Васубандху

Васубандху (санскр. वसुबन्भु; Vasubandhu ^IAST; кит. 世親 Шицинь; яп. 世親, Сэсин; кор. 세친, Сечхин) — индийский философ — энциклопедист, буддийский монах, основавший вместе со своим старшим братом Асангой школу Йогачара. Васубандху — один из самых значительных мыслителей, внёсший огромный вклад в дальнейшее развитие буддизма.

Васубандху родился в Гандхаре в IV веке в семье брахмана, попал в монастырь Сарвастивады (Вайбхашика), где изучал Абхидхарму по своду Махавибхаши. Не удовлетворённый обучением, он решил собрать материалы по Абхидхарме самостоятельно и написал в стихах трактат Абхидхармакоша, снабдив его своими комментариями. В трактате содержится детальный обзор предмета, а также критика отдельных положений Махавибхаши с позиций школы Саутрантика, с учителями и представителями которой он активно общался.

Во время работы над Абхидхармакошей Васубандху путешествовал по разным городам и монастырям. Встретившись со своим учителем Буддхамитрой, он отрицательно высказывался о Махаяне, считая трактат своего брата Асанги о системе Йогачара слишком громоздким, и даже посмеивался над её сложностью.

Притворившись больным, Асанга вызывает Васубандху в Пурушапуру, где тот вопрошает его о махаянском учении, после чего немедля постигает его превосходство над буддизмом Хинаяны. Освоив очень быстро это учение, Васубандху раскаивается в своих прежних «грехах» против Махаяны и едва не решается отрезать себе за них язык, но Асанга предлагает ему более эффективный способ «покаяния» — использовать свой орган речи на пользу «Великой Колеснице». Васубандху принимает этот совет и после смерти Асанги пишет комментарии ко многим махаянским сутрам и собственные трактаты. Изучая Махаяну, он написал комментарии на Акшаяматринирдеша-сутру и на Даша-бхумику. Затем он занялся детальным описанием фундаментальных основ Йогачары и написал большое количество сочинений.

Васубандху завершает свои дни в Айодхье в возрасте 80 лет.

Большое влияние на развитие дальневосточного буддизма оказали его трактаты «Тридцать строф» (Тримшика, Trimśikā) и далее «Двадцать строф» (Вимшатика, Vimśatikā), кроме того он написал, в частности:

• Комментарий к «Махаяне вкратце» (Махаяна-самграха, Mahāyāna-samgraha);
• Сутру «Десяти ступеней» (Дашабхумикабхасья, Daśabhūmikabhāsya);
• «Четыреста гимнов» (Чатухшатака-шастра, Catuhśataka-śāstra);
• «Ясное введение к 100 дхармам» (Махаяна шатадхарма-пракашамукха шастра, Mahāyāna śatadharmā-prakāśamukha śāstra);
• Комментарий к «Великой Амитабха-Сутре» (Амитаюс-сутропадеша, Amitayus sutropadeśa);
• Рассуждения о Чистой Земле (Сукхавати-вьюхопадеша , Sukhāvatī-vyūhopadeśa).

Некоторые современные буддологи сомневались, что такое огромное количество сочинений мог написать один человек, и предполагали существование двух Васубандху — одного из школы Саутрантика и одного из школы Йогачара. Однако тщательное исследование литературы опровергает эту гипотезу — найден, в частности, анонимный трактат Абхидхарма-дипа (Abhidharma-dīpa), критикующий Абхидхармакошу, из которого ясно, что Васубандху — единый автор всех книг.

Дискуссии при дворе царей

После написания Абхидхармакоши Васубандху обрёл большой авторитет и покровительство двух царей династии Гупта — Викрамадитья и Баладитья, которые, предположительно, соответствовали царям Скандагупта (455—467) и Нарасимхагупта (467—473). В биографиях Васубандху подробно рассказывается, как он многократно побеждал в интеллектуальных спорах с эрудированными и искушёнными представителями разных школ и получал от царей большие призы — так царь Чандрагупта II наградил его 300 тыс. золотых монет за победу над школой самкхья.

