Дарий III

Дарий III др.-перс. Dārayavahuš III, др.-греч. Δαρεος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Дарий III в битве с Александром Македонским</td></tr>
царь Ахеменидской державы
336 — 330 до н. э.
Предшественник:	Артаксеркс IV
Преемник:	Артаксеркс V
Вероисповедание:	Зороастризм
Рождение:	381 до н. э.(-381)
Смерть:	330 до н. э.(-330) Бактрия
Род:	Ахемениды
Отец:	Арсам Останан
Мать:	Сисигамбис
Супруга:	Статира
Дети:	сыновья: Сасан I и Ох дочери: Статира и Дрипетида

Да́рий III (др.-перс. Дараявауш, что означает «Добронравный») — персидский царь из династии Ахеменидов, правивший в 336—330 годах до н. э.

Биография

Восшествие на престол

Дарий III — представитель боковой линии Ахеменидского рода: его отец Арсам был сыном Остана, сына Дария II. До вступления на престол занимал пост сатрапа Армении и носил имя Кодоман (Кодоманн).

Был посажен на престол придворной знатью в 45-летнем возрасте и принял тронное имя Дарий III. Вскоре Дарий устранил евнуха Багоя, попытавшегося отравить его. В самом начале правления Дарий подавил волнения в Египте и вновь присоединил его к своей державе.

Вторжение Александра Македонского

В июле 336 года до н. э. на македонский престол вместо убитого Филиппа вступил его сын Александр. В 335 году до н. э. Александр стал готовиться к восточной кампании против персов. С этой целью он отозвал Пармениона из Малой Азии, что было воспринято персидским командованием как отказ македонцев от агрессивных планов. Персы не приняли мер для обороны малоазийского побережья.

Весной 334 года до н. э. македонская армия под командованием Пармениона пересекла Дарданеллы, и персы не смогли организовать ей отпор. Александр высадился в Илионе (древняя Троя) и двинулся на соединение со своей основной армией. Армия Александра была невелика по размерам. Считается, что она состояла примерно из 30 тысяч пехоты, 5 тысяч конницы, кроме этого в её состав входило ещё 7 тысяч греческих пехотинцев, 600 фессалийских всадников и несколько сотен критских лучников. Войско сопровождало 160 боевых кораблей, половину которых представляли ненадёжные греческие союзники.

Многочисленное войско Дария состояло из весьма разнородных элементов, неравноценных в военном отношении. Дисциплина в войске персов была слабая, у воинов не было той воли к победе, которая была характерна для маленькой, но отлично обученной армии Александра. Дарий, не особенно полагаясь на покорённые народы и пытаясь приноровиться к греческой тактике, стремился создать регулярную пехоту. Однако ему в основном приходилось полагаться на греческих наёмников. Общая численность персидской армии была, видимо, значительно больше греко-македонской.

Битва при Гранике

Малоазийские сатрапы Дария, узнав о приближении Александра, стали делать запоздалые приготовления к сражению. Начальник греческих наёмников, брат умершего к тому времени Ментора Родосского Мемнон советовал персам отступить, уничтожая всё на своём пути и заманивая противника вглубь страны навстречу главным силам Дария. Однако сатрапы решили дать Александру генеральное сражение. Первое столкновение произошло в мае 334 года до н. э. при реке Гранике, на берегу Геллеспонта. Согласно Арриану, при Гранике персидская армия насчитывала 20 тысяч конницы и столько же воинов наёмной пехоты. Во время сражения сатрап Лидии и Ионии Спитридат лично ранил копьём Александра. Исход битвы в основном решила македонская кавалерия. Когда погибло около тысячи персидских всадников, армия Дария покинула поле битвы. Лишь стойкие греческие наёмники продолжали сопротивление, неся большие потери. Македонцы окружили наёмников, взяли в плен 2 тысячи человек и убили многих. Из персидских военачальников погибли сатрап Спитридат и один из сыновей Дария. Уцелевшие персы вместе с Мемноном и его наёмниками бежали в Милет.

