Сазонов, Николай Иванович

Николай Иванович Сазонов
литография, 1850-е годы
Род деятельности:	публицист, общественный деятель
Дата рождения:	17 (29) июня 1815(1815-06-29)
Место рождения:	с. Гавриловское, Спасский уезд, Рязанская губерния, Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	5 (17) ноября 1862(1862-11-17) (47 лет)
Место смерти:	Женева, Швейцария
Дети:	Александр, Алексей, Иван, Лев

Николай Иванович Сазонов (17 [29] июня 1815 года, с. Гавриловское, Рязанская губерния — 5 [17] ноября 1862 года, Женева) — русский публицист, общественный деятель, дворянин. Публиковался под псевдонимами Карл Штахель и Феонатал .

Биография

Николай Иванович родился в селе Гавриловское Спасского уезда Рязанской губернии.

С 1830 по 1834 год учился на физико-математическом факультет Московского университета и окончил его со степенью кандидата. К. С. Аксаков, бывший в университете в это же самое время, в своих «Воспоминаниях студенчества» говорит, что Сазонов считался первым по успехам и слыл за человека очень умного, многосторонне образованного и чрезвычайно начитанного. Он свободно владел четырьмя языками, прекрасно знал иностранную литературу и всеобщую историю; занимался у историка М. Т. Каченовского. Отличался некоторым фразерством, любил эффекты и умел придавать себе вес в глазах других.

В бытность свою в университете Сазонов особенно близко сошёлся со студентами — Н. П. Огарёвым, А. И. Герценом, Н. М. Сатиным, с которыми сблизила его общность идей и единство стремлений. В этом кружке, заслужившем потом громкую известность, Сазонов также пользовался репутацией человека даровитого, весьма образованного, одаренного умом чрезвычайно оригинальным. Но в отношениях к товарищам он был всегда несколько высокомерен, почему они его больше уважали, чем любили.

По приговору, произнесенному 31 марта 1835 года над некоторыми либеральными членами герценовского кружка, арестованными на студенческой пирушке летом 1834 года, многие из его товарищей были сосланы. Сазонов, остался на свободе лишь по неимению против него явных улик. Согласно желанию своей матери, он уехал в Италию.

В 1835 году вернулся в Москву и, не найдя здесь прежних товарищей, очутился совершенно одиноким. Пожив недолго в Москве, он соскучился и уехал в Петербург, но не ужившись и здесь, в начале 1840-х годов, уехал окончательно за границу, положив, таким образом, вместе с М. А. Бакуниным начало активной русской эмиграции.

Сазонов жил, по большей части, в Париже. По словам А.И. Герцена Сазонов проводил время среди разных проходимцев и мелких журналистов. Как человек обеспеченный, Сазонов жил совершенно праздно, бесплодно тратя свои силы и недюжинные знания в спорах с членами различных политических либеральных кружков. Не имея никакого определенного дела, он кончил тем, что пустился в кутежи, и, в конце концов, несмотря на свои огромные средства, стал постоянно нуждаться в деньгах и принужден был жить в кредит.

В 1848 году участвовал во Французской революции.

В 1850 году отказался вернуться по требованию царского правительства и по «Высочайше утвержденному 14 декабря 1850 года мнению Государственного Совета» согласно приговору Сената, лишен всех прав состояния и признан навсегда изгнанным из отечества. Его имение было конфисковано.

Переписывался с К. Марксом, испытал его влияние, но остался утопическим социалистом.

В 1858 году просил Государя о помиловании и дозволении ему возвратиться в отечество. Просьба была уважена, и ему было разрешено возвратиться в Россию, причем Государь даровал ему и детям его, прижитым уже после осуждения, утраченные права потомственного дворянства. Между тем, уже на возвратном пути в Россию, Сазонов умер 5 (17) ноября 1862 года в Женеве (где и погребен), «не исполнив, по словам Герцена, ни одной надежды из тех, которые возлагали на него друзья».

Публицистическая деятельность

Ещё учась в университете, напечатал свою статью «Об исторических трудах Миллера».

Занимал одно из первых мест в редакции газеты «Народная трибуна» («La tribune des peuples») А. Мицкевича

В 1849 году, по ходатайству Герцена, Сазонову было предложено ведение иностранного отдела в редакции «Голос народа», («Voix du peuple») Ж. Прудона

В 1850 году работал в газете «Реформа», выходившей под главным редакторством Ламеннэ.

