Анарта

Анарта — царство Древней Индии, находившееся приблизительно на территории северного Гуджарата. Ядавы стали править им после того, как покинули Матхуру из-за нападений Джарасандхи, царя Магадхи. Главные среди Ядавов, Васудева Кришна, Баларама, Критаварма и Сатьяки, правили этим царством под надзором их царя Уграсены. Согласно Махабхарате, столицей Анарты являлась легендарная Дварака. Хотя некоторые другие древние тексты, например Махабхагавата, утверждают, что Дварака и Анарта были двумя независимыми царствами. Можно заключить, что в период Махабхараты, Анарта, так же, как и многие другие царства, находилась под прямым контролем города-государства Двараки. Согласно Бхагавата-пуране, жена Баларамы, Ревати, была родом из этого царства.

Другие царства Ядавов в западной/западно-центральной Индии:

1. Чеди (округ Джханси в Уттар-Прадеше)
2. Шурасена (округ Матхура в Уттар-Прадеше (также известен как Врадж)
3. Дашарна (к югу от Чеди)
4. Каруша (к востоку от Дашарны)
5. Кунти (к северу от Аванти)
6. Аванти (округ Удджайн в Мадхья-Прадеше)
7. Малава (к западу от Аванти)
8. Гурджара (южный Раджастхан)
9. Хехея (долина реки Нармада вблизи от города Махешвар в Мадхья-Прадеше)
10. Саураштра (южный Гуджрат)
11. Дварака (в направлении берега от города Дварка в Гуджрате)
12. Видарбха (северо-восточная Махараштра)

Упоминания в Махабхарате

В Махабхарате Анарта упомянута как одна из стран Древней Индии (Бхарата-Варши).

Сыновья Драупади проходят военную подготовку в царстве Анарта

• Мб 3.182

Когда Пандавы были изгнаны Кауравами в лес, пять сыновей Пандавов, рожденных у Драупади, были отосланы в Панчалу, царство, которым правил их дед по материнской линии Друпада. Позже они отправились в Анарту, которой правили Ядавы, так что теперь они могли остаться со своими сводными братьями и близким другом, Абхиманью, и учиться у них военному искусству.

Кришна сказал Драупади: «Твои сыновья привержены обучению борьбы на различных видах оружия, благонравны и являются примером для подражания для своих благочестивых друзей. Твой отец и братья предлагают им царство и земли, но им ничего этого не нужно. Продолжая свой путь к Анарте, они получили большое удовольствие, учась сражаться. Лишь войдя в город Вришни (Дварака), твои сыновья сразу же полюбили его жителей.»

После Кришна сказал Юдхиштхире, что воины Анарты, включая рода Сатвата, Дашарха, Кукура, Адхака, Бходжа, Вришни и Мадху, всегда готовы сразиться с врагами Пандавов, а именно Кауравами, возглавляемых Дурьодханой. Баларама со своим плугом в качестве оружия поведет войска лучников, всадников, пеших солдат, карет и слонов.

Также в пятой книге 83 главы Махабхараты упоминается, что мать Пандавов, Кунти, некоторое время жила в Анарте, пока её сыновья были в изгнании.

Двоюродные братья Пандавов из Анарты присоединяются к ним в Упаплавье

• Мб 4.72

По истечении 13 лет, пять Пандавов поселились в одном из городов Вираты под названием Упаплавья. Арджуна убедил Абхиманью, Кришну и многих других людей Дашархи покинуть Анарту.

Дурьодхана и Арджуна прибывают в Анарту, желая заключить союз с Ядавами

• Мб 5.7

Дурьодхана и Арджуна прибыли в Анарту, желая заключить союз с Ядавами, чтобы вместе с ними сражаться в битве на Курукшетре. Некоторые Ядавы вступили в союз с Кауравами, а некоторые с Пандавами. Кришна присоединился к Пандавам, обещая не использовать оружие во время битвы. Так он принимал участие в войне не как воин, но как дипломат, посол мира, военный советник и как наставник и колесничий Арджуны. Армия Кришны, Нараянас, была отдана Дурьодхане. Нараянас представляла собой огромное количество пастухов, способных сражаться в самой гуще сражения. Баларама же принял нейтралитет, так как он желал помочь Дурьодхане, но не мог сражаться против своего брата Кришны, который уже присоединился к Пандавам. Так он не сражался ни на чьей стороне и просто отправился в паломничество по реке Сарасвати. Критаварма присоединился к Дурьодхане с отрядами в количестве акшаухини. С таким же количеством отрядов Сатьяки присоединился к Пандавам.

Жители Анарты в битве на Курукшетре

• Сатьяки был предводителем Пандаов, и главным среди жителей Анарты.
• Критаварма был предводителем Кауравов. Описывается, что был жителем Анарты, сыном Хридика и могучим воином.
• Вивингшати, один из 100 братьев Кауравов, убил сотни воинов Анарты.

Отрывок, характеризующий Анарта

Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.