Александр оставил небольшой гарнизон из греков-союзников прикрывать дарданелльские переправы, а сам с основным войском направился на юг. Чтобы ослабить Персию, Александр решил сначала захватить базы персидского флота на малоазийском побережье. Сначала он двинулся к Сардам. Комендант Сард Митрон сдал ему столицу Лидии без боя. После этого вся Лидия и Фригия без сопротивления перешли на сторону Александра. Греческие города Малой Азии также открыли ворота завоевателям. В Малой Азии, где олигархию поддерживал персидский царь, Александр в отличие от своего отца выступал на стороне демократии. Этим он привлёк на свою сторону широкие слои населения греческих городов. Лишь в Милете и Галикарнасе Александр встретил сильное сопротивление.

Мемнон, который был назначен Дарием наместником Нижней Азии и начальником персидского флота, был вынужден под натиском македонцев оставить Милет и отступить в Галикарнас, чтобы возглавить оборону этого города. С помощью осадных машин македонцы стали разрушать городскую стену Галикарнаса. Осаждённые совершали вылазки и поджигали сооружения для штурма. Когда город стало невозможным оборонять от численно превосходящих македонцев, защитники подожгли его и укрылись в крепости. В дальнейшем Мемнону удалось захватить Хиос и большую часть Лесбоса. Однако внезапная смерть Мемнона весной 333 года до н. э. при осаде Митилены на Лесбосе избавила Александра от этого опасного противника. После этого по распоряжению Дария персидский флот был отозван из греческих вод, и инициатива окончательно перешла в руки Александра.

Битва при Иссе. Потеря Малой Азии

Зимой 334 — 333 годов до н. э. Александр провёл кампанию против горных племён Малой Азии, не давая горцам возможность уйти в неприступные местности и заставляя их держаться долин, свободных от снега. Весной 333 года до н. э. он достиг Гордиона — древней столицы Фригии, где его ожидал Парменион с частью войска и обозом. Здесь Александр дал отдохнуть войску и пополнил его новыми силами, прибывшими из Македонии. Летом 333 года до н. э. Александр достиг Киликии. Сатрап Киликии Аршама следовал тактике, к которой раньше призывал Мемнон, то есть отступать, оставляя за собой выжженную землю. Закрепив за собой приморские города и оставив больных и раненых в городе Иссе, Александр устремился через южные, прибрежные перевалы в Сирию, к главным силам персов. Тем временем Дарий продвигался навстречу через более северные перевалы. Разминувшись с Александром, Дарий прибыл в Исс, где нашёл только оставленных Александром инвалидов и перебил их.

Македонский царь оказался в очень тяжёлом положении. Противник зашёл к нему в тыл, причём в чужой враждебной стране. Спасти Александра могли только решительность и быстрота действий. Он вернулся к Иссу и дал персам бой (октябрь 333 года до н. э.). Задача персов сводилась к тому, чтобы не пропустить Александра, в то время как македонскому царю, чтобы спасти войско и судьбу всего восточного похода, необходимо было нанести персам полное поражение.

Атака Александра во главе гетайров (тяжёлая кавалерия) смяла правый фланг персидской пехоты. Но у персов успех был впереди. Полководец Набарзан заставил отступить левый фланг македонцев, а греческие наёмники теснили центр македонский армии. Довершив разгром правого фланга персов, Александр поспешил на помощь центру и, прорвав его, начал пробиваться к Дарию. Последний потерял самообладание, сошёл с колесницы и, бросив знаки царского достоинства, чтобы его не узнали, бежал на лошади, не дожидаясь исхода битвы. Успех Александра на правом фланге и центре, бегство Дария решили исход битвы, персидская армия стала беспорядочно отступать. Лишь греческие наёмники сохранили порядок и смогли отойти организованно. Македонцы потеряли в этом сражении 450 человек, потери персов были значительны. Кроме того, в руки Александра попали мать, жена, две дочери, малолетний сын Дария и большая добыча. В результате битвы при Иссе Малая Азия оказалась полностью потерянной для персов.

Военные действия в Сирии и Финикии

Однако Александр не стал сразу же преследовать Дария, отходившего к жизненным центрам своего государства, а направился на юг, в Сирию и Финикию, поставив перед собой задачу — уничтожить базы персидского (то есть финикийского) флота, угрожавшего греческому владычеству на море. Города Арвад и Марад достались ему без боя. Так же легко Парменион захватил Дамаск, где в его руки попали обозы и походная казна Дария — 2600 талантов (около 78 т) серебра. Эта добыча существенно поправила финансовое положение македонцев. В марте Александр получил письмо от Дария, в котором тот просил вернуть ему семью и заключить договор о союзе и дружбе. Македонский царь ответил отказом.

