Александру, Яннис
| Яннис Александру | |
| Γιάννης Αλεξάνδρου | |
 | |
| Прозвище |
капитан Диамантис |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения |
Като Агориани, Фтиотида |
| Дата смерти | |
| Место смерти |
Мармара, Фтиотида |
| Принадлежность | |
| Звание |
Генерал-лейтенант Демократической армии |
| Командовал |
34-й полк Народно-освободительной армии Греции и 2-я дивизия Демократической армии Греции |
| Сражения/войны |
Греко-итальянская война, Греческое сопротивление, Гражданская война в Греции |
Яннис Александру (греч. Γιάννης Αλεξάνδρου), известный под партизанским пседонимом капитан Диамантис (греч. Καπετάν Διαμαντής ), 1914 — 21 июня 1949 года) — греческий коммунист, участник Греко-итальянской войны, командир соединений Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС) и Демократической армии Греции . Историк Т. Герозисис характеризует его, наряду с А. Велухиотисом, «военным гением партизанской войны»[1]:735.
Содержание
Молодость
Яннис Александру родился в 1914 году в селе Като Агориани, Фтиотида в бедной крестьянской семье. Его прадед, Лукас Александру был соратником Одиссея Андруцоса в Битве при Гравии[2] и был награждён позже королём Оттоном[3]. Яннис Александру закончил гимназию в близлежащем городке Амфиклея, и уехал в Фессалоники, где поступил на юридический факультет Аристотелева университета. В студенческие годы стал членом Организации Коммунистической молодёжи Греции (ΟΚΝΕ) после чего стал членом компартии Греции. В 1935 году был призван в армию и служил в 42-м полку эвзонов, в городе Ламия[4]. В годы диктатуры генерала И. Метаксаса был арестован и, после пыток, 9 апреля 1940 года подписался под отречением от коммунистических идей[5] В звании сержанта принял участие в победной для греческого оружия греко-итальянской войне (1940—1941).
Национальное Сопротивление
После того как на помощь итальянцам пришла Гитлеровская Германия и командующий армией Западной Македонии генерал Цолакоглу подписал «акт почётной капитуляции», Александру вернулся в своё село[6], где принял участие в создание региональной партийной организации. Александру был одним из инициаторов движения Сопротивления в регионе горы Парнас. Летом 1942 года вступил в партизанский отряд Ариса Велухиотиса и стал известен под своим партизанским псевдонимом «Диамантис» (Διαμαντής). Принял участие в первых сражениях сформированной Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС) в Средней Греции (при Крикелло, при Река, при Микрό Хорьό и при Амфиссе. В операции Горгопόтамос его роль была значительной и отмечена историографией[7]. Александру стал политическим руководителем штаба Парнаса. Впоследствии, когда ЭЛАС был трансформирован в регулярную армию, стал «капитаном» (боевым командиром) 34-го полка 2-й дивизии с зоной ответсвенности Аттика и Беотия. Со своим полком принял участие в сражении декабря 1944 года против англичан и был отмечен в боях вокруг афинского госпиталя «Сотирия»[8]
Гражданская война
После Варкизского соглашения и в звании майора ЭЛАС был демобилизован. С началом так называемого «Белого террора», развязанного монархистами против коммунистов и ветеранов ЭЛАС, скрывался безоружным в горах. Впосследствии, в 1946 году, возглавил группу партизан в регионе Фтиотида — Фокида. Он организовал в боевую часть гонимых бывших партизан ЭЛАС и с успехом принял участие во многих сражениях против подразделений жандармерии и милиции монархистов (ΜΑΥ), но и против соединений регулярной королевской армии, вызвав признание и уважение даже своих противников. Его атака 15 января 1951 года на железнодорожную станцию Бралос создала переполох в греческой столице[9].
В конце января 1947 года, через 3 месяца после создания Демократической армии Греции (ΔΣΕ), Диамантис, вместе с «Гермесом» (Приоволос, Василис), возглавили штаб Парнаса, который находился в подчинении штаба Средней Греции[10]. Диамантис эффективно противостоял карательным операциям «Терминиус» и «Шквал» королевской армии весной и летом 1947 года. Партизанская тактика Диамантиса с эффективными ударами, применением манёвра отступления, переходом в тыл противника и с неожиданными ударами по его тылам и флангам, с целью измотать его и отнять снабжение и боеприпасы, увенчалась полным успехом. «Терминиус» и «Шквал» провалились. Демократическая армия не была разбита, королевская армия не смогла удержать регионы, которые она временно заняла[11]
В 1948 году, после создания Подразделения генерального штаба южной Греции (ΚΓΑΝΕ — Κλιμάκιο Γενικού Αρχηγείου Νότιας Ελλάδας) и реорганизации сил Демократической армии, Диамантис стал командиром 2-й дивизии Средней Греции[1]:863 и с успехом выполнил задания генштаба Демократической армии. Его новшества в партизанской войне и неожиданные манёвры, которые он производил, приводили в затруднительное положение генералов королевской армии[12]. Даже когда ему было присвоено генеральское звание, в тяжёлые минуты Александру сражался на передовой держа в руках свой любимый ручной пулемёт[13]. 22/1/1949 был награждён медалью «За Военные заслуги» Второй степени Временного демократического правительства.
