Авель (Македонов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Авель и фамилией Македонов.

Авель
Настоятель Пощуповского Иоанно-Богословского мужского монастыря
6 мая 1989 — 25 марта 2004
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	должность возрождена
Преемник:	Иосиф (Македонов)
Настоятель Пантелеимонова монастыря на Афоне
11 июля 1975 — 1979
Церковь:	Константинопольская православная церковь
Община:	Пантелеимонов монастырь
Предшественник:	Гавриил (Легач)
Преемник:	Иеремия (Алёхин)
Имя при рождении:	Николай Николаевич Македонов
Рождение:	21 июня 1927(1927-06-21) село Никуличи, Рязанский уезд, Рязанская губерния, РСФСР, СССР
Смерть:	6 декабря 2006(2006-12-06) (79 лет) село Пощупово, Рыбновский район, Рязанская область, Россия
Похоронен:	Иоанно-Богословский Пощуповский монастырь
Принятие священного сана:	24 января 1947
Принятие монашества:	23 ноября 1945

Архимандрит Авель (в миру Николай Николаевич Македонов, в схиме Серафим; 21 июня 1927, село Никуличи, Рязанская губерния — 6 декабря 2006, село Пощупово, Рязанская область) — архимандрит, святогорец, послушник игумена русского Пантелеимоновского монастыря на Афоне схиархимандрита Илиана (Сорокина), с 6 мая 1989 года по 25 марта 2004 года настоятель Пощуповского Иоанно-Богословского мужского монастыря.

Биография

Архимандрит Авель родился 21 июня 1927 года в селе Никуличи под Рязанью в семье крестьян.

6 ноября 1945 года своим духовным наставником архиепископом Рязанским Димитрием (Градусовым) был рукоположён во диакона. 23 ноября 1945 года тем же архипастырем пострижен в монашество с именем Авель в честь святого праведного Авеля.

24 января 1947 года Авель был рукоположён в иеромонаха и до 1950 года служил вторым священником в селе Городищи Рыбновского района Рязанской области. За эти несколько лет он снискал себе особую любовь прихожан. Однако под давлением советских властей был вынужден в 24 часа покинуть пределы области.

С февраля 1950 года начинается новый период его жизни — служение на Ярославской земле. Там о. Авель исполнял послушания настоятеля храмов царевича Димитрия в Угличе (с февраля по июнь 1950 г.), откуда был также смещён по указанию местного уполномоченного по делам религии; затем в Смоленской церкви с. Федоровское (1950—1955), где духовным чадом Авеля стал Сергей Новиков, будущий митрополит Рязанский и Касимовский Симон; затем клириком ярославского кафедрального собора (1955—1960).

Ревностное служение не осталось незамеченным соответствующими органами советской власти. В местной ярославской прессе против Авеля была организована клеветническая кампания, которая, впрочем, не достигла своей цели. Тем не менее, уполномоченный Совета по делам РПЦ по Ярославской области потребовал немедленного отстранения Авеля от священнослужения. Батюшка был вынужден покинуть пределы области.

С апреля 1960 года Авель вновь служит на Рязанской земле. В 1969 году он уже архимандрит, настоятель кафедрального собора г. Рязани.

17 февраля 1970 года по благословению Святейшего Патриарха архимандрит Авель направляется ОВЦС на Святую Гору Афон в Грецию для несения иноческого послушания в русском Пантелеимоновском монастыре. Послушание на Святой Горе продолжалось почти 9 лет. 11 июля 1975 года состоялась интронизация его как игумена (настоятеля) Пантелеимонова монастыря.

В 1978 году, уже будучи игуменом Пантелеимонова монастыря, Авель выехал в Россию, чтобы участвовать в отпевании и похоронах своего друга, митрополита Никодима (Ротова), но вернуться на Святую гору ему не довелось. В соответствующих органах был «потерян» его греческий паспорт. Необходимо было его восстанавливать. Однако митрополит Ювеналий, тогда возглавлявший ОВЦС и во исполнение просьбы почившего митрополита Никодима всегда заботившийся об Авеле, передал ему распоряжение высшей церковной власти, что нужно остаться в России.

В 1979 году он был принят в клир Русской православной церкви и назначен почётным настоятелем кафедрального Борисоглебского собора г. Рязани и духовником епархии.

16 мая 1989 года архимандрит Авель определением Священного Синода назначается наместником только что возвращенного Церкви Свято-Иоанно-Богословского монастыря Рязанской Епархии. За 15 лет его управления монастырь, до того лежавший в руинах, преобразился. Возрождена иноческая жизнь, заведено продолжительное и благолепное богослужение, восстановлены прежние храмы и устроены новые. Усердием самого отца наместника, его помощников и духовных чад собрано множество христианских святынь (мощи святых подвижников, как русских, так и вселенских, чтимые иконы, в том числе написанные в XIX веке на Афоне, церковные и исторические реликвии), привлекающих многочисленных паломников.

Весной 2004 года, согласно личному прошению Авеля, в связи с ухудшением состояния здоровья и преклонным возрастом, Священный Синод благословил его уйти на покой.

Его усердное служение в разное время было отмечено священноначалием Русской православной церкви многочисленными наградами. Отец Авель был участником поместных соборов Русской православной церкви 1988 и 1990 годов.

Летом 2006 года Авелю было присвоено звание почётного гражданина города Рязани.

Архимандрит Авель (в схиме Серафим) (Македонов) умер рано утром 6 декабря 2006 года в Иоанно-Богословском монастыре Рязанской епархии после непродолжительной болезни на 80 году жизни. Отпевание прошло 9 декабря в Иоанно-Богословском монастыре Рязанской епархии. Погребение отца Авеля состоялось на территории Иоанно-Богословского монастыря в тот же день.

Память

В 2009 году рязанское телевидение снимает документальный фильм о нём.

Источники

• Журнал Московской Патриархии.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?3_484 Авель (Македонов)] на сайте «Русское Православие»
• [rusvera.mrezha.ru/508/5.htm СВЯТОГОРЦЫ В трудный для России час они вернулись со Святого Афона]

Отрывок, характеризующий Авель (Македонов)

– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.