Алексей IV Великий Комнин
| Алексей IV Великий Комнин Αλέξιος Δ΄ Μέγας Κομνηνός | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1417 — 1429 | |||
| Предшественник: | Мануил III Великий Комнин | ||
| Преемник: | Иоанн IV Великий Комнин | ||
| Рождение: | 1382 | ||
| Смерть: | 1429 | ||
| Отец: | Мануил III Великий Комнин | ||
| Мать: | Гулкан (Евдокия) | ||
| Супруга: | Феодора Кантакузина | ||
| Дети: | Иоанн IV, Мария, Александр, Давид, дочь | ||
Алексей IV Великий Комнин (греч. Αλέξιος Δ΄ Μέγας Κομνηνός, 1382—1429) — император Трапезунда.
Содержание
Биография
Алексей был сыном императора Мануила III Великого Комнина и Гулкан (Евдокии) — дочери грузинского царя Давида IX. Уже в 1395 году отец дал ему титул деспота, сделав наследником престола. Однако отношения сына и отца сложились напряжёнными, и когда Мануил в 1417 году скончался, то Алексея даже обвиняли в причастности к его смерти.
У Трапезундской империи были напряжённые отношения с генуэзцами, контролировавшими черноморскую торговлю, и поэтому империя пыталась развивать отношения с их конкурентами венецианцами. В 1416 году началась война между генуэзцами и Трапезундом. Генуэзцы разбили трапезундский флот и захватили монастырь, который превратили в крепость. В 1418 году Алексей заключил с генуэзцами мирный договор, в соответствии с которым до 1422 года выплачивал репарации. В 1422 году у Алексея возник новый спор с генуэзцами по поводу репараций, он был решен лишь в 1428 году. Отношения с венецианцами были лучше [1].
После смерти Тамерлана, который в 1402 году завоевал Малую Азию, на полуострове начался хаос. Кара Юсуф, правитель Кара-Коюнлу, опустошил большую часть Армении и разбил эмира Арсинги и правителя Ак-Коюнлу. Алексей старался избежать конфликтов с соседями, выдавая своих дочерей замуж за мусульманских правителей: так, в 1420 году его дочь была выдана за Джаханшаха — сына Кара Юсуфа. Алексей согласился выплачивать зятю дань, которую ранее платил Тамерлану. Другая дочь Алексея — Мария — стала женой византийского императора Иоанна VIII.
По словам историка Джорджа Финли, Алексей IV провел большую часть своей жизни в погоне за удовольствиями [2], хотя нет никаких доказательств этих обвинений в источниках. Уже в 1417 году Алексей дал своему старшему сыну Иоанну титул деспота, но вскоре отношения между отцом и сыном обострились. В 1426 году Иоанн убил казначея Алексея, обвинив того в связи с императрицей Феодорой Кантакузиной. Потом он попытался убить родителей, но это не удалось, и Иоанн бежал в Грузию [3].
После этого Алексей дал титул деспота другому сыну — Александру, и женил его на Марии Гаттилузио, дочери правителя острова Лесбос. Вскоре Иоанн отправился из Грузии в генуэзскую колонию Каффа, где нанял галеру, чтобы вернуться в Трапезунд и отвоевать трон. Алексей выступил ему навстречу, но был убит ночью одним из дворян, поддерживавших Иоанна [4].
Семья и дети
В 1395 году Алексей женился на Феодоре Кантакузине. У них было не менее пяти детей:
- Иоанн IV Великий Комнин (1403—1459)
- Мария (1404—1439), вышла замуж за византийского императора Иоанна VIII Палеолога
- Александр, женившийся на Марии Гаттилузио, дочери правителя острова Лесбос
- Давид Великий Комнин (1408—1463)
- дочь, выданная за Джаханшаха
Напишите отзыв о статье "Алексей IV Великий Комнин"
Литература
- [fmg.ac/Projects/MedLands/TREBIZOND.htm#AlexiosIVTrebizondB Алексей IV Великий Комнин]
Примечания
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Алексей IV Великий Комнин
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
