Взрыв в башне USS Iowa (BB-61)

Взрыв в орудийной башне американского линкора «Айова» (BB-61) произошёл 19 апреля 1989 года в помещении центрального 16-дюймового орудия башни № 2, погубил 47 человек из экипажа корабля и серьёзно повредил башню. По этому поводу были предприняты два расследования, одно силами ВМС США, другое — Счётной палатой США и исследовательской организацией министерства энергетики США Sandia National Laboratories. Расследования пришли к противоречивым результатам.

Первое расследование причин взрыва, проведённое флотом, пришло к выводу, что взрыв организовал один из членов экипажа башни Клейтон Хартвиг, погибший при взрыве. В ходе расследования произошли многочисленные утечки информации в СМИ (позднее приписанные офицерам флота и следователям) согласно которым Хартвиг и другой матрос Кендалл Труитт находились в гомосексуальных отношениях и Хартвиг устроил взрыв после того, как отношения испортились. Тем не менее, в докладе флот заключил, что нет доказательств тому, что Хартвиг был гомосексуалистом, но есть свидетельства, того что он был склонен к самоубийству и устроил взрыв, используя электронное или химическое устройство.

Родственники пострадавших, средства массовой информации и члены Конгресса подвергли выводы флота резкой критике. Комитеты Палаты представителей и Сената по вооружённым силам провели слушания по расследованию действий следствия флота и позднее выпустили доклады, в которых выводы флота подвергались сомнению. Sandia National Laboratories выделила команду специалистов, чтобы оказать техническое содействие Счётной палате.

В своём обзоре «Сандия» установила, что пороховые картузы, загруженные в пушку, были переуплотнены и взрыв мог произойти по этой причине. Последующая проверка сценария переуплотнения специалистами флота показала, что переуплотнение могло вызвать взрыв в казённике орудия. Специалисты «Сандии» также установили, что вещественные доказательства не поддерживают теорию флота о том, что взрыв был вызван электронным или химическим детонатором.

В связи с новыми находками флот с помощью «Сандии» возобновил расследование. В августе 1991 года «Сандия» и Счётная палата составили свои доклады, причина взрыва предполагалась в возможной перегрузке казённика 16-дюймового орудия картузами. Флот выразил несогласие с мнением «Сандии» и заключил, что причина взрыва не может быть определена. Флот выразил соболезнование семье Хартвига и закрыл расследование.

Предыстория

Возвращение в строй

Строительство линкора «Айова» началось в 1938 году. Согласно акту Винсона (en) «Айова» должна была стать лидером линкоров данного класса. Корабль был спущен на воду 27 августа 1942 года, вступил в строй 22 февраля 1943 года. Артиллерию главного калибра составляли девять 16-дюймовых (406,4-мм) орудий в трёх трёхорудийных башнях. «Айова» участвовала во Второй мировой войне и в Корейской войне. 24 декабря 1958 была выведена из состава флота и вошла в состав Атлантического резервного флота пребывая на филадельфийской верфи до 1983 г. В этом же году линкор отправился на верфь компании Avondale Shipyards близ Нового Орлеана, штат Луизиана где подвергся модернизации согласно плану президента Рейгана «Флот из 600 кораблей». Под руководством капитана Джеральда Никоу корабль был вновь введён в строй 28 апреля 1984 года, на год раньше предполагаемого срока. Ввиду опережения сроков многие необходимые ремонты машин и орудий Айовы не были закончены, Бюро инспекции и надзора флота (en) (англ. US Navy Board of Inspection and Survey) не провело обследование корабля..

Спустя два года, 17 марта 1986 года, Бюро провело инспекцию под руководством контр-адмирала Джона Д. Балкли. Корабль не выдержал проверки. Комиссия выявила множество недостатков, в том числе неспособность линкора достичь скорости 33 узла (61 км/ч) на режиме полной мощности машин. Среди прочих проблем отмечалась утечка гидравлической смеси из приводов всех трёх башен (55 амер. галлонов или 210 л из каждой башни еженедельно). Из всех орудий не был удалён космолин (антикоррозийная смазка). Трюмные трубопроводы находились в неудовлетворительном состоянии, происходили частые короткие замыкания электропроводки и поломки помп, на паровых трубопроводах высокого давления оставались заплаты из мягких материалов, клапаны противопожарной системы не действовали. Балкли лично рекомендовал руководителю военно-морскими операциями адмиралу Джеймсу Уоткинсу и военно-морскому министру Джону Леману немедленно отстранить линкор от несения службы. Леман, выступавший за расконсервирование «Айовы», не снял корабль со службы, но поручил командованию Атлантического флота добиться устранения неисправностей.

