Украинцы в Санкт-Петербурге

Украинцы в Санкт-Петербурге

Самоназвание	Украї́нці
Всего: 64446 (300,000-300,500 неоф.дн.)
Язык	русский, украинский
Религия	Христианство (Православие, Католицизм)
Расовый тип	европеоиды (восточные славяне)
Родственные народы	Русские, Белорусы
Происхождение	Украина, Россия

Украинцы в Санкт-Петербурге — собирательное название лиц украинской национальности, проживающих временно или постоянно в городе Санкт-Петербурге. По данным переписи населения в 2010 году на территории города проживают 64446 украинцев, что составляет 1,52 % от всего населения Петербурга, что формально делает её крупнейшей диаспорой в городе, однако в реальности украинская диаспора может находиться на втором или третьем месте ввиду большого количества нелегальных мигрантов из Узбекистана и Таджикистана, чьё количество может достигать миллиона человек. События украинского конфликта в 2014 году привели к значительному притоку беженцев из восточных областей Украины, в частности, по данным на июнь 2014 года в городе было рассмотрено 22 тысячи заявлений от беженцев с начала года, однако их реальное число значительно выше, что говорит о предстоящем увеличении украинской диаспоры в городе в ближайшем будущем.

Численность

По официальным данным на 2010 год, 64446 человек определили себя как украинцы, однако их число превышает 150,000 человек, которое, помимо этого, не учитывает многих жителей, утерявших в результате ассимиляции свою украинскую идентичность и причисляющих себя к русским. Реальное количество всех крипто-украинцев Петербурга может достигать цифру в 300,000-300,500 человек. По словам и. о. консула Санкт-Петербург.ру каждый второй петербуржец в той или иной степени имеет украинские корни, о чём свидетельствуют часто встречающиеся фамилии горожан с окончаниями -енко, -ук, -юк, -ак, -ий, -шин и другие.

Динамика численности украинского населения в городе Санкт-Петербург

1897	1926	1939	1959	1970	1979	1989	2002	2010
5 203	10781	54660	68308	97109	117412	150982	87119	64446

История

Украинская диаспора, в те времена именуемая малоросская — существовала фактически с начала образования города с образованием полтавского землячества, активно принимающего участие в строительстве Петербурга и в дальнейшем способствовало переселению и обустройству в городе украинцев. В 1798 году в городе была издана поэма И. Котляревского «Энеида» на украинском языке. Формирование украинской общины началось ещё в XIX веке, и она стремительно росла, достигнув примерной отметки более 10,000 человек к началу ХХ века. Культурная близость к русскому населению препятствовала созданию национальных организаций. Однако первая такая организация «Громада» начала действовать в 1858 году. В 1861—1862 годах издавался журнал на украинском языке «Основа». В эти же времена по инициативе Тараса Шевченко была организована ещё одна крупная национальная организация — Землячество имени Тараса Шевченко, оно стало выпускать на украинском языке газету «Кобзарь».

В 20—30-х годах ХХ века свою работу начал Украинский дом просвещения, который ставил театральные пьесы украинских авторов. Помимо этого выходцы с Украины составляли 30-40% врачей военно-медицинской академии.

Современность

Условно современная украинская диаспора разделена на 2 части: первая существовала на протяжении нескольких поколений и оказалась подвержена ассимиляции и утратила свою национальную идентичность, превратившись в типичных городских граждан с характерными фамилиями. Вторая часть помнит украинский язык и многие из них могут готовить украинские блюда. Они также чаще всего имеют родственников на Украине.

При этом большинство украинцев настроены про-российски и про-советски (старшее поколение). Украинская диаспора может отмечать дни Иваны Купалы, День Святого Николая и День независимости.

Украинская диаспора широко представлена в кругу учёных, врачей, бизнесменов, работников ресторанной сферы и студентов. Примечательно, что большинство петербургских священнослужителей прибыли из западной Украины.

С 1997 года в городе действует «Украинская национально-культурная автономия», которая ставит перед собой цель пропаганды культурно-творческого наследия Украины. Организация пользуется поддержкой со стороны городских властей и владеет собственным «домом национальностей» на Моховой, 15. Сегодня, помимо этого, в городе действуют такие украинские организации, как «Украинская Община Санкт-Петербурга „Славутич“», «Полтавское землячество», «Союз Донбассовцев», «Филиал Всемирного клуба одесситов - Клуб одесситов Санкт-Петербурга "Северная Пальмира"» и «Общество имени Тараса Шевченка», которые каждый год организуют мероприятия, такие, как «Гоголевские дни», «Украинская весна» и множество других. Обсуждается вопрос о создании двуязычных гимназий с основными языками: русским и украинским для детей из украинской диаспоры.

6 ноября 2014 года, в Санкт-Петербургском Доме национальностей, на собрании ранее созданной общественной организации «Союз беженцев Донбасса», было принято решение о переименовании организации в «Землячество Новороссии в Санкт-Петербурге».

В Петербурге расположено множество ресторанов и кафе, где готовят украинские национальные блюда. Самая первая из них была открыта в 1997 году. Также издаются 3 украинские газеты, посвящённые Украине и украинской диаспоре, однако все они издаются на русском языке.

Беженцы

События украинского конфликта в 2014 году привели к значительному притоку беженцев из восточных областей Украины в разные регионы России, в том числе и Санкт-Петербург, в частности, по данным на июнь 2014 года в городе было рассмотрено 22 тысячи заявлений от беженцев с начала года, однако их реальное число значительно выше, что говорит о предстоящем увеличении украинской диаспоры в городе в ближайшем будущем. Подавляющее большинство беженцев прибыли из юго-восточных областей Украины, есть единичные случаи беженцев, прибывших с запада Украины. Однако, по словам представителей миграционной службы Петербурга, это лишь незначительно увеличивает значительный поток украинских иммигрантов по сравнению с прошлым годом, которые ездят в город в основном на заработки. С другой стороны, общее положение беженцев с Украины благоприятнее, чем в Ростовской или Белгородской областях, так как большинство беженцев имеют родственников в Петербурге и находят у них поддержку.

Известные личности

• Матвиенко, Валентина Ивановна — 2-й Губернатор Санкт-Петербурга (2003—2011)
• Шевченко, Тарас Григорьевич — известный художник, поэт, прозаик и этнограф XIX века
• Гоголь, Николай Васильевич — известный писатель, публицист, прозаик и критик XIX века

Отрывок, характеризующий Украинцы в Санкт-Петербурге

Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.