Святополк-Мирский, Дмитрий Иванович

Дмитрий Иванович Святополк-Мирский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гравюра по рисунку Бореля</td></tr>
Кутаисский губернатор
1863 — 1866
Предшественник:	Колюбакин Николай Петрович
Преемник:	Левашов Владимир Васильевич
Рождение:	1825(1825) Санкт-Петербург
Смерть:	1899(1899) Ницца
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	пехота
Звание:	генерал от инфантерии
Командовал:	Пехотный генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского полк, Кабардинский пехотный полк, Кавказская армия, Кавказский военный округ, Харьковский военный округ
Сражения:	Кавказская война, Крымская война, Русско-турецкая война 1877—1878
Награды:	ЗОВО (1845), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1848), Орден Святой Анны 3-й ст. (1849), Орден Святой Анны 2-й ст. (1854), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1856), Орден Святой Анны 1-й ст. (1859), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1860), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1861), Орден Белого Орла (1863), Орден Святого Александра Невского (1866), Орден Святого Георгия 2-й ст. (1877), Орден Святого Владимира 1-й ст. (1879), Орден Святого Андрея Первозванного (1895).

Князь (1861) Дмитрий Иванович Святополк-Мирский (1825—1899) — русский генерал из рода Святополк-Мирских, участник Кавказских походов, Крымской войны и русско-турецкой войны 1877—1878 гг.

Биография

Родился в семье Ивана Семёновича Святополк-Мирского и Марцианы Савельевны, урождённой Ностиц-Ясковской. При рождении по польской традиции получил длинное имя Дмитрий Харитон Рюрик Мирон, составленное, однако, из греческих и русских имён. Крещён в православную веру. Братья: Владимир (1823—1861), Николай (1833—1898) и сестра Екатерина (?—1879).

Детство провел за границей с отцом, членом акционерного общества «Христианская компания по колонизации и цивилизации Африки». В 15-летнем возрасте юноша самовольно отправился в Россию.

Начал военную службу в 1841 году на Кавказе юнкером в егерском генерал-адъютанта князя Чернышёва полку, с полком постоянно принимал участие в делах против чеченцев и дагестанцев, за доблесть был произведён 1 января 1845 года в унтер-офицеры и награждён 12 апреля того же года знаком отличия военного ордена. 1 июля 1845 года за отличие при штурме Андийских высот во время Даргинской экспедиции произведён в прапорщики. В кампании 1846 года, с января по сентябрь, входил в состав гарнизона Куринского укрепления и неоднократно был в делах против Шамиля. С мая 1847 года находясь в составе генерал-майора Р. К. Фрейтага был в боях возле крепостей Грозной и Воздвиженской и за отличие произведён в подпоручики (14 сентября) и поручики (6 декабря). В январе—феврале 1848 года участвовал в составе отряда Фрейтага в боевых действиях в Малой Чечне, с апреля находился в командировке в Дагестанском отряде, с которым участвовал в осадных работах у аула Гергебиль. 23 июня во время движения колонны генерал-майора Э. В. Бриммера был ранен. 25 июня 1850 года был произведён в штабс-капитаны (со старшинством от 31 марта 1849). В кампаниях 1849 и начала 1850 гг. Святополк-Мирский неоднократно бывал в походах и перестрелках с горцами. Состоя с 17 февраля 1850 года адъютантом начальника штаба войск на Кавказе генерал-адъютанта П. Е. Коцебу, Святополк-Мирский до конца года находился в Тифлисе, а затем в январе—марте 1851 года находился на левом фланге Кавказской линии и был в боях против Хаджи-Мурата, Талгика и Шамиля, за отличие в этих делах 18 июня был произведён в капитаны (со старшинством от 8 января). В следующем году участвовал в боевых действиях против горцев на реке Мичик и 2 июня 1852 года произведён в майоры. Назначенный 29 сентября того же года адъютантом главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом князя М. С. Воронцова, Святополк-Мирский состоял в непосредственном подчинении у князя А. И. Барятинского, с которым совершил в 1853 году повторную боевую экспедицию на р. Мичик. За отличие против горцев 9 января 1853 года был произведён в подполковники (со старшинством от 2 февраля 1853).

За боевые отличия в делах против горцев награждён орденами св. Владимира 4-й степени с бантом (23 сентября 1848 г., за отличие при взятии Гергебиля) и св. Анны 3-й степени с бантом (3 декабря 1849 г., за отличие в кампании 1849 г.).

Во время Крымской войны в качестве адъютанта главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом был в Александропольском отряде и участвовал в сражениях при Баяндуре и Курюк-Дара, за Баяндурское сражение был 14 мая 1854 года удостоен ордена св. Анны 2-й степени, а за Курюк-Дара получил 27 февраля 1855 года алмазные знаки к этому ордену. В октябре 1854 года был переведён в Тенгинский пехотный полк, но прослужил в нём недолго. При назначении Н. Н. Муравьёва главнокомандующим на Кавказе Дмитрий Иванович публично выступил оппонентом последнего, написав ему письмо в защиту Ермолова. Вынужденный покинуть Кавказ, Святополк-Мирский в 1855 году находился в Крыму в составе Азовского пехотного полка, в сражении с англо-французами на Чёрной речке был ранен, однако остался в строю и был назначен командиром 2-го батальона Одесского егерского полка, 19 ноября 1855 года произведён в полковники (со старшинством от 20 августа того же года), 11 сентября назначен командиром пехотного генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского полка.

