Аничков, Игорь Евгеньевич

Игорь Евгеньевич Аничков
Дата рождения:	23 мая 1897(1897-05-23)
Место рождения:	Боровичи, Новгородская губерния
Дата смерти:	21 мая 1978(1978-05-21) (80 лет)
Место смерти:	Ленинград
Страна:	Российская империя Российская империя</br>СССР СССР
Основные интересы:	семантика, философия языкознания

И́горь Евге́ньевич Ани́чков (23 мая 1897, Боровичи, Новгородская губерния, Российская империя — 21 мая 1978, Ленинград) — российский и советский лингвист (по образованию философ), профессор (1947), доктор филологических наук (1947). Труды по английскому языку, методике преподавания иностранных языков; высказывал новаторские идеи по общей семантике и философии языкознания, не получившие признания современников. Также сочинения по религиозной философии, историософии и богословию (не опубликованы).

Биография

Родился в известной дворянской семье (Аничковы); отец — Евгений Васильевич Аничков, историк и филолог, профессор Петербургского университета, один из университетских преподавателей Блока, с которым Блок поддерживал знакомство и консультациями которого не раз пользовался (в том числе по старофранцузскому языку при работе над драмой «Роза и Крест»).

Детство провёл в Швейцарии, Франции и Великобритании (в частности, учился в известном парижском лицее Мишле), английским и французским языками владел на уровне родного. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (1915), специализировался по философии науки.

Участвовал в Первой мировой войне (на румынском фронте), в этот же период написал учебник верховой езды (рукопись утрачена); после революции был мобилизован в Красную армию, воевал в отряде Чапаева, бежал к Колчаку; разочаровался в белом движении и был едва не расстрелян за «большевистскую пропаганду».

После Гражданской войны преподавал английский язык в Красноярске, позднее в Петрограде (в «Зубовском» институте и других вузах). Считая основным своим делом религиозную философию, в середине 1920-х годов написал ряд лингвистических работ по общей семантике и изобретённой им «идиоматике», привлёкших сочувственное внимание различных исследователей, от Мейе до Марра, а также по английскому языку и методике преподавания иностранных языков.

В 1928 арестован по одному делу с Д. С. Лихачёвым, приговорён к 5 годам заключения на Соловках, в 1931 освобождён по болезни.

В 1933 вновь арестован и выслан в Сыктывкар, в 1938 вернулся в Ленинград, где возобновил преподавание английского языка в различных вузах; с 1941 по 1947 — в Архангельске, заведует кафедрой английского языка в пединституте. Защитил кандидатскую диссертацию «Идиоматика в ряду лингвистических наук» (1944, МГУ; одним из оппонентов был Л. В. Щерба) и докторскую диссертацию «Английские адвербиальные послелоги» (1947, МГУ; оппоненты Б. А. Ильиш, А. И. Смирницкий и В. Н. Ярцева).

С 1947 активно преподаёт в ряде ленинградских вузов, но в 1949 вынужден уволиться из-за идеологических обвинений в «политических ошибках» и под.; с 1949 — профессор кафедры английской филологии в Ставропольском пединституте иностранных языков, с 1953 — вновь в Ленинграде, преподаёт и публикует ряд небольших лингвистических статей. Учениками его были, в частности, такие известные лингвисты, как В. П. Недялков и Г. Г. Сильницкий. В последние годы жизни полностью посвятил себя религиозной философии.

Вклад в лингвистику

Свою, по сути дела, главную лингвистическую работу И. Е. Аничков написал на французском языке в 1926 году. Это была небольшая статья «Идиоматика и семантика», в которой обосновывалась необходимость новой лингвистической дисциплины — идиоматики, понимаемой как изучение «сочетаний слов» и занимающей в иерархии лингвистических дисциплин промежуточное место между синтаксисом и семантикой. В статье также отстаивалось мнение, что абсолютно свободных сочетаний слов не существует. Последнее утверждение разделяется многими современными семантическими теориями. По словам академика Ю. Д. Апресяна, «это была в высшей степени оригинальная, стройная и глубокая теория, намного опередившая своё время». Впоследствии на основе идей, высказанных в этой статье, И. Е. Аничков защитил кандидатскую диссертацию, но его резко критическое отношение к взглядам на фразеологию В. В. Виноградова (опиравшегося, в свою очередь, на концепцию Ш. Балли) помешало своевременной и полной публикации его работ по «идиоматике» и смежным вопросам.

Библиография

Наиболее полным изданием лингвистических работ И. Е. Аничкова является следующее:

• И. Е. Аничков. Труды по языкознанию. / Составитель и ответственный редактор проф. В. П. Недялков. СПб: Наука, 1997. — ISBN 5-02-028143-3

Издание включает также биографический очерк (авторы Д. С. Лихачёв, С. С. Зилитинкевич и В. П. Недялков), мемуарный очерк (автор Г. Г. Сильницкий) и комментарии современных лингвистов к работам И. Е. Аничкова (авторы комментариев Ю. Д. Апресян, В. М. Алпатов, И. Н. Горелов).

Цитата

В. П. Недялков. От составителя. — В кн.: Аничков 1997, с. 3:

Круг интересов И. Е. Аничкова очень широк: лингвистика и богословие, литературоведение и философия, историософия и методика преподавания иностранных языков. <…> Явной необычности или даже парадоксальности приведённой тематики в глазах современного читателя соответствует не меньшая парадоксальность биографии и самой личности И. Е. Аничкова, последовательно приговаривавшегося к смертной казни сначала ЧК («за контрреволюционные убеждения»), а потом — контрразведкой Колчака («за большевистскую пропаганду»), убеждённого монархиста и глубоко религиозного человека, обращающегося в отдел науки ЦК Коммунистической партии («Нет власти не от Бога»; Рим. XIII:1) за поддержкой в деле реформы преподавания иностранных языков в средней школе и… получающего эту поддержку.

Отрывок, характеризующий Аничков, Игорь Евгеньевич

– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.