Став очень богатым, Васубандху использовал деньги для открытия новых монастырей. Один монастырь он открыл для представителей Махаяны, один — для своих старых коллег из школы Сарвастивада, а также женский монастырь. Он поддерживал монастыри разных школ, занимался активной благотворительной деятельностью и после смерти был признан Бодхисаттвой, некоторые школы считают его вторым Буддой.

В традиции китайской школы Чань, Васубандху является двадцать первым патриархом от самого Будды.

Время жизни Васубандху и биографические источники

Биографы дают о жизни Васубандху противоречивые сведения. Наиболее полной биографией считается китайская Посоупаньдоу Фаши Цзюань («Биография мастера Васубандху»), переведённая на китайский Парамартхой (499—569), содержащая также полулегендарные сведения и не лишённая противоречий. Другой китайский источник — Си Ю Цзи («Путешествие на Запад»), составленный Сюаньцзаном (600—664).

Сюань Цзан «уточняет» повествование Парамартхи: Абхидхарма-коша была составлена не в Айодхье, а в Пурушапуре, тогда как обращение Васубандху его братом Асангой состоялось, напротив, не в Пурушапуре, а в Айодхье; прежним учителем Васубандху был не Буддхамитра, но Маноратха из школы Саутрантика; наконец, смерть Васубандху произошла не после смерти Асанги, а до неё.

Имеется также информация в тибетских источниках, в частности, Таранатха и Будон упоминают о его жизни в своих сочинениях.

Васубандху прожил около восьмидесяти лет, в датировке его жизни мнения учёных расходятся. По крайним оценкам, он жил с 270 по 350 или с 420 по 500, однако теория о двух разных Васубандху не выдерживает критики.

Литература

• Хмуркин Г.Г. Индийская математическая мысль в пространстве буддийской культуры (на примере трактата Васубандху «Абхидхармакоша») // Историко-математические исследования. – М., 2007. – Вып. 12 (47). С. 188-215.
• Abhidharma Kosha Bhashyam 4 vols, Vasubandhu, translated into English by Leo Pruden (based on Louis de la Vallée Poussin’s French translation), Asian Humanities Press, Berkeley, 1988-90.
• Stefan Anacker, Seven Works of Vasubandhu Motilal Banarsidass, Delhi, 1984, 1998
• David J. Kalupahana, The Principles of Buddhist Psychology, State University of New York Press, Albany, 1987, pp173-192
• Francis H. Cook, Three Texts on Consciousness Only, Numata Center for Buddhist Translation and Research, Berkeley, 1999, pp371-383 («Thirty Verses on Consciousness Only») and pp385-408 («Twenty Verses on Consciousness Only»)
• Thich Nhat Hanh Transformation at the Base (subtitle) Fifty Verses on the Nature of Consciousness, Parallax Press, Berkeley, 2001; inspired in part by (but not necessarily faithful to) Vasubandhu and his Twenty Verses and Thirty Verses texts

Ссылки

• [www.iep.utm.edu/v/vasubandhu.htm подробная биография и список работ]

• Абхидхармакоша : (Энцикл. Абхидхармы) / Васубандху ; Перевод с санскрита, введение, комментарии, историко-философское исследование Е. П. Островской, В. И. Рудого, СПб. Андреев и сыновья

• Абхидхармакоша / Васубандху; Близкий к тексту перевод с тибетского, примечания и таблицы Б. В. Семичова, М. Г. Брянского, 21 см, Улан-Удэ Бурят. кн. изд-во 1980 [library.euromoby.com.ua/readbook.html?lang=en&book=1031 сокращённый перевод]
• [www.laboris.ru/none_032/00000007.HTM#a10 Овладение учениями линии лам. Линия всестороннего действия. Из книги Great Kagyu Masters: the golden lineage treasury.Перевод на английский Khenpo Konchog Gyaltsen]

Отрывок, характеризующий Васубандху

Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.