Пианхи

Фараон Древнего Египта и царь Куша
Кашта Шабака Пианхи XXV (Эфиопская) династия Третий переходный период
Пирамида Пианхи в Эль-Курру
Отец	Кашта
Мать	Пебатма
Пианхи на Викискладе

Пианхи (Пи) — царь Кушитского царства и фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 746 — 716 годах до н. э.

Установил власть XXV династии в Египте. Пианхи (сокращенный вариант транслитерации Пи) был сыном Кашты.

Правление

В 728 году до н. э. Пианхи захватил Фивы, где заставил верховную жрицу Амона, дочь фараона Осоркона IV, Шепенопет удочерить свою сестру и жену Аменарис, и сделать её верховной жрицей. При поддержке жречества Амона, которому по древней традиции поклонялись и в Нубии, Пианхи начал продвижение на север. Приблизительно к 726 году до н. э. Пианхи уже владел Верхним Египтом до Гераклеополя и держал там свои гарнизоны.

В 21-й год царствования Пианхи (ок. 726 год до н. э.) подчинённые нубийские начальники Верхнего Египта донесли ему, что Тефнахт правитель Саиса покорил царьков всей западной Дельты и обоих берегов Нила ниже её почти до Бени-Хасана. Кроме того, он подчинил себе правителей восточной Дельты, то есть фактически он стал царём Нижнего Египта. Царь Гермополя Немарат добровольно признал власть Тефнахта, и совместно они осадили Пефнифдибаста, царя Гераклеополя в его городе.

Обеспокоенный успехами Тефнахта Пианхи послал против него сильное войско. Армия северян, двигающаяся на Фивы, была разбита кушитами в речном сражении, и отступила к Гераклеополю, где в двух сражениях вновь потерпела поражения. После чего Тефнахт отступил в Мемфис, а его союзник Немарат вернулся в Гермополь, чтобы защищать свой родной город. Царь Пефнифдибаст из Гераклеополя с радостью признал власть Пианхи.

Узнав о том, что Немарат ускользнул и заперся в Гермополе, а армия Тефнахта отступила в Мемфис, Пианхи решил сам прибыть в Египет и лично руководить своей армией. Выстипив из Куша, Пианхи по дороге посетил Фивы, где участвовал в празднике в честь Амона. Пока Пианхи находился в пути, кушитские полководцы взяли города Оксиринх, Тетехен и Хатбену.

По прибытии Пианхи сдался и Гермополь, а его царь Немарат признал власть кушитского царя и послал ему дары:

"много серебра, золота, ляпис-лазури, малахита, бронзы и драгоценных камней. Он привёл коня правой рукой, держа в левой систр из золота и ляпис-лазури. Его величество вышел из своего дворца и направился в храм Тота, владыки Гермополя. Он заклал быков, телят и гусей отцу своему Тоту, владыке Гермополя, и Огдоаде в храме Огдоады. Солдаты Гермопольской области ликовали и радостно восклицали… Потом его величество пошёл в дом царя Немарата. Он вошёл в каждое помещение дворца, его казну и склады. Подвели к нему царских жен и дочерей; они приветствовали его величество, как это делают женщины. Не обратил на них внимания его величество и пошёл в конюшню жеребцов и стойла кобыл. Он заметил, что они заморены голодом, и сказал: «Клянусь любовью Ра, для моего сердца самое отвратительное — так морить лошадей. Это хуже всех преступлений, которые ты совершил. Разве ты не знаешь, что тень бога на мне и он не даст погибнуть судьбе моей… Клянусь духом его, я не делаю ничего без него: он повелевает мне делать».

После чего Пианхи двинулся на север. Города Пер-Сехемхеперра, Мер-Атум и Ит-Тауи сдались без боя. Достигнув Мемфиса эфиопы нашли, что город сильно укреплен Тефнахтом, который считал его частью своего царства. Мемфис был взят в ходе штурма со стороны гавани, менее защищённой. Тефнахт отступил в Месед. Все остальные цари и правители Дельты признали власть Пианхи, и послали ему дары. Особую преданность Пианхи выказал князь Атрибиса Педиисе, который пригласил Пианхи к себе в город. Под руководством Пидиисе был взят Мисед и перебиты все его жители. В награду Пианхи пожаловал ему захваченный город. И хотя Тефнах снова ускользнул на северо-запад Дельты, он всё же вынужден был признать власть Пианхи, и послал ему дары. После чего Пианхи удалился в Фивы.

Легкость победы нубийского царя в Египте объясняется тем, что Пианхи запретил грабить покоренные города и убивать мирное население, обрушив свои репрессии только на явных врагов. В храме Птаха в Мемфисе Пианхи принёс жертвоприношения. Жречество было довольно и признало власть нубийцев. Великий полководец, фараон Пианхи, оставил наследникам следующее военное правило: «Никогда не нападайте на неприятеля ночью, словно игроки, но сражайтесь только тогда, когда видно. Объявите врагу сражение издали. Сражайтесь, когда он объявит это. Если союзники его будут в ином городе, да дождется он их».

Видимо Пианхи владел Фивами достаточно долго, так как он сделал там кое-какие пристройки в храме Мут, где он оставил рельеф с изображением триумфального путешествия его судов, при возвращении с севера. Среди судов находилась и государственная барка Саиса. После его ухода из Фив, власть там захватил фараон Осоркон IV.

