Штелин, Якоб

Якоб Штелин
нем. Jacob von Stäehlin
Я. Штелин в 1760 годах (гравюра И. Штенглина)
Имя при рождении:	Jacob Stäehlin
Место рождения:	Мемминген, Германия

Я́коб (Я́ков Я́ковлевич) Ште́лин (нем. Jacob von Stäehlin; 9 мая 1709, Мемминген — 25 июня 1785, Санкт-Петербург) — деятель российской Академии наук на раннем этапе её существования; действительный статский советник (после 1768); гравёр, картограф, медальер, «мастер фейерверков»; мемуарист.

Биография

Родился в 1709 году в швабском городе Меммингене в мещанской семье; после получения общего образования в местном лицее обучался в гимназии в г. Циттау. В 1732 году поступил в Лейпцигский университет; в Лейпциге сблизился с сыновьями И. С. Баха, нередко музицировал вместе с ними (на своём любимом инструменте — флейте). Особенно близкая дружба завязалась у Якоба Штелина с Карлом Филиппом Эммануилом Бахом.

В 1735 году он был выписан по контракту в Санкт-Петербургскую академию «для словесных наук и аллегорических изобретений для фейерверков, иллюминаций и медалей»; в 1738 году был сделан профессором «элоквенции [красноречия] и поэзии» и членом академии. По поручению императрицы Анны Иоанновны сочинял оды по торжественным случаям на немецком языке (переводились на русский В. К. Тредиаковским). В 1741 году принял в своё заведование основанный при академии художественный департамент; в 1743 — составил на немецком языке описание коронации императрицы Елизаветы Петровны, с приложением гравюр, исполненных под его смотрением мастерами департамента (одним из них был И. А. Соколов). Данное издание считается превосходным по качеству гравюр, уникальным памятником российского гравировального искусства; в России до этого альбома гравюры такого качества не издавались (см. Коронационный альбом Елизаветы Петровны).

В 1742 году принят на должность учителя к наследнику российского престола Петру Фёдоровичу; после свадьбы Великого князя в 1745 году с должности отставлен и назначен его личным библиотекарем. Якоб Штелин оставался при дворе Петра Фёдоровича и после того, как Великий князь был провозглашён императором; был в числе его ближайших доверенных лиц. Находился вместе с императором в дни дворцового переворота 28—29 июня 1762 года. Оставил «Записки об императоре Петре III» (первое издание в Лейпциге в 1781; на русском языке изданы в 1866 году). После восшествия на престол Екатерины II пользовался её благосклонностью.

Штелин принимал участие в подготовке издания академией первого атласа Российской империи (1745). Когда художественный департамент в 1747 году был преобразован в Академию изящных искусств, состоящую при Академии Наук, управление этим учреждением было поручено Штелину, который приложил большие старания к развитию в нём рисования и гравирования, выписывал из-за границы учителей, подбирал для них состав способных учеников и особенно заботился об усвоении рисунка. Благодаря этим стараниям, гравирование в Академии сильно двинулось вперёд: были выгравированы план Петербурга на 9 листах (в альбоме «План столичного города Санктпетербурга с изображением знатнейших онаго проспектов», 1753), виды Петербурга, Царского Села и Ораниенбаума, портреты императрицы и Великого князя Петра Фёдоровича и изображения всех иллюминаций и фейерверков, бывших при разных торжественных случаях.

Якоб Штелин был талантливым мастером по устроению фейерверков; в царствование Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны, Петра III и Екатерины Великой многие торжества сопровождались фейерверками и иллюминацией с постановкой аллегорических композиций; автором этих затей (а после — гравюр, их изображающих) был Штелин. Так одним из самых грандиозных стал фейерверк в честь годовщины восшествия на престол Екатерины II 28 июня 1763 года. На Неве перед Летним садом, согласно общему замыслу Штелина, была построена временная деревянная галерея для императрицы. Примерный чертёж сооружений был прислан И. И. Бецким, а сооружал строения Ю. М. Фельтен.

Штелин также серьёзно занимался медальерным искусством, имевшее в России до него некоторое развитие при Петре I, но позже забытое. Его долговременный проект — чеканка серии медалей, посвящённых Петру Великому. 25 медалей были выпущены ещё в 1700-е—1720-е годы; Штелину удалось заинтересовать Елизавету Петровну идеей расширить и дополнить серию. В разные годы число проектируемых медалей колебалось от 100 до 180. Работа шла крайне медленно из-за недопонимания придворного окружения художественной и исторической значимости проекта, недостатка финансирования и отсутствия в России специалистов высокой квалификации. В 1759 году сгорела Монетная канцелярия, а вместе с ней — эскизы и заготовки петровской серии; всего в правление Елизаветы Петровны было отчеканено 6 медалей. Екатерина II в 1772 году вспомнила о зачине Штелина и вернула проект из небытия; была создана комиссия по сочинению медалей в составе Якоба Штелина, М. М. Щербатова, А. А. Нартова, М. М. Хераскова и профессора Академии художеств Г. И. Козлова. К 1775 году эскизы 125 медалей, рисованные Козловым по проектам Штелина, были готовы; серия отчеканена в 1770-е—1780-е годы. Штелин также работал над одиночными медалями в честь коронации Елизаветы Петровны и Екатерины Великой, других памятных событий; известны также его медали, посвящённые сражениям русско-турецкой войны 1768—1774 годов.

Императором Священной Римской империи возведён в дворянское достоинство (дата точно неизвестна; первое упоминание по-французски фамилии Штелина с приставкой de относится к 1762 году).

В 1767 г. Штелин издал свои «Известия о художествах России», в двух частях, — сочинение, из которого, несмотря на заключающиеся в нем ошибки и неточности, иностранцы ещё долго черпали данные для своих показаний о русском искусстве. Также Штелину принадлежат первые описания художественных коллекций Петербурга и пригородных дворцов.