Дальнейшее продвижение Александра на юг было удачно. Крупнейшие порты Библ и Сидон подчинились без боя. Однако жители Тира, надеясь на неприступность своего островного города, отвергли условия, предложенные им Александром. Начались военные действия. Осада длилась 7 месяцев, и тиряне проявляли чудеса мужества, но Александр, насыпав перемычку через пролив, отделявший Тир от материка, взял город (июль 332 года до н. э.). Из 13 тысяч попавших в плен жителей Тира 6000 было казнено, 2000 было пригвождено к столбам вдоль берега, а 3000 продано в рабство. Такой исход дела к этому времени уже стал редким на Ближнем Востоке.

Пока шла осада Тира, персидское войско во главе с Набарзаном сделало попытку восстановить своё господство в Малой Азии. Однако Антигон, назначенный Александром сатрапом Фригии и командиром войска в Малой Азии, сумел разгромить персов. Теперь Дарий готов был уступить Александру все земли к западу от Евфрата, выдать за него замуж свою дочь Статиру, и так находившуюся в плену у македонцев, и уплатить в виде выкупа за свою землю 10 тысяч талантов серебра. Александр опять ответил отказом.

Потеря Египта и Сирии

После падения Тира Александр двинулся на Египет (осень 332 года до н. э.). Серьёзное сопротивление он встретил только в Газе, на юге Палестины. После двухмесячной осады Газа была взята. Около 10 тысяч персов и местных жителей, защищавших город, было истреблено. Царя Газы Бетиса македонцы пытали, на потеху Александру, привязав к колеснице ремнями, продетыми через пятки, и волоча вокруг города. В ноябре 332 года до н. э. Александр вступил в Нильскую долину. Сатрап Египта Савак пал в битве при Иссе, новый наместник Мазак, в распоряжении которого не было значительного войска, без сопротивления сдал страну.

Из Египта Александр выступил в Сирию. Жители Самарии убили назначенного македонским царём префекта Сирии Андромаха. Узнав о приближении македонской армии, жители Самарии бежали, и большая часть их спрятались в пещере пустыни Вади-Далиях. Македонцы выследили их и всех истребили, включая женщин, детей и стариков. Весной 331 года до н. э. Александр снова появляется в Тире. Отсюда, послав вперед Пармениона и приказав ему захватить переправы через Евфрат, Александр выступил навстречу Дарию.

Сражение при Гавгамелах

Персы понимали неизбежность этой схватки и лихорадочно к ней готовились. Они несколько улучшили вооружение конницы, снабдили некоторое количество колесниц лезвиями на осях колёс, чтобы наносить больший урон вражеской пехоте. Однако боеспособность персидского сборного войска оставалась низкой.

Соединившись с Парменионом, Александр перешёл Евфрат. Персидский авангард отступил, и македонская армия беспрепятственно переправилась и через Тигр, двигаясь к городу Арбелы, где было сосредоточено войско Дария. Сражение произошло 1 октября 331 года до н. э. у селения Гавгамелы, около Арбел. Перед боем Александр дал своим воинам необходимый отдых. Дарий, неуверенный в себе и в своих силах, продержал своё войско всю ночь в боевой готовности. Александр, видя численное превосходство врага и наличие у него новых мощных родов войск — колесниц и слонов, был озабочен тем, чтобы предотвратить охват своих флангов, так как линия фронта у персов была значительно длиннее, чем у македонцев.

Дарий бросил в атаку сначала сакскую, потом бактрийскую конницу, затем колесницы, но сколько-нибудь заметного успеха добиться не мог. Тогда воспользовавшись тем, что персидская линия растянулась в попытках охватить его фланги, Александр сам предпринял атаку во главе гетайров, которых он до тех пор держал в резерве. Несмотря на то, что сатрап Вавилонии Мазей наносил серьёзные удары Пармениону на левом фланге македонцев, а бактрийская конница сатрапа Бесса полностью сохранила боеспособность, Дарий опять бежал. Напрасно конница персов, прорвав македонскую фалангу, пыталась освободить и вооружить военнопленных; напрасно Мазей стремился развить достигнутый им успех — войска Дария дрогнули, и гетайры, во главе с Александром спешившие на выручку к Пармениону, довершили разгром. Отступление превратилось в бегство. Лишь бактрийская конница и греческие наёмники отошли в порядке. Македонцы преследовали противника до Арбел, и с ходу захватили этот город, где в их руки попало 4000 талантов (около 120 т) серебра. Дарию и некоторым из сатрапов удалось с небольшой группой войск отойти в столицу Мидии — Экбатаны.

