Славянская колонизация Восточных Альп

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Славянская колонизация Восточных Альп проходила в VI-VIII веках и была одним из двух основных направлений миграции славян, продвигавшихся из Центральной Европы в Центральное Подунавье и на Балканский полуостров. Эта миграция привела к формированию этногенеза современных словенцев, и, в меньшей степени, хорватов.

История

Славянские миграции начались на более позднем этапе Великого переселения народов. В Альпийско-Паннонском регионе славянские миграции фактически следовали по пятам германских. Так, в 568 году лангобарды ушли из Паннонии в Северную Италию через горные перевалы Восточных Альп. Древние славяне в союзе с аварами тут же заняли всю Паннонию и начали своё продвижение вслед за германцами. В 588 году славяне появились в верховьях реки Сава, где столкнулись с баварскими интересами под предводительством короля Тассило I. Несмотря на сопротивление германцев, в 591 году славяне занимают бассейн верхнего течения реки Драва. После 600 года славяне-хорутане заселяют весь современный Крас, а также все горные долины. Перед ними открывается Фриульская низменность, компактно населённая романизированным населением, включённым в состав Лангобардского королевства. Дальнейшие попытки продвижения славян в глубь Италии продолжаются, но они наталкиваются на яростное сопротивление немногочисленных, но крайне агрессивных лангобардов, которыми руководил Фердульф. Конец славянской колонизации самой Италии положила битва при Лауриане в 720 году, когда фриульский герцог — лангобард Пеммо наголову разбил славянское войско. Так, в Восточных Альпах закончила своё формирование славяно-романская языковая граница, в целом сохранившаяся до наших дней, хотя области компактного, в том числе смешанного, проживания славян и романцев долгое время сохранялись по обе стороны границы (Истрия, Далмация). Их можно найти и в наши дни (Венецианская Словения). Примечательно, что пришлое германское население Италии со временем подверглось романизации, в то же время автохтонное романское население Восточных Альп славянизировалось, о чём свидетельствуют топонимика и археологические раскопки.

Адаптация

Поселившись в Восточно-Альпийском регионе, славяне в основном поглотили проживавшее здесь немногочисленное романизированное население бывшего римского Норика. На начальном этапе славяне-язычники поработили романское население, о чём свидетельствует старый славянский термин для обозначения рабов — «крещенник» (словен. krščenik), букв. «крещёный христианин», поскольку поначалу только романское население исповедовало христианство. Часть романского населения пыталась укрыться от славян в укреплениях на вершинах холмов, например, в крепости Айдна в горном хребте Караванке или в крепости Рифник около современного Целе. Недавние археологические раскопки показали, что даже некоторые относительно незащищённые города довольно долго защищались от захватчиков. Часть исконного населения просто переселилась вглубь Италии или постепенно переместилась в города и острова вдоль Адриатического побережья (современный Новиград), где им было легче поддерживать городскую романскую культуру и связи с Италией. Но со временем и сами славяне, как и германцы, переняли христианство у романских народов региона. Поэтому очень скоро этнически обусловленное рабство утратило свою актуальность. Как и германцы, славяне называли романизированные народы термином валахи, влахи или лахи. Об этом свидетельствуют сохранившиеся топонимы в современной Словении: Лашко (Laško), Лашки ров (Laški rovt), Лаховице (Lahovče) и др. Речная топонимика Словении, в частн. названия Сава, Драва, Соча, так же как и название Карниола (словенизир. в Краньска/Kranjska), также была перенята у остатков романского населения. Вторжение славян на Балканы прервало коммуникационное сообщение Константинополя с Адриатикой и ослабило позиции греческой культуры в западном Средиземноморье. Поэтому альпийские славяне, в отличие от балканских, оказались в целом включены в западно-европейскую систему ценностей, восприняв латинский алфавит и католичество по мере своего развития в современные нации.

См. также

• Карантания
• Переселение славян на Балканы

Отрывок, характеризующий Славянская колонизация Восточных Альп

– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.