Колесница с косами
Колесни́ца с ко́сами (также колесница с серпами, серпоносная колесница) — древняя боевая колесница с косоподобными лезвиями, установленными на колёсах с каждой её стороны, которые были предназначены для нанесения травм вражеской пехоте и ногам лошадей, а также для создания паники в рядах врага.
Содержание
Описание и происхождение
Колесница с косами представляла собой усовершенствованную боевую колесницу с горизонтальными лезвиями длиной около 1 метра с каждой стороны колеса. Греческий военачальник Ксенофонт, участник битвы при Кунаксе, рассказывает о них так: «Это были тонкие косы, расширенные под углом от оси, а также под сиденьем погонщика, повёрнутые к земле»[1].
В XVII—XIX веках в исторической науке господствовали гипотезы о ханаанском, ассирийском, древнеиндийском или македонском происхождении, но позже эти идеи были отвергнуты. А. К. Нефёдкин также подвергает сомнению сообщение Ксенофонта о колесницах с косами в войске первого персидского царя Кира, указывая на их примечательное отсутствие в армии одного из его преемников, Ксеркса I, участвовавшей в нашествии на Грецию (480—479 годы до н. э.). Согласно его гипотезе, персы начали применять колесницы с косами позже, между 467 и 458 годами до н. э., получив опыт борьбы с греческой тяжёлой пехотой[2].
Персия
Колесница с косами была запряжена четырьмя лошадьми и имела экипаж до трёх человек (одного возничего и двух воинов). Колесницы с косами могли использоваться для разрушения порядка линий пехоты, или, по крайней мере, создания брешей в линии врага, которые могли затем быть использованы другими родами войск. Первоначально кавалерии было трудно разорвать плотные фаланги греческих и македонских гоплитов, и лошадям приходилось нелегко в толпе воинов. Колесницы с косами позволили избежать этой проблемы, с которой сталкивалась кавалерия, поскольку косы буквально прорезали ряды пехоты. Тем не менее, хорошо обученная армия могла быстро перестраиваться, размыкая ряды, когда колесницы приближались, а затем быстро смыкая, когда колесницы проходили через образовавшийся «коридор», сводя потери к минимуму. Колесницы с косами могли действовать только на открытой, равнинной местности, где было достаточно пространства для манёвра.
Стремена, шпоры современного типа и сёдла ещё не были изобретены (хотя вместо последних использовалось некое их подобие в виде кожаных попон), поэтому конница не могла действовать так эффективно, как средневековое рыцарство или кавалерия Нового времени. В этих условиях колесницы с косами, при их использовании совместно с конницей, были важным усиливающим фактором атаки на пехоту, тем более что армии противников Персии были преимущественно пешими. Вот что сообщает Ксенофонт о бое при Даскелионе (395 год до н. э.) между отрядом спартанского царя Агесилая и конницей сатрапа Геллеспонтской Фригии Фарнабаза[3]:
У [греческих] солдат вошло в привычку собирать фураж небрежно и без принятия мер предосторожности. Был один случай, когда Фарнабаз с 2 колесницами с косами и 400 кавалеристами вышел на них, когда они были рассеяны по всей равнине. Когда греки увидели, что они надвигаются на них, они побежали, чтобы соединиться друг с другом; в целом их было около 700, но Фарнабаз не терял времени. Отправив колесницы вперёд и следуя за ними сам вместе с конницей, он приказал атаковать. Колесницы лихо врезались в греческие ряды, разбили их сомкнутый строй, а конница затем быстро сократила их число до около ста человек.
Единственным известным из источников примером их успешного применения в ходе крупного сражения был случай, когда силы Митридата VI Понтийского победили силы Вифинии на реке Амнии в 89 году до н. э.