12 января 1856 году награждён орденом св. Георгия 4-й степени («За оборону Севастополя»).

По окончании Крымской войны Святополк-Мирский вернулся на Кавказ. С 6 сентября 1857 года он командовал Кабардинским полком, с которым совершил кампанию 1858 году в нагорной части Чечни и 12 июля был назначен начальником Кумыкского округа с оставлением в должности командира полка. 12 апреля 1859 года произведён в генерал-майоры и назначен начальником штаба войск в Прикаспийском крае, тогда же был зачислен в свиту его величества. В кампании против горцев в 1859 г. начальствовал походным штабом Дагестанского отряда генерал-адъютанта барона А. Е. Врангеля и принял участие во взятии штурмом аула Гуниб; за взятие этого укреплённого аула был награждён 22 сентября 1859 года орденом св. Анны 1-й степени с мечами и 3 января 1860 года — орденом св. Владимира 3-й степени с мечами.

В 1861 году последовал Высочайший указ:

Снисходя на представленную нам военным министром всеподданнейшую просьбу свиты нашей генерал-майора Дмитрия Ивановича Святополк-Мирского, всемилостивейше дозволяем ему, Дмитрию, брату его, нашему флигель-адъютанту подполковнику Николаю и отцу их Фоме-Богуславу-Ивану Святополк-Мирским с их потомством именоваться в России князьями, без предъявления документов на сей титул, утраченных во время польской войны 1831 года

После пленения Шамиля и покорения Восточного Кавказа был помощником командующего войсками Кубанской области и был в походах на реки Кубань и Убин. 23 апреля 1861 года получил орден св. Владимира 2-й степени с мечами, 21 сентября 1861 года произведён в генерал-лейтенанты и назначен начальником Терской области, с 1863 года по 23 апреля 1867 года занимал должность Кутаисского генерал-губернатора; в это время ему пришлось подавить возмущение горцев в Абхазии и ввести в только что покорённой стране новое административное и судебное устройство. За труды на ниве гражданского управления Святополк-Мирский был произведён 16 июня 1866 года в генерал-адъютанты, награждён орденами Белого Орла (4 мая 1863 г.) и св. Александра Невского (8 ноября 1866 г.), 30 августа 1870 года ему были пожалованы алмазные знаки к последней награде. 30 августа 1873 года Дмитрий Иванович получил чин генерала от инфантерии.

Кроме всего, 19 декабря 1869 года, князь Святополк-Мирский был избран действительным членом и почётным председателем Кавказского отделения Русского географического общества.

В 1875 году он был назначен помощником Кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича. Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. князь Святополк-Мирский состоял при главнокомандующем Кавказской армией и принимал деятельное участие в планировании и проведении штурма Карса; 12 ноября 1877 года ему был пожалован орден св. Георгия 2-й степени за № 108 («За военные подвиги, оказанные при взятии крепости Карса в ночь с 5-го на 6-е ноября 1877 года».

17 февраля 1879 года награждён орденом св. Владимира 1-й степени с мечами. В 1880 году Святополк-Мирский был назначен членом Государственного совета. В 1881—1882 годы исполнял обязанности командующего войсками Харьковского военного округа и временного Харьковского генерал-губернатора. В 1882 году он подал в отставку, сославшись на ухудшение здоровья. Но в марте 1884 году в письме к Л. Н. Толстому писал:

Вот скоро два года, что я отказался от должностной государственной службы, не столько ради моих убеждений, сколько по знанию их шаткости. Нельзя двигаться, а тем более направлять других, не зная, куда и зачем. Вот почему я остановился и зажил в деревне.

В своём дневнике Лев Толстой записал 5 апреля 1884 года: «Письмо от Мирского и стихи. Поразительно. Он христианин. Стихи прекрасны по содержанию и 13-летнего мальчика по форме…». Валериан Ширков, предводитель дворянства Валковского уезда, в «Харьковских губернских ведомостях» повторяет слова Святополк-Мирского: «Глупо быть недобрым». Ширкова поражало, как много знал человек, не прошедший высшего образовательного курса. Его природный ум оказался подготовленным для разрешения самых сложных задач государственной жизни.

14 июня 1895 года по случаю пятидесятилетия службы в офицерских чинах был удостоен ордена св. Андрея Первозванного.

Умер в Ницце, похоронен в родовом имении Гиёвка близ Люботина Харьковской губернии.

Семья

Дмитрий Иванович был женат на Софье Яковлевне урождённой княжне Орбелиани (1831—1879). У них были дети: Нина (1852—1926, замужем за Ставропольским и Выборгским губернатором генералом от инфантерии В. А. Деном), Мария (1853—1889, замужем за генерал-майором И. М. Орбелиани), Пётр (1857—1914, министр внутренних дел, член Государственного совета), Ольга (?—1898) (замужем за военным губернатором Дагестанской области князем А. А. Барятинским).

Источники

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=81 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 19—20.
• Даргинская трагедия. Воспоминания участников Кавказской войны XIX в. 1845 год. СПб., 2001
• Милорадович Г. А. Список лиц свиты из величеств с царствования императора Петра I по 1886 г. СПб., 1886
• Список генералам по старшинству на 1886 г. СПб., 1886
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007

Ссылки

• Святополк-Мирский, Дмитрий Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Святополк-Мирский, Дмитрий Иванович

Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.