Кармелюк, Устим Якимович

Устим Якимович Кармелюк (Кармалюк, укр. Усти́м Яки́мович Кармалю́к (Кармелю́к); 27 февраля (10 марта) 1787, Головчинцы, Подолье, Речь Посполитая — 10 (22) октября 1835 в нынешней Хмельницкой области) — украинский крестьянин, предводитель крестьянского движения на Подолье в 1813—1835 гг. А. М. Горький назвал его «украинским Робин Гудом».

Ранние годы

Родился в селе Головчинцы Литинского уезда, Подолье (ныне село Кармалюково Жмеринского района Винницкой области), в крестьянской семье.

В возрасте 17 лет был отдан к помещикам на 25-летнюю службу в царскую армию. В 1813 дезертировал из 4-го уланского полка, который размещался в Каменце-Подольском в родном городе. Вскоре был пойман и приговорён к 50 ударам плетью, после чего был направлен в крымский штрафной батальон. На пути к Крыму Кармелюк сбежал из-под стражи.

Крестьянские волнения

В 1814 году возглавил восстание крестьян против польской шляхты и русского дворянства. В 1817 году был схвачен жандармами и приговорен к смертной казни. В последний момент казнь была заменена на 25 ударов плетью и 10 лет каторжных работ в Сибири.

Однако во время пересылки Кармелюку удалось бежать из Вятского этапного лагеря. Возвратясь на Подолье, продолжил борьбу, пока опять не был схвачен во время облавы. Воспользовавшись знанием русского языка и соответствующими документами, во время следствия выдал себя за костромского солдата.

После заточения в Каменец-Подольской крепости Кармелюк вместе с другими заключёнными организовал свой четвёртый побег. При попытке к бегству был ранен, затем схвачен и прикован к каменному столбу в башне Юлия II (Папской, позже названной Кармелюковой).

Зимой 1824 года его наказали 101 ударом плетью, заклеймили раскалённым железом и опять отправили этапом в Сибирь. Следующие два года Кармелюк вместе с другими каторжанами провел в пешем конвоировании в Тобольск. В 1825 из Тобольской каторжной тюрьмы переведен в Ялуторовск. Вскоре он опять бежал, но был схвачен и приговорен к ещё более суровым условиям содержания. Следующий побег — один из самых знаменитых задокументированных случаев. Осенью, во время ночной бури, Кармелюк выломал решетку, собрал рубашки всех сокамерников и связал их в длинный канат. К концу каната привязал камень и перебросил его через тюремный частокол. При помощи этого подвесного моста прямо из окна за изгородь друг за другом бежали все каторжники — к утру камера была пуста.

В 1828 году опять был схвачен и отправлен в Сибирь на Боровлянский стеклодувный завод в Тобольской губернии. Затем опять побег, а в 1830 году — очередной арест. Спустя 2 года Кармелюк разобрал потолок в своей камере и сбежал из Литинской тюрьмы.

В 1830—1835 крестьянское движение под руководством Кармелюка охватило все Подолье, соседние с ним районы Бессарабии и Киевщины. В восстании принимали участие около 20 тысяч человек. На протяжении 23 лет борьбы крестьянские отряды Кармелюка совершили более тысячи нападений на помещичьи усадьбы. Захваченные у помещиков деньги и ценности раздавались крестьянским беднякам. В повстанческом движении принимали участие не только украинцы, но и поляки и евреи.

Для борьбы с восставшими российское правительство в ноябре 1833 году создало т. н. Галузинецкую комиссию.

В 1835 году Кармелюк был убит из засады шляхтичем Рутковским; по преданию — не пулей, а серебряной пуговицей. С целью устрашения непокорных крестьян растерзанное тело Кармелюка ещё долго возили по городам и сёлам. Похоронили его в Летичеве, где позже, в 1974 году был установлен 5-метровый памятник. Допросив 2700 лиц, правительственная комиссия постановила, что Кармелюк поднял на борьбу до 20 тысяч повстанцев.

В Головчинцах резонанс судебного дела Кармелюка был столь велик, что вся его многочисленная родня была вынуждена во избежание репрессий отказаться от своей фамилии. Подавляющее большинство родственников взяли себе фамилию Карман: такой была кличка соратников Устима. После 1955 года, когда село было переименовано в Кармалюково, начался обратный процесс смены фамилий: почти все Карманы опять пожелали стать Кармелюками.

Память

До наших времен дошло лишь описание внешности Кармелюка, а единственный достоверный его портрет кисти Тропинина известен в нескольких копиях, одна из которых хранится в Русском музее. По словам свидетелей и очевидцев, Кармелюк был не очень высокого роста, но широкоплеч, чрезвычайно силен, отличался незаурядным умом, немного говорил по-польски и совершенно свободно — по-русски, причем без заметного акцента.

Феномен Кармелюка отобразили в своих произведениях Михаил Старицкий, Марко Вовчок, Степан Васильченко, Василий Кучер и др. Харьковский композитор Валентин Костенко — автор оперы «Кармелюк». Устные народные легенды о народном герое собирали Николай Костомаров и Тарас Шевченко (последний назвал его «славным рыцарем»). Также Кармелюку иногда приписывают авторство ряда украинских народных песен.

Даты жизни и деятельности У. Я. Кармелюка

27.02.1787 В с. Головченцях Литинского уезда Подольской губернии (ныне с. Кармалюково, Жмеринского района, Винницкой области) в семье крепостного крестьянина Якима родился сын Устим.