Падение Вавилона, Суз, Пасаргад и Персеполя

Мазей же отступил в Вавилон, и Александр счёл более важным преследовать его. Вавилоняне вместе со своим сатрапом вышли приветствовать нового царя как освободителя. Наместником Вавилонии Александр оставил Мазея — первое назначение перса на такой пост.

В феврале 330 года до н. э. Александр захватил Сузы, где ему досталось 40 тысяч талантов (около 1200 т) серебра и золота в слитках, а также более 9000 золотых дариков. Из Суз Александр двинулся в Персию — родину Ахеменидов и ядро их царства. Сатрап Персиды Ариоабарзан со своим войском оказал энергичное сопротивление, но македонцам удалось обойти его по горным дорогам. Персам пришлось отступить, чтобы не попасть в окружение, в Мидию, где пребывал Дарий. Затем Александр без особого труда захватил обе столицы персов — Пасаргады и Персеполь. При приближении захватчиков часть населения Персеполя разбежалась, а остальные по личному распоряжению Александра были преданы казни. Весь город, кроме царских дворцов, Александр отдал на разграбление своим воинам. В Персеполе Александру достались несметные богатства царских сокровищниц. Предание говорит о сумме в 120 тысяч талантов (около 3600 т), не считая посуды из золота и серебра и драгоценностей. Для перевозки такого количества драгоценных металлов в Вавилон понадобилось 10 тысяч подвод и 300 верблюдов.

В конце мая 330 года до н. э. Александр, будучи в состоянии сильного опьянения, направился с горящим факелом во дворец Ксеркса и поджёг его.

Смерть Дария III

После захвата Персиды Александр выступил в Мидию. Дарий со своей свитой покинул Экбатаны и бежал в Восточный Иран, надеясь собрать там достаточно сил из Бактрии и других среднеазиатских областей, чтобы попытаться изменить ход войны в свою пользу. Двигаясь с большой быстротой, сопровождаемый небольшим отрядом отборных войск, Александр догнал беглецов на дороге из Мидии в Парфию. Сатрапы во главе с Бессом закололи Дария, чтобы он живым не достался врагу, а сами бежали дальше. Согласно Плутарху, пронзённый множеством копий царь сказал нашедшему его Полистрату:

То, что я не могу воздать благодарность за оказанное мне благодеяние, — вершина моего несчастья, но Александр вознаградит тебя, а Александра вознаградят боги за ту доброту, которую он проявил к моей матери, моей жене и детям. Передай ему моё рукопожатие.

И, подав Полистрату руку, царь скончался. Подоспевший Александр с нескрываемой скорбью подошёл к телу Дария, снял с себя плащ и накрыл им труп царя. После он оказал мёртвому противнику царские почести. Дарий погиб неподалёку от современного иранского города Натанз.

Семья

• Жена: Статира (ум. 332 до н. э.)
• Сыновья:

1. Ох (Охатр, по другим версиям младший брат Дария III)
2. Сасан I (сатрап в Средней Азии)
3. Сасан II

• Дочери:

1. Статира (ум. 323 до н. э.)
2. Дрипетида (ум. 323 до н. э.)

Литература

• Тураев Б.А.. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000039/index.shtml История древнего Востока] / Под редакцией Струве В. В. и Снегирёва И. Л. — 2-е стереот. изд. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Т. 2. — 15 250 экз.
• Дандамаев М. А. Политическая история Ахеменидской державы. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1985. — 319 с. — 10 000 экз.

Ссылки

• Дарий III // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0001.001/958?rgn=full+text;view=image Дарий III] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• [www.iranicaonline.org/articles/darius-v Энциклопедия Ираника: Дарий III]

Ахемениды
Предшественник: Артаксеркс IV	персидский царь 336 — 330 до н. э.	Преемник: Бесс
Предшественник: Хабабаш	фараон Египта 336 — 332 до н. э.	завоеван Александром Македонским

Отрывок, характеризующий Дарий III

Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.