Ригпа

Ригпа (тиб. རིག་པ , Вайли rig pa ; санскр. विद्या, vidyā ^IAST, «чистое знание-видение») — термин, используемый в учениях буддизма и дзогчен для обозначения изначального недвойственного знания. В общебуддийском смысле ригпа является синонимом термина видья (интуитивное знание), противоположного авидье (главной причине заблуждений и иллюзий), обрекающей на череду перерождений в сансаре. В дзогчене термин ригпа имеет несколько отличные коннотации и означает чистое и естественное присутствие в качестве основы любого знания, свойственного всем видам существ и любым состояниям сознания, посредством которого мы все обладаем природой Будды, никогда не расставаясь с ней, но редко осознавая её.

Апперцепция и выход за её пределы

Ригпа имеет три признака, которые называются «три изначальные мудрости»: Сущность, Природа и Энергия. Первые два из них – это изначальная чистота (кадаг, ka dag) сущностной природы (нгобо, ngo bo) и спонтанная (лхундруб, lhun grub) функциональная природа (рангжин, rang bzhin). Функциональная природа рангжин – это термин, которым в дзогчене обозначается пратитьясамутпада, поскольку рангжин указывает на тот аспект основы бытия, который находится под управлением пратитьясамутпады (взаимозависимого возникновения). В Махаяне пустота и взаимозависимое возникновение представляют собой два аспекта единой реальности. Аспект рангжин преодолевается при помощи специальных видов йоги (таких, как тогал, thod rgal, и др.), преобразующих человеческое тело в «радужное тело» самбхогакаи. В этом контексте лхундруб относится к механизму спонтанного создания познаваемых видимостей (игре ума), при каждой манифестации которого преодолевается склонность к заблуждениям и, тем самым, осуществляется избавление от сансары вместе с её семенами.

Символом дзогчена является тибетская буква А, окружённая радужным тигле. «А» символизирует кадаг, а тигле символизирует лхундруб. Третий уровень мудрости – энергия, проявление изначального состояния (тугдже, thugs rje) – это неразрывное единство кадаг и лхундруб.

Важнейший принцип дзогчена состоит в различении чистого осознавания (ригпа) и ограниченного осознавания (сем, sems). Это различение подчёркивается Джигме Лингпа и восходит к семнадцати тантрам.

В. П. Андросов характеризует ригпу как

чистое знание-видение, лишённое не только образов и значений, но и даже их тени. Это не некое мистическое переживание, хотя в нём оно и есть, это не цель духовных устремлений, хотя без знания-видения они бесцельны. Ригпа — это абсолютное ничто, врождённое и присутствующее в сознании каждого существа, в каждом акте психического или мыслительного события и даже в промежуточном состоянии между смертью и новым рождением — бардо. То, что всегда есть здесь и сейчас как присутствие знания-видения, без которого невозможна деятельность сознания. Дзогченовский мастер — это тот, кто в любое мгновение любого состояния сознания может «перейти» в ригпу, в чистое присутствие.

Крейг и др. (1998: p. 476) описывают «поток сознания» или «поток ума» как процесс событий в сознании (C) с использованием алгебраических обозначений C₁, C₂ and C₃, демонстрируя при этом непосредственность недвойственного знания на основании аргумента Reductio ad absurdum:

То, что недвойственное знание является единственно возможным знанием Я, доказывает аргумент reductio. Если для знания о Я требуется следующее знание C₂, которое имеет C₁ в качестве своего содержания, тогда, поскольку знание C₂ невозможно без знания C₃, ad infinitum, то знание о Я невозможно, то есть, оно невозможно, если только не понимать Я с помощью пройденных этапов знания. Поскольку знание Я является непосредственным знанием, знание Я должно быть недвойственным.

В этой цитате «недвойственное знание» при помощи тибетской терминологии следовало бы назвать ригпа, а «знание Я» — тибетским термином рангриг (rang rig). Ригпа представляет собой сокращение термина рангригпа, который включает в себя оба термина: ригпа и рангриг. Второй термин в переводах на тибетский служит в качестве эквивалента санскритского слова «свасамведана/свасамвитти» (самонаблюдение) и имеет разные смыслы в разных учениях. В трудах Дхармакирти он относится к видению двойственного сознания в рефлексивном сознании, что Элиас Каприлес трактует при помощи переосмысленной сартровской терминологии как недвойственное видение осознавания объекта, в котором отсутствует связь между недвойственным видением и осознаванием объекта, поскольку их отношения подобны зеркалу и отражению в этом зеркале. В данном смысле термин «свасамведана/свасамвитти» подразумевает способность отражения и имеет непосредственное отношение к кантовскому термину «апперцепция» или «осознание восприятия мира человеческим сознанием» .

В дзогчене он обозначает растворение двойственного сознания в недвойственном знании-видении, причём это недвойственное знание-видение означает не недвойственное знание двойственного осознания объекта, а являет собой необходимое условие для недуалистичного, неконцептуального мышления. В этой связи в данном случае нельзя говорить ни о рефлексивности, ни об апперцепции, поскольку не существует двойственного, концептуального восприятия, о котором могло бы знать недвойственное знание-видение. Существует мнение, что рассмотренные различия несущественны и что они исчезают в практике медитации .

Организация «Ригпа»

Термин «Ригпа» также используется в качестве названия международной буддистской организации, основанной Согьялом Ринпоче.

Согьял Ринпоче дал название «Ригпа» своей организации, которую он использует для распространения учения Будды на Западе. В настоящее время международная сеть центров и общин в 23 странах под брендом «Ригпа» преследует следующие цели:

• сделать возможным использование учения Будды для блага максимального числа людей;
• предоставить возможность последователям буддизма в совершенстве изучить теорию и практику, а также обеспечить необходимую обстановку для полной реализации этой цели.

Отрывок, характеризующий Ригпа

Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.