Албасты

Албасты́ (тюркск. Albastı) — женские демонические персонажи в мифологии тюркских и некоторых соседних с ними народов. Обычно представляется в виде уродливой обнажённой женщины с длинными распущенными жёлтыми волосами и обвислыми грудями. Иногда образ албасты дополнял третий глаз и длинные когти.

Нравы

Известна история о том, как в лесу одному человеку повстречалась албасты и избила его грудью. Этот человек вернулся домой еле живой, а через три дня умер. Всё его тело было в синяках.

Албасты истребляет маленьких детей. Она поджидает, пока ребёнка оставят одного, и если дождётся, кормит его своей грудью, и ребёнок умирает. Чтобы албасты не навредила, в изголовье кровати, в которой спит ребёнок, кладут нож или иной металлический предмет; иногда прикалывают иголку.

Также албасты приносит вред беременным женщинам. В старину беременным рекомендовали носить платья, к подолу которых прикалывали иголку.

Албасты в мифологиях различных народов

Образ албасты восходит к глубокой древности и встречается в мифологиях многих народов:

• азербайджанцев (азерб. albasdı, хал, халанасы́),
• алтайцев,
• армян (арм. Ալք — алы, алк),
• башкир (башк. албаҫты — албасты),
• белуджей (алг, мерак),
• вайнахов (чеченцев и ингушей) (алмазы),
• грузин (али),
• казахов (каз. албасты),
• каракалпаков,
• карачаевцев и балкарцев (алмасты́),
• киргизов (албарсты́),
• крымских татар,
• кумыков (албаслы́ къаты́н),
• курдов (hал анасы, алк),
• монгольских народов (алмас),
• лезгин (ал паб),
• ногайцев (албаслы́),
• сибирских татар,
• персов (ал),
• русских (албаста, лобаста, лобоста, лопаста),
• рутульцев (албасти),
• таджиков (албасти),
• талышей (ала жен),
• татов (ол),
• татар (тат. албасты),
• тувинцев (албыс),
• турков (тур. albastı),
• туркмен (ал, албассы́),
• удин (hал),
• удмуртов,
• узбеков (албасты́, алвасти́),
• уйгуров (албасты́, алвасти́),
• чувашей (чуваш. алпастă),
• ягнобцев (албасты, олбасты),
• якутов (якут. абааһы — абасы, абаасы).

Русская мифология

Слово было заимствовано русскими, живущими рядом с тюркскими народами, как алба́ста, лоба́ста, лобо́ста, лопа́ста и отождествлялось с болотницей, водянихой, лешачихой, русалкой, чертовкой. Сюжеты об албасте у русских не развиты, чаще она просто появляется и исчезает у воды.

В Астраханской, Вятской и Пермской губерниях албасту описывали как страшную, нагую, мохнатую женщину, с огромными грудями, сидящую у воды и расчёсывающую волосы. В Терской области описывали так: «нагая женщина большого роста, весьма полная и обрюзгшая до безобразия и отвращения, с громадными, приблизительно в аршин, отвислыми грудями, закинутыми иногда через плечи на спину, и с косами, достигающими до земли. <…> Она живёт в больших болотах, озёрах и омутах. Своим видом она наводит страх на людей и, кроме того, захватывает людей, проходящих мимо её жилища, затаскивает в болото и щекочет сосками своих грудей, щекочет иногда до смерти». В Саратовской и Астраханской губерниях представляли лобосту великаншей с косматой головой, оскаленными клыками, длинными руками и скрюченными пальцами, тело её — серая студенистая масса; она появляется из тучи во время бури, встретить её опасно, от неё не помогает «чурание». В Саратовской губернии также полагали, что лобаста может превратиться в знакомого человека и завести в непроходимые места.

Д. К. Зеленин отождествлял русскую албасту с русалкой, Е. Е. Левкиевская и Л. Н. Виноградова возражали, что оснований для этого недостаточно и признавали лобасту самостоятельным персонажем. По мнению Д. К. Зеленина и М. Н. Власовой, русские, вероятно, заимствовали только название, используя его как эвфемизм в связи с запретом произносить настоящие имена духов, а общие черты, такие как огромные груди, подчас закинутые за плечи, длинные руки и высокий рост они считали международными.

В Вятской губернии алба́стый, лоба́стый, лопа́стый называли лешего. В некоторых районах Урала слово лопастики распространилось на всю нечистую силу, чертей.

Тувинская мифология

Албыс в алтайской и тувинской мифологии — аналог ведьмы. Албысы могут менять пол — при встрече с мужчиной принимать облик женщины, при встрече с женщиной — облик мужчины. Более того, они могут принимать образ конкретного человека — например, жены охотника, являясь к охотнику. В естественном облике у них большие длинные груди, которые они могут перебросить через плечо, рыжие волосы и рассечённая верхняя губа. Иногда изображаются с медными ногтями и носом. Албыс может принести охотнику удачу. Готовит охотнику еду: мясо, срезанное с её рёбер, и молоко, сцеженное из груди. Албыс может также проникнуть в человека, отчего его поражает тяжёлая болезнь. Если застрелить албыс, она становится куском жёлтого войлока.

Ссылки

• Басилов В. Н. [myths.kulichki.ru/enc/item/f00/s01/a000146.shtml Албасты] // Мифологический словарь/ Гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.:Советская энциклопедия, 1990. — 672 с.
• Напольских В. В. [udmurt.info/pdf/library/napolskikh/napolskikh-udmurtskiye-etimologii.pdf Удмуртские этимологии] (см. п. 1.2 Албасты)

Отрывок, характеризующий Албасты

– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.