Везиров, Наджаф-бек Фатали-бек оглы

Наджаф-бек Везиров
азерб. Nəcəf bəy Vəzirov
Имя при рождении:	Наджаф Фатали-бек оглы Везиров
Дата рождения:	2 апреля 1854(1854-04-02)
Место рождения:	Шуша, Шушинский уезд, Елизаветпольская губерния, Российская империя
Дата смерти:	9 июля 1926(1926-07-09) (72 года)
Место смерти:	Баку, Азербайджанская ССР, СССР
Гражданство (подданство):	Российская империя Российская империя СССР СССР
Род деятельности:	писатель, драматург, публицист,журналист
Годы творчества:	1873 — 1926
Жанр:	драма, трагедия и комедия
Язык произведений:	азербайджанский
Дебют:	«Мясо тебе, а кости мне» (1873)

Наджаф-бек Фатали-бек оглы Везиров (азерб. نجف بَی وزیروف, Nəcəf bəy Fətəli bəy oğlu Vəzirov; 1854, Шуша — 9.7.1926, Баку) — азербайджанский писатель, драматург, публицист, театральный деятель. Автор первой азербайджанской трагедии «Горе Фахреддина» и один из основателей азербайджанского театра. Впоследствии получил прозвище «мусульманский Островский».

Биография

Наджаф-бек Везиров родился в «весенние месяцы» 1854 года в Шуше, в обнищавшей дворянской семье. Точные число и месяц рождения писателя не вполне установлены. Из справки врача, констатировавшего его смерть, явствует, что он родился в 1850 году. В одном из документов датой рождения указан вовсе 1856 год. О том, что Наджаф-бек Везиров родился в 1854 году свидетельствуют его автобиография и справка, выданная ему народным комиссариатом земледелия Азербайджанской ССР от 28 декабря 1920 года.

Его отец был одним из обнищавших беков селения Зумурхач Карабахской области. Вследствие болезни он потерял трудоспособность, потому семья переносила довольно большие трудности. Первоначальное образование Наджаф-бек Везиров получил в приходской школе («моллахана»); здесь он частично знакомится с персидским языком. В своей автобиографии писатель писал: «Мне стукнуло 12 лет, когда меня определили в школу. В течение трёх месяцев я научился чтению корана и приступил к письму». Спустя год он поступил в Шушинское городское училище. Преподаватель, к которому его определили, бил своего ученика. Не выдержав побоев и издевательств, Везиров вынужден был сбежать из этой школы. В 1868 году он отправился в Баку, намереваясь поступить на учёбу. В своей автобиографии Наджаф-бек Везиров писал: «Мой отъезд разрушал надежду матери, возмечтавшей о том, что мол я стану сельским писарем, буду опорой семьи, знавшей одни лишения и полуголодное существование. Отец мой был человеком болезненным и безынициативным. Нас содержала мать на свои трудовые копейки. Родня наша была безучастна к нашей судьбе и нам не оказывала абсолютно никакой помощи. Их несочувствие и индифферентность меня раздражали. Я болезненно реагировал на это. И каждый раз, когда я вспоминаю то далёкое, но неимоверно трудное положение, сердце моё обливается кровью».

Везирову удалось поступить в среднюю школу в Баку. Здесь он знакомится с Гасан-беком Зардаби, преподающем в этой же гимназии. Видя интерес своего ученика к театру, Г. Зардаби привлекает молодого человека к постановке комедии «Гаджи Кара» М. Ф. Ахундова. В эти годы учёбы Н. Везиров, проявляя интерес к литературному творчеству, занимался репетиторством. Окончив гимназию с серебряной медалью, он продолжил учёбу в России, сначала в Санкт-Петербурге, а затем, после болезни, переехал в Москву и поступил в Петровскую сельскохозяйственную академию.

Годы учёбы оставили большой след в творческом формировании Н. Везирова. В стенах Петровско — Разумовской академии, бывшей рассадником революционных идей среди студентов, он проникается освободительными идеями и настроениями, сближается с передовой молодежью. С этого времени начинается его дружба с В. Г. Короленко (1853—1921), ставшим впоследствии известным русским писателем. В годы учёбы в академии Н. Везиров сотрудничает с Гасан-беком Зардаби, посылая в его газету «Экинчи» различного рода публицистические статьи и очерки. Окончив учёбу в Москве, Н. Везиров некоторое время работает лесничим в Дилижане, но в связи с закрытием Петровско — Разумовской академии из-за неблагонадежности и революционности её учащихся, он, как выпускник её, был освобожден от занимаемой должности лесничего. Приехав в Баку, Везиров сдает экзамен на адвоката и начинает служить в качестве защитника бедных и обездоленных в городском суде, где имеет возможность вблизи наблюдать бюрократизм чиновников, социальные и бытовые конфликты городской среды, что обогащает его опыт как драматурга и публициста.

