Хуан Чао

Хуан Чао (кит. трад. 黃巢, упр. 黄巢, пиньинь: Huáng Cháo; у. 884) — средневековый китайский повстанец. Согласно точке зрения коммунистических историков, один из вождей крестьянского восстания 874—884 годов в Китае; согласно мнению современной западной китаистики, глава крупной криминальной группировки, временно захватившей власть в Китае. Выходец из семьи, разбогатевшей на контрабанде соли и торговле ею. В отличие от рядовых крестьян он знал грамоту, прекрасно владел мечом, метко стрелял на скаку из лука. Был хорошим воином.

Как утверждает Кембриджская история Китая, т.3, Хуан Чао не имел программы, направленной на перераспределение земель, и не пользовался поддержкой крестьянства. Длительный успех и географическая широта его деятельности были сопряжены не с народной поддержкой, но со слабостью и коррупцией танского двора.

Ранние годы

Точные дата и место рождения Хуан Чао неизвестны. По наиболее распространенной версии, он появился на свет в округе Цаочжоу (район современной китайской провинции Шаньдун). По легендам, юный Хуан Чао, отличавшийся большой тягой к знаниям, весьма рано овладел навыками каллиграфии и стихосложения, довольно бегло читал и был весьма красноречив. Однако его попытка сдать экзамены и поступить на государственную службу оказалась неудачной — возможно, вследствие всеобщей коррупции, столь характерной для последних лет правления династии Тан. Считается, что эта неудача сначала толкнула Хуан Чао в криминальный соляной бизнес (торговля солью в Китае была монополизирована государством еще со времен династии Хань), а затем привела его в лагерь мятежников.

Период смут и мятежей

В пору заката династии Тан в Китае стране периодически вспыхивали разрозненные восстания разорившихся крестьян и мелких торговцев, а также бунты военных. Доведенные до отчаяния мятежники, как правило, грабили казенные и монастырские кладовые, а похищенное зерно и награбленные ценности делили между собой или раздавали землякам. В известной степени это было ответом на неспособность государственной власти обеспечить твердый порядок в стране и ограничить мздоимство чиновников. Ситуацию усугубила засуха 873 года, которая обрекла на голодную смерть десятки тысяч крестьян. Вспышки вооруженных мятежей засверкали по всей стране. Доведенные до отчаяния жители сел стали собираться в отряды и совершать нападения на уездные и областные центры, усадьбы помещиков и монастыри.

В 874 году нелегальный торговец солью Ван Сяньчжи сколотил повстанческую армию (или, в трактовке ряда западных историков, криминальную группировку) численностью более 10 тыс. человек и фактически захватил власть в округах Цаочжоу и Бучжоу. Год спустя к нему присоединился Хуан Чао. Красноречие последнего привлекало все новых и новых сторонников, и вскоре под командованием Ван Сяньчжи и Хуан Чао было уже почти сто тысяч человек. Эта армия контролировала пять провинций и все междуречье Хуанхэ и Янцзы.

Попытки властей взять ситуацию под свой контроль потерпели поражение — в немалой степени из-за внушительного численного перевеса повстанцев. Тогда, по некоторым данным, власти попытались подкупить Ван Сяньчжи и Хуан Чао. Хотя эта попытка провалилась, доверие между недавними союзниками было разрушено, и армия вскоре разделилась. Часть сил под предводительством Ван Сяньчжи ушла на север, другу часть Хуан Чао увел на северо-восток. В марте 878 года ослабленное войско Ван Сяньчжи потерпело поражение под Лояном, сам он был взят в плен и казнен.

Апогей борьбы

После гибели Ван Сяньчжи Хуан Чао стал единоличным вождем мятежных сил и был провозглашен «Великим полководцем, штурмующим небо». Под его командованием было от 300 тыс. до 500 тыс. человек. Осенью 879 года эта армия захватила крупнейший китайский порт Гуанчжоу. Однако эпидемия, выкосившая почти 40 % повстанческого войска, вынудила Хуан Чао двинуться в обратный путь на север. Но в провинции Хубэй крупные силы танских войск нанесли повстанцам поражение и вынудили их отойти за Янцзы. Впрочем, развить свой успех правительство не сумело.