Одним из наиболее известных поражений персидских колесниц с косами была битва при Гавгамелах против македонской фаланги во главе с Александром Македонским. Понимая, что колесницы с косами являются наиболее громоздкими и неповоротливыми единицами в персидской армии, Александр приказал своим фалангитам этим воспользоваться. За несколько мгновений до того, как колесницы должны были сойтись с пехотой, македонским солдатам было приказано выстроиться в формацию наподобие буквы E, загнав тем самым колесницы в ловушку между «зубцами». В результате македонские солдаты смогли остановить колесницы: те оказались зажатыми телами убитых ими солдат и под атакой длинных македонских копий — сарисс — солдат из вторых рядов фаланги[4]. В итоге персы потерпели сокрушительное поражение, царь Дарий III бежал.
Древний Рим
Несмотря на указанные недостатки, колесницы использовались с некоторым успехом правителями царств эллинистической эпохи. В последний раз об их использовании сообщается применительно к битве при Зеле в 47 году до н. э.[5] Римляне якобы сумели эффективно справиться с этими колесницами, используя так называемый «чеснок» (противоконное заграждение), а также небольшие фиксированные вертикальные укрепления, за которыми пехота находилась в безопасности.
Племена Сахары
В северной части Сахары кочевые племена, называвшиеся фарусии и нигриты, использовали колесницы с косами. Около 22 года н. э. Страбон писал: «У них есть колесницы, и они вооружены косами»[6].
Британские острова
Существует сообщение об использовании колесниц с косами бриттами, датированое 44 годом н. э., сразу после вторжения римлян в Британию в 43 году н. э. при императоре Клавдии:
|
Однако имеются некоторые сомнения относительно достоверности этой записи. Вполне возможно, что она является результатом клавдиевской пропаганды с целью преувеличить славу римского вторжения в Англию, сделав бриттов более мощными противниками, чем они были на самом деле. Напротив, во время вторжения Цезаря бритты использовали повозки с лошадьми только для внезапных атак на расстоянии, метая в римлян оружие, а затем стремились отступить обратно, чтобы уклониться от боя. Следует отметить, что археологических свидетельств существования в Британии колесниц с косами пока не обнаружено[8].
Поздняя Римская империя
Во времена поздней Римской империи римляне, возможно, экспериментировали с необычным вариантом идеи колесницы с косами, который из-за подобия катафрактам имел название «лансер»: запряжённая парой или одной лошадью «колесница», сводившаяся к голой оси с колёсами, где косы опускались в боевое положение лишь в самый последний момент, что облегчало маневрирование перед битвой. По крайней мере, это представляется достаточно разумным объяснением разделов 12—14 анонимного римского трактата по военной тактике «De rebus bellicis».
Другое
Колесница с косами упоминается в ирландских легендах.
Напишите отзыв о статье "Колесница с косами"
Примечания
- ↑ Ксенофонт. Анабасис, I, 8, 10.
- ↑ Нефёдкин А. К. Боевые колесницы и колесничие древних греков (XVI—I вв. до н. э.) / предисловие А. И. Зайцева. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001. — 528 с. — ISBN 5-85803-181-1.
- ↑ Ксенофонт. История Греции, IV, 1, 17—19.
- ↑ Квинт Курций Руф. История Александра Македонского, IV, 15.
- ↑ Записки об Александрийской войне, 75.
- ↑ Страбон. География, XVII, 3, 7.
- ↑ Помпоний Мела. Описательная география, III, 6.
- ↑ Пауэлл Т. Кельты. Воины и маги / Пер. с англ. О. Павловской. — М.: Центрполиграф, 2012. — 288 с. — (Загадки древних народов). — 2500 экз. — ISBN 978-5-9524-5049-3.
Библиография
- [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/origin-and-history-of-scythed-chariots/ Нефёдкин А. К. Происхождение и история серпоносных колесниц. «Para Bellum», № 2, 1997 и № 9, 2000. Публикация на портале XLegio.]
- Rivet, A. L. F. A note on scythed chariots, Antiquity. York, UK: University of York. 1979, 53: 130—132, ISSN 598X 0003 598X.
Отрывок, характеризующий Колесница с косами
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
