18-й батальон шуцманшафта

18-й батальон шуцманшафта
Годы существования	4 сентября 1941 — 1 июня 1943
Страна	Третий рейх Третий рейх Латвия Латвия
Подчинение	Рейхскомиссариат Остланд
Входит в	шуцманшафт
Тип	вспомогательная полиция
Включает в себя	4 роты
Численность	601 человек на момент расформирования (14 старших офицеров, 86 младших офицеров и 501 рядовой)
Дислокация	Рига
Прозвище	батальон «Курземе», Курляндский батальон
Участие в	Вторая мировая война Антипартизанские действия в Белоруссии Антипартизанские действия в России
Командиры
Известные командиры	Карлис Бемс Карлис Пориетис Арнольдс Курше Фридрих Рубен

18-й латышский батальон шуцманшафта «Курземе» (нем. 18 Lettische Schutzmannschafts Bataillon "Kurzeme", латыш. 18. Kurzemes policijas bataljons) — латышское коллаборационистское военизированное формирование времён Второй мировой войны, сотрудничавшее с немецкими оккупационными властями.

История

Командование и структура

4 сентября 1941 был создан 1-й батальон рижской вспомогательной полиции под командованием капитана Карлиса Бемса. По распоряжению подполковника Вольдемара Вайса начался набор для 5-й, 6-й и 7-й рот резерва. 23 сентября батальон переименовали в 18-й батальон шуцманшафта «Курземе» (или 18-й Курляндский батальон), 12 декабря его командиром стал капитан Карлис Пориетис. 13 января 1942 командующим стал полковник Арнольд Курше, 21 февраля таковым был назначен капитан Фридрих Рубен.

В составе батальона были 4-й роты: командиром 1-й роты был старший лейтенант Бабрис, командиром 2-й роты — капитан Элсис, командиром 3-й роты — капитан Шведе, командиром 4-й роты — подполковник Дониньш.

Служба и военные преступления

5 офицеров и 155 солдат 4-й роты батальона под командованием подполковника Дониньша прибыли 13 января 1942 на побережье Дона. В начале февраля в районе села Дедовичи завязались серьёзные бои против партизан: в одном из сражений рота потеряла 23 человека убитыми, и только вмешательство армейской артиллерии позволило спасти батальон от разгрома. 19 декабря 1942 года рота, вернувшаяся в Латвию, вошла в состав 16-го латышского батальона шуцманшафта «Земгале». Остальные три батальона численностью 430 человек в то время продолжали проходить обучение в Риге и только 4 мая 1942 года отправились в Белоруссию в Минск: они проживали в казармах танковых войск.

В начале июня батальон направился в город Столбцы, где нёс охранную службу и боролся против партизан. В Налибоках весь 18-й батальон чуть не попал в партизанское окружение, и только вмешательство 24-го латышского батальона «Тальси» спасло сослуживцев от разгрома. С 19 по 22 июля батальон нёс охранную службу в гетто Слонима, защищая его периметр. В августе батальон «Курземе» начал участвовать в серии карательных операций полицаев, ставшей известной как операция «Малярия» (нем. Sumpffieber). В операциях было задействовано 2300 солдат Ваффен-СС, 3750 полицаев шуцманшафта и 800 человек из СД. 389 партизан погибли в бою, 2350 евреев были казнены, ещё 1274 мирных жителя-нееврея были расстреляны. Полицаям с 24 августа оказывал помощь батальон полка «Баркхольт».

18 августа 18-й батальон отправился в Слоним, где вместе с белорусскими коллаборационистскими «отрядами самообороны» вёл бои против партизан. К 21 августа батальоном были убиты 240 человек (партизан и мирных жителей), в том числе 80 евреев. 22 августа батальон покинул Слоним на поезде и отправился в Минск. Часть личного состава 25 августа начала карательную операцию под названием «Малярия-Север Тройенфельд»: его разместили в селе Смолевичи, а вскоре к ним подошла 1-я пехотная бригада СС. 28 и 29 августа полицаями были разграблены местечки Жодино, Брод, Сутоки и Смолевичи, сожжены два партизанских лагеря и расстреляны практически все местные жители. Непосредственно в бою погибли всего 4 партизана. 21 сентября операция закончилась.

В начале октября батальон отправился в Хансевичи, где продолжил воевать против партизан. В мае 1943 года он вернулся в Ригу: 14 старших офицеров, 86 младших офицеров и 501 рядовой солдат. 1 июня 1943 батальон был расформирован и воссоздан уже как 2-й батальон сначала 43-го полка 2-й латышской бригады СС, а затем 2-го добровольческого полка СС 19-й гренадерской дивизии СС.

Суд над преступниками

В марте 1961 года Верховный суд Латвийской ССР начал судебный процесс над 9 выжившими солдатами батальона. Всем военнослужащим предъявили обвинения в уничтожении Слонимского гетто и убийстве 3 тысяч человек в нём, в убийстве 700 человек в деревне Пужичи и в убийстве 300 евреев в местечке Дагда по приказу капитана Рубена. 13 апреля был вынесен приговор пяти преступникам, приведённый в исполнение 31 мая. К смерти были приговорены:

• капитан Янс Бумберс
• капитан Франц Лемешонок-Эглайс
• капитан Освальдс Лапиньш
• капрал Евгений Лусис
• капрал Эрнест Вилньш

К 15 годам тюрьмы были приговорены:

• Вольдемарс Огриньш
• Эдуардс Шкегерс
• Вольдемарс Ширмахерс
• Язепс Зламетс

Литература

• Daugavas Vanagu Centrālās Pārvaldes Izdevums - Latviešu kaŗavīrs Otra pasaules kaŗa laikā, Toronto: 1972, 2.sējums, 41. lpp
• Kārlis Kangeris, "Latviešu policijas bataljoni lielajās partizānu apkarošanas akcijās 1942. un 1943. gadā" (2004) 338. lpp
• Phil Nix, George Jerome, The Uniformed Police Forces of the Third Reich 1933-1945, 2006

Ссылки

• [web.archive.org/web/20031124130648/www.lacplesis.com/570_latvian_battalion_in_poland_and.htm LATVIAN BATTALION IN POLAND AND WHITE RUSSIA. 18th KURZEMES BATTALION]  (англ.)

Отрывок, характеризующий 18-й батальон шуцманшафта

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.