Якоб Штелин был учёным секретарём Академии наук в 1765—1769 годах; как в этом качестве, так и до назначения на должность вёл обширную переписку со многими известными деятелями науки того времени (в архивах сохранилось более тысячи его писем, адресаты — «от Мадрида до Пекина»). Некоторое время возглавлял петербургский «Музыкальный клуб».

Штелин умер в Санкт-Петербурге в 1785 г. После него осталось огромное количество рукописей и бумаг всякого рода, а также уникальное собрание русских гравюр XVIII столетия, по большей части в пробных и единственных оттисках. Это собрание почти целиком поступило от наследников Штелина в «древнехранилище» М. П. Погодина, а из него — в Императорскую Публичную Библиотеку (ныне Российская национальная библиотека).

Перу Якоба Штелина принадлежат «Анекдоты о Петре Великом», напечатанные на немецком языке в Лейпциге в 1785 г. и переведенные на русский и французский языки ещё в начале XIX века.

Записки Якоба Штелина. Об изящных искусствах России

Вот как предваряет свой труд ведущий специалист Российского государственного исторического архива, многие годы потративший на изучение наследия Якоба Штелина, Константин Владимирович Малиновский:

В современной истории европейского искусствознания страницы, отведённые историографии русского искусства в XVIII веке, заполнены весьма скудно... До последнего времени считалось очевидным, что Россия в этой области была глухой окраиной... То, что совершил Якоб Штелин, не имеет аналогий в европейской литературе XVIII века по истории искусства. Никто в Западной Европе не мог тогда даже подумать о постановке подобной цели — написания «истории всех художеств» своей страны. Штелин, взявшийся за этот титанический труд, не был кабинетным учёным, глядевшим на мир из окна своего особняка и покрывавшим бисером готической вязи сотни листов ин-фолио ради перечисления сведений, почерпнутых из других источников. Пятьдесят лет он неустанно содействовал своим талантом, обширными знаниями и безмерным трудолюбием развитию искусства в России и закреплял на бумаге то, что за это время увидел, узнал и услышал. Ценность и значение записок Штелина определяются прежде всего тем, что он сделал первую попытку создания истории русского искусства XVIII века. Его рукописи — единственное свидетельство современника о многих фактах и явлениях художественной жизни России того времени — позволяют проследить смену вкусов, тенденций и художественных ценностей в русском искусстве на протяжении нескольких десятилетий. Написанные ярким, образным языком, полные точных наблюдений и характеристик, хотя и довольно лаконичные, они в каждой строчке заключают большой фактический материал, который сегодня не всегда сразу поддаётся пониманию и нередко нуждается в подробном комментировании.

Образ в искусстве

Марк Алданов в своей повести «Пуншевая водка» обрисовал Якоба Штелина как подлинного джентльмена и учёного — возможно, это единственное повествование о Штелине в художественной литературе.

Сочинения

• [www.memoirs.ru/rarhtml/1022Stelin.htm Записка // Русский архив, 1909. — Кн. 2. — Вып. 7. — С. 526—534.]
• Записки об изящных искусствах в России: В 2 т. М. 1990.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1025Stelin.htm Записки Штелина. Карл Петр Ульрих, (впоследствии Петр Федорович). Герцог Шлезвиг-Голштинский // Утро, 1868. — Т. 3. — С. 309—362.]
• [memoirs.ru/texts/Stelin_RA90K3V12.htm Из записок Штелина, бывшего библиотекаря Петра III / Публ. Я. К. Грота // Русский архив, 1890. — Кн. 3. — Вып. 12. — С. 554—555.]
• [mikv1.narod.ru/text/Stelin1935M.htm Известия о музыке в России / Пер. Б. И. Загурского // Штелин Я. Музыка и балет в России XVIII века. — Л.: Муз. издат., 1935. — С. 49-143.]
• [mikv1.narod.ru/text/Stelin1935B.htm Известия об искусстве танца и балетах в России / Пер. Б. И. Загурского // Штелин Я. Музыка и балет в России XVIII века. — Л.: Муз. издат., 1935. — С. 147—171.]
• Любопытные и достопамятные сказания о императоре Петре Великом изображающие истинное свойство сего пемудрого Государя и отца отечества, собранные в течение сорока лет действительным Статским советником Яковом Штелиным. — Изд 2-е. — СПб.: М. Овчинников, 1787.
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1478Stelin830.htm Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. — Ч. 1. — Изд. 3-е. — М.: Решетников, 1830. — XVI, 260 с.], [www.memoirs.ru/rarhtml/1482Stelin830_2.htm Ч. 2. — Изд. 3-е. — М.: Решетников, 1830. — IV, 179 с.].
• Ещё два выпуска «Анекдотов», изданные под именем Штелина собраны И. И. Голиковым: [www.memoirs.ru/rarhtml/1484Stelin830_3.htm Голиков И. И. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные И. И. Голиковым. — Вып. 3 — М.: Решетников, 1830. — I, 210 с. — Под загл.: Штелин Я. Я. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. — Ч. 3.], [www.memoirs.ru/rarhtml/1487Stelin830_4.htm то же, — Вып. 4. — V, 214 с.]
• Подлинные анекдоты о Петре Великом. Л.: АТУС. 1990

Источники и ссылки

• Штелин, Якоб // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Иванов О. А. Екатерина II и Пётр III. История трагического конфликта. М. Центрполиграф, 2007.
• Palmer Elena. Peter III. Der Prinz von Holstein. — Sutton, Germany, 2005. — ISBN 3-89702-788-7.
• Жуковская Т. Н. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/1199.html Штелин (von Stäehlin) Якоб (Jacob) // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Штелин, Якоб

В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.