Фолклендский кризис (1770)
| Фолклендский кризис (1770) («испанское вооружение») | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
восстановление статус-кво | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Фолклендский кризис 1770 года — дипломатическое противостояние между Британией и Испанией за обладание Фолклендскими островами в южной части Атлантического океана. Эти события едва не стали причиной войны между Францией, Испанией и Великобританией — страны были готовы направить военно-морские силы в бесплодные, но стратегически важные территории. В конечном счёте отсутствие поддержки французами испанцев погасило напряженность, и Испания и Великобритания достигли шаткого компромисса, по условиям которого обе страны сохранили свои поселения, но не отказались от своих территориальных претензий.
Содержание
Предыстория
Ряд английских и испанских историков заявляли, что именно их исследователи открыли эти острова, что привело к претензиям с обеих сторон на основании права первооткрытия. В 1690 году английский моряк Джон Стронг, капитан корабля Welfare, прошел между двумя главными островами и назвал пролив Фолклендский канал (современный Фолклендский пролив) в честь одного из лордов Адмиралтейства, Энтони Кэри, виконта Фолкленда. Позже архипелаг получил английское название по этому проливу.
На протяжении XVII века английское правительство собиралось заявить суверенитет, но только в 1748 году — после доклада адмирала Лорда Ансона — Лондон начал уделять ему внимание всерьез. Испанские протесты против запланированной британской экспедиции создали новый дипломатический фронт, и вопрос на какое-то время был отложен. Неустойчивое равновесие могло продолжаться долго, если бы в конфликт не вмешалась третья сторона — Франция.
После Семилетней войны французы стремились улучшить свои позиции в Южной Атлантике. Луи Антуан де Бугенвиль высадился на Фолклендских островах с целью создания постоянной базы в поселении Порт-Луи. В 1765 году уже британцы под командованием Джона Байрона осуществили высадку на западный остров — в Порт-Эгмонт. Французам было о ней неизвестно. Уступая давлению со стороны Испании французы передали Порт-Луи (перименованный в Пуэрто-Соледад) своему ближайшему союзнику, притом что те и другие не знали о британском присутствии, пока в декабре 1769 года не были замечены несколько кораблей.
Кризис
В июне 1770 года испанский губернатор Буэнос-Айреса Букарели направил пять фрегатов под командованием генерала де Мадарьяга в Порт-Эгмонт, где они высадили около 1400 морских пехотинцев и артиллерию. Коммандер Джордж Фрамер, во главе небольшого британского отряда охранявший форт, в ответ на письмо де Мадарьяга ответил, что намерен защищаться в меру своих сил, но когда испанцы открыли огонь, сделал два номинальных выстрела из пушки и капитулировал. Британское имущество было описано, а им самим было позволено вернуться домой на борту Favourite.
На открывшейся ноябрьской сессии Парламента депутаты были возмущены таким оскорблением национального достоинства, и потребовали от правительства Норта действий. Многие были разозлены тем, что, по их мнению, Британия не предотвратила французскую аннексию Корсики в 1768 году, и опасались повторения подобной ситуации на Фолклендах. Министерство иностранных дел «начало мобилизацию на случай возможной войны».[2]
Среди этого шквала угроз и контр выпадов испанцы, пытаясь укрепить свои позиции, искали поддержки Франции — ссылаясь на Pacte de Famille между двумя домами Бурбонов. Некоторое время казалось, что все три страны были готовы начать войну, тем более что герцог де Шуазёль, французский военный министр и министр иностранных дел, был в воинственном настроении. Но Людовик XV испугался, сказав своему двоюродному брату Карлу III, «мой министр желает войны, но я нет». Шуазёль был отстранен от должности, удалился в своё имение, а без французской поддержки испанцы были вынуждены искать компромисса.
22 января 1771 года принц Массеран (испанский посол) зачитал декларацию, согласно которой король Испании:
…осуждает насильственные действия Букарели… и [обещает] вернуть порт и форт именуемый Эгмонт со всей артиллерией и припасами, согласно описи
Помимо этого обещания о реституции, текст договора, подписанного в Лондоне, гласит:
данное соглашение вернуть Порт Эгмонт не может и не должно никоим образом влиять на вопрос о первичном праве на суверенитет над Мальвинскими, иначе именуемыми Фолклендскими, островами.
Эта уступка была принята эрлом Рокфордом, который от имени своего суверена заявил, что принц Массеран, будучи уполномочен Его католическим величеством
…предлагать, от имени его величества, королю Великобритании удовлетворение за нанесенную ему путём отнятия порта Эгмонт обиду,… [и подписав данное соглашение показал, что Его католическое величество] осуждает экспедицию против Порт-Эгмонт и предпринимает шаги к возвращению его, в состоянии в котором он был до 10 июня 1770 года, так что Его британское величество будет рассматривать упомянутую декларацию, в сочетании с выполнением до конца данного соглашения, как удовлетворение, данное его католическим величеством за урон, нанесенный короне Великобритании.
Оригинальный текст (англ.)to offer, in his majesty's name, to the King of Great Britain, a satisfaction for the injury done him, by dispossessing him of port Egmont;" and, having signed a declaration, expressing that his catholick majesty "disavows the expedition against port Egmont, and engages to restore it, in the state in which it stood before the 10th of June, 1770, his Britannick majesty will look upon the said declaration, together with the full performance of the engagement on the part of his catholick majesty, as a satisfaction for the injury done to the crown of Great Britain[3]
Последствия
Британцы восстановили базу в Порт-Эгмонт, хотя вопрос суверенитета островов был попросту обойдён, что стало источником будущих неприятностей. Сэмюэл Джонсон, рассматривая последствия кризиса в брошюре Thoughts on the late Transactions Respecting Falkland’s Island, освещая проблему удержания таких отдалённых островов, лежащих вблизи враждебной территории, писал: «… колония, которая никогда не сможет стать независимой, ибо не может сама себя содержать».
Кризис значительно укрепил позиции премьер-министра Великобритании лорда Норта и во время Американской войны за независимость способствовал представлению, что Франция не посмеет вмешаться в британские колониальные дела. В то же время он положил конец карьере герцога де Шуазёля, который в дальнейшем не занимал никаких серьёзных постов во французском правительстве. Однако вскоре пришедший к власти Верженн разделял точку зрения Шуазеля о необходимости возвращения британских захватов в Семилетнюю войну и восстановления баланса сил, чем создал предпосылки для участия Франции в будущей американской войне.
Напишите отзыв о статье "Фолклендский кризис (1770)"
Примечания
- ↑ Всего мобилизовано до 33 кораблей и 15 000 человек
- ↑ Также известна под названием «испанское вооружение»
- ↑ [books.google.co.uk/books?id=cNKtX4mYVZUC&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Laver, R. C. The Falklands/Malvinas Case. Breaking the Deadlock in the Anglo-Argentine Sovereignity Dispute]
Литература
- Goebel, Julius. The Struggle for the Falkland Islands: A Study in Legal and Diplomatic History. Oxford University Press, 1927.
- Laver, Roberto C. The Falklands/Malvinas Case. Martinus Nijhoff Publishers, 2001. ISBN 904111534X.
- G.W. Rice (2010 a), ‘British Foreign Policy and the Falkland Islands Crisis of 1770-71’, The International History Review, v.32, n.2 (2010), 273—305
- Simms, Brendan. Three Victories and a Defeat: The Rise and Fall of the First British Empire. Penguin Books, 2008.
- Whiteley, Peter. Lord North: The Prime Minister Who Lost America. Hambledon Press, 1996.
Отрывок, характеризующий Фолклендский кризис (1770)
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