1806—1811 У. Кармелюк — дворовый помещика Пегловского.

1811 — Первый арест Устима в экономии Пегловского с целью отдать его в рекруты. Побег.

1812 — Второй арест. Сдан в рекруты. Побег.

1813 — Март. Нападение на сельских богачей Федора Шевчука и Ивана Сало в с. Дубовом.

1813 — Сожжение Кармалюком винокурни помещика Пигловского.

1814, весна — Поимка Кармалюка в лесу, заключение его и побратима Данила Хрона в Литинскую тюрьму, впоследствии отправлены в район Каменца-Подольского.

1814—1817 — Нападения на помещичьи имения.

1817, январь — Вторичная поимка Кармалюка и препровождение его под стражей в Каменец-Подольский.

1818, Сентябрь — военный суд при Каменец-Подольском ордонанс-хаузе приговаривает Кармалюка к смертной казни. Подольский военный губернатор Бахметьев заменяет казнь на наказание 25-ю ударами кнутом, клеймением и ссылкой в Иркутскую губернию на каторгу.

1818, Декабрь — Побег по дороге на каторгу из Вятской губернии. «Ушёл из путевой тюрьмы…»

1819, весна — Кармалюк возвращается на Подолье. Скрывается у жены и односельчан.

1821 — Нападение на экономию помещицы Поплинской.

1822 — Устим Кармелюк, намереваясь жить спокойной семейной жизнью, хочет переселиться в Черноморские степи, однако супруга Мария против их выезда из родного села. Нападение Кармалюка на шляхтичей Павла Опаловского и Леська Базилицкого. Схвачен в с. Галузины шляхетским отрядом, возглавляемым Феликсом Станиславским, закованного в кандалы Устима доставляют в Литин.

1822, Март — На допросе в Литинском земском суде называет себя Василием Гавриленко. Очная ставка с женой и сыновьями: старшим Иваном от первого брака, восьмилетним Остапом и пятилетним Иваном. «Первый из них повторял показание своё, а последние, целуя отца в руки и в лицо, утверждали что он в действительности их отец родной … Кармалюк отказывается, повторяя, что он не является их отцом, холост, что он не Устим Кармалюк, а Василий Гавриленко».

1823, апрель — На Камянецком майдане Кармалюк «наказан 101-м ударом кнута, ему вновь выжжено клеймо на лбу, после чего сослан в вечную каторгу в Сибирь». Жена Кармалюка «наказана розгами на площади в городе Литине и четыренедельным арестом» за укрывательство мужа.

1825, январь — февраль — Кармалюк в Тобольске. Позже отправлен в Ялуторовскую винокурню. Совершает неудачную попытку бегства, переведен на медный завод в Тобольск.

1825, Март — Побег из Тобольска. На Подолье добрался весной 1826 года. Осуществляет ряд нападений на корчмарей и помещиков.

1827, Июнь — Из-за измены шляхтича Антония Ольшевского, Кармалюк схвачен помещиком Янчевским в с. Кальня-Деражня. Военная команда в количестве 50-ти солдат доставляет закованного в кандалы народного мстителя в г. Летичев.

1827, начало декабря — перевод Устима из Летичевской тюрьмы в Литинскую, продолжение судебного следствия над ним. Попытка побега, бунт в тюрьме. Тюремные власти, опасаясь Кармалюка, приковывают его «на цепи к столбу в камере».

1828, Март — Осуждение Кармалюка главным Подольским судом к наказанию 101-м ударом кнута, со ссылкой на каторгу в Сибирь.

1829 — Кармалюк в третий раз бежит с каторги, с места заключения — Боровлянский винокурни возле Тобольска.

1830, январь — Задержание в Нежине «за неимением письменного вида». Наказан в Екатеринославском ордонанс-хаузе 100-ю ударами палками, затем отправлен на военную службу в Архангелогородский пехотный полк. Неудачный побег. В конце года новый арест в с. Новая Синява экономом Секлецким. Заключения Устима в Литинскую тюрьму.

1831, декабрь -Приговор Литинского уездного суда: наказать разбойника 101-м ударом, сослать на каторжные работы.

1832, апрель — Побег Кармалюка из Литинской тюрьмы. Новые нападения на помещиков, организация им крестьянских отрядов.

1834, август — Смерть в тюрьме старшего сына Ивана Кармалюка.

1833—1839 — Активная деятельность специальной Галузинецкой комиссии по борьбе с отрядами Кармалюка, которую возглавлял чиновник по особым поручениям Визерский.

1835 — Убийство Кармалюка шляхтичем Рудковским в доме Оляны Процковой (Прокопчук) в с. Коричинцы Шляховые. Трагическая гибель произошла в ночь с 9-го на 10-ое октября. Захоронение Кармалюка в г. Летичеве за оградой городского кладбища.

В кино

• Кармелюк — художественный кинофильм (1931), режиссёр Фауст Лопатинский, в главной роли Степан Шагайда.
• Кармелюк — художественный кинофильм (1938), режиссёр Георгий Тасин, в главной роли Александр Хвыля.
• Кармелюк — телесериал (1985), режиссёр Григорий Кохан, в главной роли Иван Гаврилюк.
• Устим Кармелюк-Украинский Робин Гуд 1(телесериал, (2017)
• Устим Кармелюк-Украинский Робин Гуд 2(телесериал, (2020)

Ссылки

• [nearyou.ru/tropinin/20karm.html Устим Кармелюк и В. А. Тропинин]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Кармелюк, Устим Якимович

Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.