В Нубии в своей столице Напате Пианхи воздвиг в храме Амону великолепную гранитную плиту, исписанную со всех четырёх сторон подробным изложением всей кампании, во время которой он, сын Амона, унизил противников своего отца на Севере.

Имя

Тип имени		Иероглифическое написание		Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод
«Хорово имя» (как Хор)				sḥtp-tȝwj.fj — Сехетеп-тауи-фи — «Умиротворивший две земли (то есть Нижний и Верхний Египет)»
				kȝ-tȝwj.fj — ка-тауи-фи — «Бык в двух своих землях»
				kȝ-nḫt ḫˁj-m-Wȝst — ка-нехет хаи-ем-Уасет — «Мощный бык явленный в Фивах»
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				ḥqȝ-Kmt — хека-Кемет — «Повелитель Египта»
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта)				wsr-Mȝˁt-Rˁ — усер-Маат-Ра — «Могущественнен правдой Ра»
				идентично предыдущему
				snfr-Rˁ — сенефер-Ра — «Украшающий Ра»
«Личное имя» (как сын Ра)				pjj — Пи — «Выживший»
				идентично предыдущему
				pjj mrj-Jmn — Пи мери-Амон — «Пи любимый Амоном»
				pjj mrj-Jmn zȝ-Bȝstt — Пи мери-Амон са Вастет — «Пи любимый Амоном, сын Бастет»
				pr-ˁȝ py zȝ-ȝst mrj-… — пер-аа Пи са-Аст мери… — «Великий в доме (то есть фараон) Пи, сын Исиды, любимый…»

Продолжительность правления и захоронение Пианхи

Долго считалось, что наиболее поздний известный нам год правления Пианхи — 24-й. 10-й день, III месяца сезона Ахет 24-го года правления Пианхи упоминается на стеле из оазиса Дахла (теперь в музее Ашмола № 1894). Однако в начале 2006 года возле поминального храма царицы Хатшепсут в Дейр эль-Бахри обнаружена гробница визиря Южного Египта Падиамонета, сына Памиу, содержащая погребальную надпись, датированную 27-м годом Пианхи.

В великом храме Амона в Джебель-Баркале сохранились рельефы показывающие Пианхи, празднующего юбилей Хеб-сед, традиционно отмечающийся в 30-м году царствования фараона. Однако, нет полной уверенности, что эти сцены изображают действительные исторические события, а не были приготовлены заранее для предстоящего празднования. Возможно, что Пианхи планировал организовать праздник Хеб-сед в этом храме, для чего вербовал ремесленников-египтян, чтобы украсить его, но до юбилея недожил. Хотя открытие надписи от 27-го года правления делает сценарий того, что Пианхи дожил до 30-го года правления и действительно справлял праздник тридцатилетия царствования, очень даже вероятным.

Пианхи умер в 721 году до н. э. Пианхи был похоронен в некрополе Эль-Курру, в гробнице KU17, построенной в форме пирамиды по египетскому образцу. Гробница имеет вход с восточной стороны, где 19-ступенчатая лестница ведёт в погребальную камеру, высеченную в скале, и накрытую кирпичной ступенчатой пирамидой.

Рядом с пирамидой были также захоронены его четыре лошади, большим любителем, которых, очевидно, был Пианхи. Лошади были захоронены в стоячем положении, в полном парадном снаряжении. Неподалёку от пирамиды Пианхи располагались гробницы нескольких других членов династии.

Семья

Пианхи был сыном фараона Кашта и королевы Пебатмы. Вероятно, у него было 3 или 4 жены:

• Абар, мать их сына, будущего фараона Тахарка;
• Табиру, дочь фараона Алара и его жены Касага;
• Пексатер, и
• возможно, Кхенса.

Дети фараона Пианхи:

• Фараон Шабака, некоторыми учёными он считается младшим братом Пианхи;
• Фараон Тахарка;
• Супруга бога Амона принцесса Шепенвепет II;
• Королева Калхата (англ. Qalhata), жена фараона Шабатака, мать фараона Тануатамона;
• Королева Такахатенамун, жена фараона Тахарка;
• Королева Арти, жена фараона Шабатака;
• Принц Хар. Известен по надписи в захоронении TT34 в Аль-Ассасифе, в Фивах, упоминающую его дочь Ваджеренес;
• Принц Халиут, Губернатор Канада, упомянут в стеле из Джебель-Баркала;
• Принцесса Мутирдис (?), жрица богинь Хатхор и Мут в Фивах. (По другим данным, просто дочь местного правителя.)

Ссылки

• Пианхи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/692?rgn=full+text;view=image Пианхи] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• [www.livius.org/person/piye-or-pianchi/ Пианхи на сайте livius.org]
• [www.antikforever.com/Egypte/rois/piankhy.htm Пианхи на сайте antikforever.com]

Источники

• [rec.gerodot.ru/napata/piankhi.htm Стела Пианхи]
• [www.egyptology.ru/annotations/Beckerath.pdf J. von Beckerath. Chronologie des pharaonischen Ägypten… (Аннотация: И. А. Ладынин, А. А. Немировский)]
• Тураев Б.А.. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000039/index.shtml История древнего Востока] / Под редакцией Струве В. В. и Снегирёва И. Л. — 2-е стереот. изд. — Л.: Соцэкгиз, 1935. — Т. 2. — 15 250 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

XXV (Эфиопская) династия
Предшественник: Кашта	фараон Египта и царь Куша 746 — 716 до н. э. (правил около 30 лет)	Преемник: Шабака

Отрывок, характеризующий Пианхи

Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.