Тимирёв, Владимир Сергеевич
| Владимир Сергеевич Тимирёв | |
 В. С. Тимирёв незадолго до расстрела, май 1938 года. | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: |
живопись |
Влади́мир Серге́евич Тимирёв (детское прозвище Одя, 4 октября 1914 — 28 мая 1938, Бутовский полигон, Московская область) — русский художник.
Биография
Родился 4 октября 1914 года. Сын Анны Тимирёвой и её первого мужа, морского офицера Сергея Николаевича Тимирёва. В 1917—1922 в связи с отъездом родителей воспитывался в Кисловодске в семье деда по матери, музыканта, дирижёра и педагога В. И. Сафонова (он умер в 1918 г., бабушка — в 1921 г.). Основную часть этого времени Анна Тимирёва провела в Сибири с адмиралом Александром Васильевичем Колчаком, одним из предводителей Белого движения, в которого была влюблена ещё с дореволюционных лет; отец — С. Н. Тимирёв, с которым она развелась в 1918 г. — находился на Дальнем Востоке, где командовал белогвардейским флотом (впоследствии эвакуировался в Китай и умер в Шанхае в 1932 г.).
В 1922 г. выпущенная по амнистии Анна Тимирёва сумела приехать за сыном и вывезти его в Москву. Здесь он жил по адресу Плющиха, 31; закончил среднюю школу в Хамовниках, затем учился в Строительно-конструкторском техникуме (1929—1931), потом — в Московском архитектурно-конструкторском институте (1931—1933). С начала 1930-х гг. занимался газетной и книжной графикой, иллюстрировал Джека Лондона. С 1933 г. — штатный художник в Загорском научно-экспериментальном институте игрушки. Член Союза художников. В 1934 г. состоялась персональная выставка акварелей в Москве. В 1935 г. в составе научной экспедиции ездил на Каспий, изучал планктон Каспийского моря.
Художественные работы хранятся в Музее искусств им. И. В. Савицкого, Нукус (более 100 работ); в Пермской художественной галерее (около 15 работ); Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (две работы), Институте игрушки в Сергиевом Посаде. Работы Владимира Сергеевича экспонировались на выставке «Художники первых пятилеток» (Москва, 1979)[1].
Арест и расстрел
Был арестован 22 марта 1938 г.. При обыске, сопутствовавшем аресту, изъяты шпага, кинжал и кремневый пистолет.
Обвинительное заключение
(По следственному делу № 5038 по обвинению ТИМИРЕВА Владимира Сергеевича)
Произведенным расследованием установлено, что ТИМИРЕВ Владимир Сергеевич в 1934 году был завербован немецким разведчиком ЛИНК Павлом Фердинандовичем, для к-р шпионской деятельности.
По заданию ЛИНК — Тимирев, будучи участником Океано-Географической экспедиции, собирал и передавал ему сведения о развитии рыбной промышленности, состоянии рыбо-консервных заводов, судоверфей, а также производил зарисовки объектов рыбной промышленности.
Допрошенный в качестве обвиняемого, ТИМИРЕВ В. С. виновным в к-р шпионской деятельности себя признал.— цит. по А. Липкову[2]
Также Тимирёв был обвинён в том, что является пасынком Колчака (которого мог видеть разве что будучи маленьким ребёнком, живя с родителями в Гельсингфорсе), что он отрицал, заявляя, что никакого отношения к Колчаку не имеет.
17 мая 1938 г. решением Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР Владимир Тимирёв был приговорен по ст. 58 п. 6 УК РСФСР к высшей мере наказания и 28 мая 1938 г. расстрелян на Бутовском полигоне.
Реабилитирован в 1957—1958 гг. после многочисленных запросов матери о его судьбе. В архивно-следственном деле имеется документ, в котором указаны даты приговора и расстрела, завершающийся фразой: «Считал бы правильным сообщить о крупозном воспалении легких», и датированная февралем 1957 г. подложная справка о смерти «от крупозного воспаления легких 17.02.43 в ИТЛ»[1].
Вероятные причины ареста
По-видимому, причиной ареста и последующего расстрела Владимира Тимирёва стало то, что он встречался с дочерью А. И. Кравченко, Наташей. По показаниям матери, в 1935 г. он получил анонимное письмо с угрозой, автором которого была мать девушки, Ксения Степановна Кравченко. В 1937 г. Владимир и Наташа вновь стали встречаться, после чего на него поступил донос в НКВД, и он был арестован[2].
По некоторым сведениям, в 1930-е годы пробовал завязать переписку с заграницей (видимо, с отцом).
Напишите отзыв о статье "Тимирёв, Владимир Сергеевич"
Примечания
- ↑ 1 2 Милая, обожаемая моя Анна Васильевна… : [Сб.] / Сост.: Т. Ф. Павлова, Ф. Ф. Перченок, И. К. Сафонов. — М.: Прогресс, 1996. — 570 с. — 3000 экз. — ISBN 5-85887-018-X; 5-01-85887-018-X.
- ↑ 1 2 Липков А. [magazines.russ.ru/continent/2005/123/li2.html Я к вам травою прорасту] // Континент. — 2005. — № 123.
Ссылки
- Сафонов И. [magazines.russ.ru/novyi_mi/1997/6/safonov.html Одя. История одной недолгой судьбы] // Новый мир. — 1997. — № 6.
- ШЕВАРОВ Дмитрий [www.foma.ru/article/index.php?news=4086 Юноша в белой рубашке] // Фома. — 2010. — № 1.
Отрывок, характеризующий Тимирёв, Владимир Сергеевич
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
