Макгонаголл, Уильям

Уильям Топаз Макгонаголл
William Topaz McGonagall
Фото нач. ХХ в.
Дата рождения:	1825 или 1830
Место рождения:	Эдинбург, Шотландия
Дата смерти:	29 сентября 1902(1902-09-29)
Место смерти:	Эдинбург, Шотландия
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Род деятельности:	Поэт, актёр
Годы творчества:	1877—1902
Подпись:
[www.mcgonagall-online.org.uk/ Сайт о Макгонаголле]

Уи́льям Топа́з Макго́наголл (англ. William Topaz McGonagall; 1825—1902) — шотландский ткач, более известный как поэт-любитель и актёр. Знаменит в Англии и Шотландии как чрезвычайно плохой поэт. Автор около 200 поэтических произведений, самое известное из которых, «Крушение моста через реку Тей», считается одним из худших стихотворений в истории британской литературы. Его стихи до сих пор популярны у англоязычной публики, в новейшее время они неоднократно переиздавались.

Биография

Уильям Макгонаголл, пламенный шотландский патриот, по происхождению был ирландцем. Хотя он родился и умер в Эдинбурге, всё его творчество тесно связано с шотландским городом Данди (англ. Dundee). О его жизни до переезда в этот город мало что известно. Не установлена даже точная дата его рождения (1825 или 1830 год). В Данди он поступил в ученики к местному ткачу, решив пойти по стопам своего отца. В 1846 году женился на Джейн Кинг, которая родила ему семерых детей. Поскольку промышленная революция мало-помалу сделала его профессию невостребованной, он зарабатывал на жизнь чем придётся. Уже в это время он выказывает склонность к творчеству, пытается стать актёром. Он даже платил деньги местному театру, чтобы ему предоставили возможность сыграть заглавную роль в «Макбете». Представление закончилось скандалом, так как в нужный момент персонаж Макгонаголла отказался умирать.

В 1870-х годах семья Макгонаголлов едва сводила концы с концами. К этому ещё добавлялись семейные неурядицы: одна из дочерей родила ребёнка вне брака. Примерно в это время начинается история Макгонаголла-поэта:

Самый изумительный эпизод в моей жизни был в тот день, когда я обнаружил, что я — поэт. Это было в 1877 году. Я был охвачен странным чувством, которое не оставляло меня около пяти минут. Пламя, как говаривал лорд Байрон, зажгло меня изнутри вместе с сильной страстью писать стихи.

Первым его стихотворением было «Послание преп. Джорджу Гилфиллану», в котором сразу же проявились характерные черты «стиля» Макгонаголла. Известен иронический отзыв адресата этого стихотворения: «Шекспир не написал бы ничего подобного». Вскоре Макгонаголл вообразил, что если он поэт, значит ему обязательно нужен покровитель. Желая прославиться, он написал самой королеве Виктории. Естественно, он получил отказ за подписью одного из чиновников королевской канцелярии, опрометчиво поблагодарившего поэта за внимание. Несмотря на разочарование, Макгонаголл посчитал это высокой похвалой, и позже неоднократно хвастался тем, что сама королева благодарила его за стихи. Письмо дало ему уверенность в собственном даре. Он вообразил, что его репутация только упрочится, если он прочтёт свои произведения королеве лично. Для этого в 1878 году он прошёл пешком 60 миль из Данди, чтобы проникнуть к Виктории в Замок Балморал. Страже он представился как «Поэт Королевы», но его прогнали, ответив, что придворным поэтом Её Величества является Теннисон.

Несмотря на все неудачи, Макгонаголл продолжал писать. Темой его опусов становятся газетные сообщения о происшествиях. Также он выступал в пабах и барах с нравоучительными поэтическими призывами к трезвости. Известно, что декламации Макгонаголла воспринимались многими как комические представления. Стихи, читавшиеся им, были настолько неуклюжи и нелепы, что слушатели не могли поверить, что он всё это говорит всерьёз. Благодаря этим выступлениям, он становится местной знаменитостью. Жители Данди в шутку говорили: «Его стихи столь талантливо ужасны, что неожиданно обернулись гениальностью». Владельцы трактиров встречали его с яростью, однажды его даже закидали горохом после публичного прочтения одного из опусов о вреде крепких напитков.

Макгонаголл продолжал жить в нужде. Он зарабатывал, продавая свои творения на улицах или выступая в маленьких театрах и кабаках. В периоды особенной бедности его поддерживали друзья. В 1880 году он отправился попытать счастья в Лондон, а семь лет спустя — в Нью-Йорк, однако вернулся ни с чем. Тем не менее, вскоре он нашёл прибыльное место, выступая со своими опусами в местном цирке. Макгонаголл вынужден был читать, в то время как публике разрешалось обкидывать его помидорами, яйцами, селёдкой, чёрствым хлебом и мукой. За каждый «спектакль» ему платили 15 шиллингов. Казалось, «поэта» устраивал такой порядок вещей, но вскоре его выступления не понравились властям, и их запретили.

В 1890 году, когда Макгонаголл оказался на грани полного разорения, его друзья пришли ему на выручку и издали его избранные произведения в виде сборника «Поэтические перлы» (англ. «Poetical Gems»). Какое-то время он жил на вырученные деньги, однако уже через три года устал от беспардонных приставаний и насмешек на улицах Данди и написал грозную поэму, в которой обещал покинуть город. В 1894 году он вместе с семьёй перебрался в Перт. Вскоре после этого он получил письмо, якобы от представителей короля Бирмы Тибо Мина, в котором сообщалось, что он произведён монархом в рыцари и наделён именем «Сэр Топаз, рыцарь Белого Слона Бирмы». Несмотря на то, что это был очевидный розыгрыш, Макгонаголл воспринял послание всерьёз и до конца своей жизни на всех афишах писал своё имя с прибавлением этого пышного титула.