Во всех этих журналах проработал весьма недолго, так как по своему характеру был неуживчив и не привык к правильной работе.

В 1854 году во время Крымской войны анонимно издал в Париже на французском языке политический памфлет «Правда об императоре Николае» и в Вольной русской типографии в Лондоне брошюру «Родной голос на чужбине», обращенную к русским военнопленным во Франции, в которой выдвигал требования свержения самодержавия, отмены крепостного права, предоставления независимости Польше.

В 1854 и 1855 годах сотрудничал с «Athenaeum Francais», где поместил переводы двух стихотворений Пушкина: «Сказка о золотой рыбке» и «Три ключа».

В статье «Место России на всемирной выставке в Париже» Сазонов пытался философски осмыслить исторические судьбы России.

Сазонов признавал закономерность смены капитализма социализмом в западноевропейских странах, но для России считал возможным непосредственный переход к социализму через некапиталистический путь развития.

Сазонов помещал критические и политико-экономические статьи и в русских повременных изданиях: в «Отечественных Записках» 1856—1857 годов и «Петербургских Ведомостях», в обоих с псевдонимом Карл Штахель и с псевдонимом Феонатал — в газете «Наше Время».

Современники о Сазонове

Герцен в главе своих воспоминаний, посвященной Сазонову, рисует его, как человека, который совершенно бесплодно растратил свои силы и энергию среди различных партий, стараясь разделять их эксцентричные планы и несбыточные надежды, и «затертый разными разностями на чужбине, пропал, как солдат, взятый в плен в первом сражении и никогда не возвращавшийся домой».

Семья

Николай Иванович происходил из дворянского рода Сазоновых Рязанской губернии.

• Дети: Александр, Алексей, Иван, Лев.

Источники

• Герцен А. И. Собрание сочинений. — М.: Академия наук СССР, 1956. — Т. 9:Былое и думы. Ч. 4. 1852 — 1868. — 568 с.
• Герцен А. И. Собрание сочинений. — М.: Академия наук СССР, 1956. — Т. 10: Былое и думы. Ч.5. 1852 — 1868. — С. 315—333. — 533 с..
• Sliwowska W. W kręgu poprzedników Hercena, Wrocław. — 1971. — С. 202—256..
• Дела Сазоновых в Архиве Департамента Герольдии (гербовое IX части и по Московской губернии)
• Аксаков К. С. № 40 // Воспоминания студентства. День. — 1862.
• Пассек Т. П. Воспоминания. — Т. II,ІІІ.
• Анненков П. В. Анненков и его друзья. — СПб, 1892.
• № 4 // Русская мысль. — 1890.
• № 10 // Русская мысль. — 1890.
• № 8 // Русская мысль. — 1891.
• Библиографические записки. — 1859. — Т. II.
• Межов В. И. № 3340 // Пушкиниана. — СПб: Изд. Имп. Александровскаго лицея, 1886. — С. 405.
• Межов В. И. № 3342 // Пушкиниана. — СПб: Изд. Имп. Александровскаго лицея, 1886. — С. 405.
• Модзалевский Б. Л. Сазонов, Николай Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• № 1099 // Pyсский Архив. — 1864.
• Карцов В. С. и Мазаев М. Н. Опыт словаря псевдонимов». — СПб, 1891.
• № 23 // Книжный вестник. — 1862.
• № 315 // Северная Пчела. — 1862.
• Панаева А. Я. [www.zakharov.ru/component/option,com_books/task,book_details/id,338/Itemid,53/ Воспоминания]. — М.: «Захаров», 2002. — 448 с. — ISBN 5-8159-0198-9.
• № 4 // Русский Вестник. — 1889.
• Gr. Ghennady. Les ecrivains franco-russes. — Dresde, 1874.
• Толль Ф. Г. Настольный словарь.
• Б. Модзалевский

Ссылки

• [www.history-ryazan.ru/node/6941 Евгений Данилин, Газета «Панорама города», № 46 (703), 2009 г.]
• [dlib.eastview.com/browse/doc/21971379 Н. И. Сазонов — первый русский переводчик Шарля Бодлера]

Отрывок, характеризующий Сазонов, Николай Иванович

Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.