Хюинь Фу Шо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Хюинь Фу Шо


Хюинь Фу Шо[1][2] (Huỳnh Phú Sổ, Хюинь Фу Со), 19201947) — вьетнамский религиозный и общественный деятель, философ, буддийский реформатор, основатель религии хоахао.





Биография

Родился 15 января 1920 года (в 56 году по восточному шестидесятилетнему циклу), в деревне Хоахао, провинция Тяудок[vi] во Французском Индокитае (в настоящее время - провинция Анзянг, Вьетнам), в семье зажиточного крестьянина. В юности тяжело болел, поэтому среднюю школу смог закончить только благодаря взяткам, которые давал учителям отец. После окончания школы его отец послал его к Семигорью (вьетн. Bảy Núi) в ученики к буддийскому отшельнику, имевшему репутацию мистика и целителя. Пробыв несколько лет в учениках, Хюинь Фу Шо вернулся домой в мае 1939 года, полностью излечившись от болезни, что, как он говорил, стало результатом его просветления. Вернувшись в деревню, он начал проповедовать идеи реформы вьетнамского буддизма, в первую очередь возвращение к тхераваде от махаяны.

Его проповеди были рассчитаны в первую очередь на бедных крестьян, которых привлекали высказываемые им идеи об отмене сложных и дорогостоящих церемоний и ритуалов, отказе от строительства храмов; Хюинь Фу Шо учил, что «личного спасения» (избавления от сансары - череды перерождений) можно добиться путём аскетизма, «домашнего» поклонения богам и простоты духовной жизни. Он получил известность своими путешествиями по Вьетнаму и проповедями прямо на улицах и площадях городов, собиравшими множество слушателей, и тем, что предлагал людям бесплатно лечить их травами и иглоукалыванием. Его религиозная доктрина, основанная на буддизме, тем не менее, содержала множество элементов анимизма, культа предков и конфуцианства; своё название она получила от родной деревни её основателя. Новое учение получило особенное распространение в южной дельте Меконга, где к 1940 году было уже более 100 тысяч его последователей.

Поскольку религия хоахао была обращена к вьетнамским народным массам и содержала в себе в том числе пропаганду вьетнамского национализма, она быстро оказала в поле пристального внимания французских колониальных властей, особенно вследствие роста числа сторонников Хюинь Фу Шо и его ораторского искусства; среди его новых последователей оказывались даже крупные помещики и офицеры-вьетнамцы. Когда в начале 1940 года после нескольких недель уединения он подготовил большое количество речей и молитв и начал новый этап кампании по пропаганде своих взглядов с помощью десятков тысяч сторонников, ситуация стала обостряться. Первоначально власти просто изгоняли его и его сторонников из различных вьетнамских провинций, но это приводило только к большему росту популярности: Хюинь Фу Шо называли «живым Буддой». Считается, что он предсказал начало Второй мировой войны, победу Германии над Францией и японское вторжение в Индокитай (и якобы даже будущую войну с США). Доподлинно установлено лишь то, что летом 1940 года он действительно массово распространял информацию о скором вторжении японцев, что заставило многих его последователей-крестьян бросить родные деревни и бежать в горы.

В августе 1940 года по приказу французского губернатора Хюинь Фу Шо был арестован и помещён в психиатрическую лечебницу в Сайгоне. Тем не менее ему удалось обратить своего лечащего врача-психиатра в свою веру, а в мае 1941 года консилиум психиатров признал его вменяемым. После освобождения французские власти выслали его на крайний юг Вьетнама, в городок Бакльеу, а многих видных сторонников хоахао заключили в концлагеря. Однако после этого Хюинь Фу Шо продолжил проповедовать, придав своим речам откровенно антифранцузский характер, что привлекало в Бакльеу толпы паломников. В 1942 году французские власти выслали его в Лаос, но фактическими хозяевами во всём Индокитае к этому времени уже давно были японцы, оккупировавшие его в сентябре 1940 года. Японские агенты похитили Хюинь Фу Шо по дороге в Лаос и поместили под домашний арест в Сайгоне, отказавшись, однако, выдать его требовавшим того французам.

Летом 1945 года, когда во Вьетнаме после поражения Японии возник вакуум власти, Хюинь Фу Шо был освобождён. Он превратил хоахао в движение в большей степени военно-политическое, нежели религиозное. Его сторонники обзавелись оружием и начали партизанскую борьбу против местных администраций, помещиков и возвращавшихся во Вьетнам французских колониальных войск, при этом вступив в конфликт с другими антифранцузскими силами, в том числе с Вьетминем и сторонниками религии каодай. К началу сентября 1945 года они взяли под свой контроль большую часть дельты Меконга, а 9 сентября армия из 15000 бойцов хоахао, вооружённых преимущественно холодным оружием, атаковала вьетминьский гарнизон в Кантхо, но понесла огромные потери из-за превосходства последних в вооружении. Впоследствии бойцы хоахао провели целый ряд карательных акций против поддерживавшего Вьетминь населения. Руководство Вьетминя несколько раз пыталось договориться с Хюинь Фу Шо о сотрудничестве, но безуспешно. В июле 1946 года их отношения окончательно стали враждебными, когда он открыто вошёл в политику, основав Вьетнамскую демократическую социалистическую партию.

В апреле 1947 года Нгуен Бинь, лидер южного крыла Вьетминя, направил Хюинь Фу Шо письмо с предложением провести мирные переговоры. Отправившись на них, Хюинь Фу Шо был пойман солдатами Вьетминя, устроившими для него ловушку. После проведения импровизированного суда он был казнён, а его тело разрезали на множество мелких кусков и разбросали, чтобы его могила не стала местом поклонения.

Память

После известия о его смерти многие последователи хоахао отказались поверить в гибель своего лидера и предсказывали его возвращение в тяжёлые времена; вера в это распространена среди сторонников данной религии до сих пор.

Движение

В 1947 году внутри движения хоахао началась борьба за власть вследствие потери лидера, что сильно ослабило его позиции. Тем не менее после 1975 года движение снова стало набирать силу. В 1999 году вьетнамское правительство впервые разрешило её последователям провести несколько своих религиозных церемоний под пристальным наблюдением со стороны властей.

Напишите отзыв о статье "Хюинь Фу Шо"

Примечания

  1. [etnolog.ru/religion.php?id=418 Хоахао]
  2. [religion.babr.ru/perc/h/huinfuso.htm Хюинь Фу Шо]

Ссылки

  • [www.britannica.com/EBchecked/topic/277816/Huynh-Phu-So Статья в Encyclopedia Britannica.]


Отрывок, характеризующий Хюинь Фу Шо

– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.