Наджаф-бек Везиров приветствовал установление Советской власти в Азербайджане в 1920 году. В советское время он был назначен старшим инспектором Лесного управления Народного комиссариата земледелия. Одновременно работал в Баку преподавателем техникума Земельного строительства и мелиорации им. Агамалы оглы. Он скончался 9 июля 1926 году в Чухур-юрте от сердечного заболевания. Похоронен в Баку.

Творчество

Наджаф-бек Везиров написал около 15 драматических произведений, реалистически отображающих быт и нравы азербайджанских помещиков, купцов и буржуазных дельцов конца 19 — начала 20 вв. В своих комедиях «Мясо тебе, а кости мне» (1873) и «Картина домашнего воспитания» (1875) Н. Везиров остро критиковал старую школу, принципы патриархального воспитания. В пьесе «Несчастная» (1874) показывал бесправное положение женщины-азербайджанки, призывал к борьбе с темнотой и косностью, к просвещению народа. В своих юношеских пьесах Везиров обличал отсталый азербайджанский быт, выступал против бескультурья, унижения человеческого достоинства. Ещё более глубокий социальный смысл приобрели пьесы, написанные в 1890—1905. Одна из лучших комедий Везирова «Осталось лишь одно название» (1891) показывает экономическое и моральное разложение дворянства. Тип купца-самодура (Гаджи Гамбар) изображен в комедии «Из-под дождя да в ливень» (1895). В комедии «Герои наших дней» (1898) Везиров впервые в азербайджанской литературе показал дельца, разбогатевшего от спекуляции нефтеносными землями, которые он скупал за бесценок у крестьян. Везиров написал первую в азербайджанской драматургии трагедию «Горе Фахреддина» (1896), в которой создал образ молодого дворянина-либерала, протестующего против феодальных порядков, стремящегося к преобразованию патриархального уклада жизни, распространению культуры. Среди других комедий Везирова — «Камень, брошенный вслед, угодит в пятку» (1890), «Позднее раскаяние плодов не дает»(1890). Пьесы Везирова ставились впервые в любительских спектаклях в Баку и в Шуше. С 20 в. вошли в репертуар всех азербайджанских театров. В 1873—1912 Везиров выступал как организатор спектаклей и режиссёр в бакинской труппе.

После установления Советской власти в Азербайджане написал пьесу «Начало нового века» (1924), в которой горячо приветствовал власть трудящихся. Продолжатель реалистических традиций М. Ф. Ахундова, Везиров отобразил в своем творчестве «темное царство» азербайджанских дворян—тунеядцев, купцов—самодуров, капиталистов—дельцов. Творчество его отмечено верностью бытового колорита, яркостью характеристик, сочностью народного языка. Бытовые реалистические драмы Везирова отличаются сатирической направленностью. Везиров поднимал актуальные для своего времени вопросы, но полагал, что нравы могут быть изменены путём распространения просвещения. Большое влияние на творчество Везирова оказала русская литература, в частности драматургия А. Н. Островского.

Ссылки

• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_64.php Театральная Энциклопедия]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/73269/%D0%92%D0%B5%D0%B7%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%B2 Везиров Наджаф-бек Фатали-бек оглы — Большая Советская Энциклопедия]
• [feb-web.ru/feb/ivl/vl7/vl7-2152.htm ФЭБ Караев и др. Азербайджанская литература (второй половины XIX в.)]
• [slovari.yandex.ru/~книги/Лит.%20энциклопедия/Везир-Задэ/ Статья в Литературной энциклопедии](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2873 дня))
• Вэзиров Н. Эсэрлэри, ч. 1-2. — Бакы, 1953-54.
• Нэчэфбей Вэзиров, Бакы, 1913 («Сафа» маариф чэмийэти);
• [www.elibrary.az/docs/azerbaijan/rus/gl6.pdf Видные азербайджанцы]

Литература

• Касумзаде Ф. Наджаф-бек Везиров. — Баку: Азербайджанское гос. изд-во, 1958.

Отрывок, характеризующий Везиров, Наджаф-бек Фатали-бек оглы

– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.