В 1895 году семья снова переезжает, на сей раз в Эдинбург. Здесь Макгонаголла встречают довольно радушно, он становится «культовой фигурой» и пользуется большим спросом. Однако это продолжается недолго, и к 1900 году, старый и больной, он был покинут всеми своими поклонниками. Без успеха торгуя стихами на улицах, он держался на плаву только за счёт пожертвований своих друзей. В 1902 году он умер в полной нищете.

Одним из своих соперников в поэтическом мастерстве Макгонаголл считал Роберта Бёрнса. Он неоднократно подчёркивал равенство их талантов, а на одном из своих «спектаклей» на вопрос «Что вы думаете о Бёрнсе?» ответил: «У него тоже есть неплохие стихи», за что был в очередной раз осмеян публикой. В восторженном тоне выдержано его стихотворение «Статуя Бёрнса». Многие его опусы посвящены историческим лицам или событиям: например «Об одном приключении Иакова Пятого Шотландского» или «Казнь Джеймса Грема, Маркиза Монтроза».

Посмертная слава

Творения Макгонаголла издавались его друзьями. Были опубликованы следующие сборники: «Поэтические перлы», «Много поэтических перлов», «Ещё больше поэтических перлов», «Всё ещё много поэтических перлов», «Ещё ещё больше поэтических перлов», «Дальнейшие поэтические перлы», «Ещё более дальнейшие поэтические перлы», «Последние поэтические перлы». Первый сборник вышел в 1890 году.

Макгонаголл удостоен многочисленных иронических титулов: «Худший поэт всех времён», «Оссиан неописуемой бессмыслицы», «Худший поэт мира» и т. д. В последнее время предпринимались попытки реабилитации поэта и представления его образа как непревзойдённого комика и сатирика.

Какое-то время его имя было забыто. Второе открытие Макгонаголла относится к 1960-м годам. Одним из первых ценителей его опусов в новейшее время был ирландский комик Спайк Миллиган. В 1950-е он включал произведения поэта в свою радиопрограмму «The Goon Show», а в 1974-м даже снял комедию, где сам сыграл поэта, а его коллега комик Питер Селлерс — английскую королеву. В 1958 году стихотворение «Знаменитый Тэйский кит» было положено на музыку и исполнено на фестивале Hoffnung Music. Макгонаголл по сей день часто становится персонажем комедийных телешоу и сатирических журналов, где его имя используется как нарицательное для образа бездарного поэта-правдоруба. Спустя 60 лет после его смерти, в 1962 и 1968 годах вышли два сборника его ранее неопубликованного, в 1980 году были изданы три книги его неизвестных стихотворений. Макгонаголл неоднократно переиздавался в ХХ веке, в 2010 году вышла его подробная биография. По результатам голосования, проведённого в 2009 году среди посетителей Центральной Библиотеки Данди, Макгонаголл даже был признан вторым по популярности шотландским поэтом после Роберта Бёрнса.

В Данди, где Макгонаголл прожил бо́льшую часть жизни, его память отмечается многочисленными мероприятиями. Так, 12 июня 2007 года учреждённое в городе «Общество признательности Макгонаголлу» (англ. «William Topaz McGonagall Appreciation Society») провело в его честь званый ужин на фрегате «Уникорн», где все блюда подавались в обратном порядке. Такие же благотворительные «Гала-Обеды» ежегодно проводит городской центр помощи неимущим. Одна из площадей Данди ныне носит его имя, а строки из его стихов украшают улицы города, главным образом тротуар на набережной реки Тэй. В этих памятных табличках и надписях намеренно допущены орфографические ошибки.

Наследие

• В честь Макгонаголла получила своё имя одна из героинь серии романов о «Гарри Поттере».
• 16 мая 2008 года коллекция из 35 листовок с произведениями Макгонаголла с автографами автора была продана на аукционе в Эдинбурге за 6 600 фунтов.

См. также

• Хвостов, Дмитрий Иванович
• Дженкинс, Флоренс Фостер
• Эдвард Вуд

Ссылки

• [vekperevoda.com/1930/nogin.htm Произведения Макгонаголла] в переводе В. Ногина.
• Макгонаголл в переводе А. Кроткова: [www.poezia.ru/article.php?sid=70455 «Эдвард Тич по прозвищу Чёрная Борода»]
• Полный список книг и произведений Макгонаголла  (англ.)
• [www.mcgonagall-online.org.uk/ Сайт, посвященный Макгонаголлу]  (англ.)
• Norman Watson [www.birlinn.co.uk/book/details/Poet-McGonagall-9781841588841/ Poet McGonagall]. — Edinburgh: Birlinn, 2010. — ISBN 978-1-84158-884-1.  (англ.)
• James Campbell. [www.guardian.co.uk/books/2006/jan/21/featuresreviews.guardianreview2 Bard of the Silv’ry Tay] // Guardian, Saturday 21 Jan. 2006.  (англ.)
• Alistair MacDonald. [online.wsj.com/article/SB121098047893700117.html?mod=hps_us_pageone I Think That I Shall Never See A Poet Bad as…] (May 17, 2008). Page A1.  (англ.)

Отрывок, характеризующий Макгонаголл, Уильям

– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.