Перезимовав в Цзянси и пополнив ряды своей армии, Хуан Чао летом 880 года начал поход на восточную столицу Империи — Лоян. Город пал в ноябре 880 г. Даже официальные источники признают, что вступление Хуан Чао не нарушило спокойствия Лояна. Бедноте раздавались запасы зерна из казенных амбаров и кладовых богачей. Многие из горожан, в том числе военачальники и чиновники, присоединились к Хуан Чао, который в своем воззвании заявил, что ведет войну против непомерных налогов и тяжких повинностей, против жестоких наказаний и несправедливых наград, против мздоимства сановников и стяжательства ростовщиков, против Танской династии.

В 881 году Хуан Чао захватил главную столицу китайской империи — город Чанъань. Император бежал на юг — сначала в Сянъян, а затем в Сычуань. Хуан Чао провозгласил себя императором государства «Великое Ци», взяв имя Сюань Ю, и присвоил своему царствованию девиз «Золотое правление». Своим сподвижникам он раздал высшие чины и титулы, впрочем, далеко не все из его приближенных сочли свои назначения справедливыми.

Падение и смерть

Захватив трон Поднебесной, Хуан Чао не предпринимал новых наступательных операций и не преследовал бежавший в Сычуань императорский двор. Меж тем официальное правительство сумело оправиться от поражений и мобилизовало на борьбу с повстанцами новые силы. Против них было, в частности, брошено закалённое в боях девятитысячное войско тюрок-шато под командованием Ли Кэюна, которое нанесло повстанцам ряд чувствительных поражений.

Военные неудачи обострили прежние распри в стане Хуан Чао. Один из видных его соратников — Чжу Вэнь — в 882 году переметнулся на сторону императора Чжао-цзуна. Ли Кэюн меж тем усиливал натиск и в 883 году вынудил Хуан Чао покинуть Чанъань.

Отступление мятежников довольно быстро превратилось в бегство. Войско Хуан Чао таяло на глазах: если в 883 году из Чанъани вышла 150-тысячная армия, то в 884 году её численность сократилась всего лишь до тысячи человек. С этой горсткой сторонников Хуан Чао попытался укрыться в горах Тайшаня, но, как гласит легенда, осознав всю безысходность своего положения, покончил жизнь самоубийством, перерезав себе горло.

Послесловие

Смерть Хуан Чао не принесла спокойствия династии Тан. Мятежи в провинциях Империи продолжались ещё более семи лет. Крупный отряд мятежников орудовал в Хэнани, ему удалось даже на короткий срок захватить Лоян. В бассейне Хуанхэ действовало семитысячное войско Хуан Хао, племянника Хуан Чао. Лишь после его разгрома в 901 году в Китае наступило относительное спокойствие.

Зверства Хуан Чао в Чанъани описаны Вэй Чжуаном 韋莊 в «Балладе о Леди Цинь» 秦婦吟. «Баллада» рассказывает о крестьянке, семья которой до восстания голодала, но все же сводила концы с концами. Во время войны её мужа убили, а дети из-за усилившегося голода умерли. Леди Цинь проклинает разбойника Хуан Чао и просит о возвращении истинного Сына Неба.

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. The Ballad of the Lady Qin

Литература

• Mote, F.W. Imperial China 900—1800, Harvard University Press, 1999
• Итс Р. Ф., Смолин Г. Я. Очерки истории Китая с древнейших времен до середины XVII века, Л., 1961
• Лапина З. Г. Политическая борьба в средневековом Китае (40 — 70-е годы XI в.). М., 1970.
• Оуян Сю, Сун Ци. Очерки истории династии Тан (в кн. «Двадцать четыре династийные истории», кн. 13, Синь Тан шу, гл. 225)
• Сыма Гуан. Цзычжи тунцзянь, т. 17, Пекин, 1956

Отрывок, характеризующий Хуан Чао

Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.