Одним из самых больших успехов именуемой «элитной» 2-й дивизии стало занятие города Карпенисион 21 января 1949 года, за что командование Демократической армии присвоило ему и Х. Флоракису звание генерал-майора. Соединения Демократической армии удерживали город на протяжение 18 дней[1]:881. После того как 8 февраля 1949 года королевские войска вернули Карпенисион под свой контроль, последовало преследование дивизии Диамантиса по всей центральной Греции от Арты до Беотии многократно превосходившими её силами[14]. В июне 1949 года остатки дивизии Диамантиса находились во Фтиотиде, где 21 мая в селе Мармара, капитан Диамантис погиб[15]. Один из членов монархистской милиции хотел отрубить голову трупа Диамантиса, но был остановлен генералом армии. «Оставь его. Он достаточно опозорил нас при жизни. Пусть не позорит нас после смерти». Правительственные войска перевезли труп Диамантиса в Ламию, на всеобщее обозрение. Власти не разрешили захоронить Диамантиса на кладбище Ламии и он был похоронен за кладбищенской оградой[12]. Командование Демократической армии присвоило ему посмертно звание генерал-лейтенанта.
Память
Отцовский дом Диамантиса в Като Агориани в 2001 году был преобразован Союзом друзей памяти Диамантиса (Ένωση Φίλων Μνήμης του Διαμαντή) в музей Национального Сопротивления. Каждый год, в день его смерти, 21 июня, рядом мероприятий отмечается память Диамантиса. Дамантис рассматривается его соратниками как образец военачальника[16]. Одновременно многие его противники на поле боя признали в своих мемуарах его военные достоинства. Его тактика и манёвры сегодня являются предметом изучения Военном училище эвэлпидов.
Источники
- Ιστορία της Αντίστασης 1940-45, Εκδόσεις Αυλός, Αθήνα 1979
- Χαριτόπουλος Διονύσης: «Άρης ο αρχηγός των ατάκτων», Εκδόσεις Ελληνικά Γράμματα, Αθήνα 2003
- Λεωνίδας Καλλιβρετάκης: «Ο θάνατος ενός ταξίαρχου», Εκδόσεις ΔΟΛ, Αθήνα 2011
Напишите отзыв о статье "Александру, Яннис"
Ссылки
- ↑ 1 2 3 Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), εκδ. Δωδώνη, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Ματζώρος (1994), σελ. 221
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, σελ. 222
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, σελ. 235
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, σελ. 283
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, σελ. 23
- ↑ [www.rizospastis.gr/story.do?id=2063730 Η ανατίναξη της γέφυρας του Γοργοπόταμου | ΙΣΤΟΡΙΑ | ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ]
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, σελ. 172
- ↑ [eamantistasi.blogspot.gr/2014/04/blog-post.html ΜΟΥΣΕΙΟ ΕΘΝΙΚΗΣ ΑΝΤΙΣΤΑΣΗΣ ΚΑΙ ΔΗΜΟΚΡΑΤΙΚΟΥ ΣΤΡΑΤΟΥ: Καπετάν Διαμαντής (Γιάννης Αλεξάνδρου)-Ο Τσαπάγιεφ της Ρούμελης]
- ↑ Βασίλης Αποστολόπουλος: «Το χρονικό μιας εποποιϊας, Ο ΔΣΕ στη Ρούμελη», Εκδόσεις Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα 2006, σελ. 21, 25
- ↑ Θρ. Τσακαλώτος (1960), «Σαράντα χρόνια στρατιώτης της Ελλάδος», τόμος Β'
- ↑ 1 2 Χαριτόπουλος (2003), σελ. 777
- ↑ Βασίλης Αποστολόπουλος: «Το χρονικό μιας εποποιϊας, Ο ΔΣΕ στη Ρούμελη», Εκδόσεις Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα 2006, σελ. 137, 165—172, 214, 230
- ↑ Η τρίχρονη εποποιϊα του ΔΣΕ 1946-49, Εκδόσεις Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα 1995
- ↑ Βασίλης Αποστολόπουλος: «Το χρονικό μιας εποποιϊας, Ο ΔΣΕ στη Ρούμελη», Εκδόσεις Σύγχρονη Εποχή, Αθήνα 2006, σελ. 217
- ↑ Ματζώρος Γεώργιος: «Ο Καπετάν Διαμαντής, ο Σταυραετός της Ρούμελης», Αθήνα 1994, 229—299
Напишите отзыв о статье "Александру, Яннис"
Ссылки
- [www1.rizospastis.gr/story.do?id=3628312&publDate=25/6/1997 Ο καπετάν Διαμαντής] Ριζοσπάστης
- [e-morias.blogspot.gr/2011/07/blog-post_3671.html Καπετάν Διαμαντής (Γιάννης Αλεξάνδρου)] Μωρηάς, περιοδική έκθεση για την Εθνική Αντίσταση και το ΔΣΕ
Отрывок, характеризующий Александру, Яннис
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