Спустя месяц по окончании проверки «Айова» провалила испытания силовой установки. Получить аттестацию удалось только со второй попытки. В июле 1987 года командиром корабля стал Лари Сикист. После несения службы в Персидском заливе линкор 10 марта 1988 г. вернулся в Норфолк для обслуживания. 23 мая Сиквиста на посту командира «Айовы» сменил капитан Фред Мусалли.

Обучение комендоров и эксперименты

Через неделю после своего назначения Мусалли и его помощник Майк Фахи отменили план по выделению 1 млн долларов на ремонт главных орудийных башен «Айовы», включавший ремонт башенного освещения, электросети, подъёмников пороха и гидравлических систем (было отмечено 75 неисправностей). Вместо этого средства были направлены на капитальный ремонт двигательной установки. В августе 1988 «Айова» приступила к ходовым испытаниям в Чесапикском заливе и в октябре начала подготовку к повышению квалификации в водах Флориды и Пуэрто-Рико.

В период с сентября 1988 по январь 1989 моряки на борту «Айовы» прошли краткую тренировку на главных орудиях ввиду продолжающихся серьёзных проблем с обслуживанием турелей главных орудий. Согласно показаниям энсина Дана Мейера, офицера первой башни, моральная и оперативная готовность экипажа башни сильно пострадала.

В январе 1989 главный мастер-контролёр огня Стивен Скелли и офицер-оружейник коммандер Кеннет Майкл Костиган убеждали капитана Мосли позволить им поэкспериментировать с увеличением дальнобойности орудий, используя «суперзаряженные» картузы и специально разработанные снаряды. Мосли был введён в заблуждение, что высокопоставленные офицеры из Управления по разработке морских систем ВМФ (Naval Sea Systems Command, NAVSEA) одобрили эксперименты. На самом деле разрешение на проведение экспериментов было дано чиновником среднего звена из NAVSEA Джоном Макихреном, у которого не было на то полномочий. Макихрен скрыл от своего руководства своё одобрение на проведение экспериментов.

Некоторые офицеры и матросы из экипажа башни главного орудия полагали, что эксперименты, предлагаемые Скелли и Костиганом, несут опасность, особенно ввиду возраста и многочисленных проблем с обслуживанием главных орудий и орудийных башен. Мейер пожаловался главному артиллерийскому офицеру «Айовы» коммандеру Роберту Киссинджеру на предложенные эксперименты, но Киссинджер отказался рассмотреть его соображения или прекратить эксперименты.

20 января 1989 года у острова Вьекес (Пуэрто-Рико) из башни № 1 линкора были произведены шесть экспериментальных выстрелов с использованием усиленных пороховых зарядов. Скелли объявил, что один из 16-дюймовых (406,4 мм) снарядов пролетел 40 км, тем самым установив рекорд дальности пролёта для обычного 16-дюймового снаряда. Хотя выстрелы прошли без серьёзных инцидентов, Мейер и начальник орудия башни № 1 старшина первой статьи (Petty Officer First Class) Дейл Ойген заявили Скелли, что больше не будут участвовать в его эксперименте. Скелли обратился к начальнику орудия башни № 2 первому главному старшине (Senior Chief Petty Officer) Регги Зиглеру, не разрешит ли он использовать башню № 2 для его экспериментов, на что Зиглер ответил отказом. Затем Скелли обратился к лейтенанту Филу Бичу, командиру башни № 2, и тот согласился.

Через неделю после стрельб у острова Вьекес новый старший офицер «Айовы» коммандер Джон Морс, невзирая на протесты со стороны расчетов орудий, приказал провести учебную стрельбу из главных орудий, в ходе которой башни № 1 и № 2 стреляли с угла в 15° к носу судна. При этом линия огня одного из орудий башни № 2 проходила над башней № 1. Согласно показаниям руководителя левого орудия башни № 2 Джека Томпсона в ходе стрельб один из картузов левого орудия начал тлеть ещё до того, как затвор орудия закрылся. Томпсон говорил, что едва успел закрыть и зафиксировать затвор перед тем как орудие выстрелило. Сотрясение орудий башни № 2 повредило покрытие стволов орудий башни № 1 и электрическую систему башни. Дэн Мейер заявил, что стрельбы стали «самым страшным испытанием в моей жизни. Ударная волна снесла щит управления офицера башни и провода. Какое-то время башня была обесточена, пропал свет. Люди кричали, была паника».

В феврале линкор вернулся в Норфолк. Зиглер жаловался своей жене на моральный дух, царивший на «Айове», ситуацию с тренировками и безопасностью на борту: «У нас не хватает рабочих рук. Увольняются чифы с 17-летним стажем. Мне приходится учить этих детей нажимать на нужные кнопки, иначе они отправят нас на тот свет. Моя задница на линии огня!» Он добавил, что если встретит смерть в море, то хочет быть похороненным в его пучине. Перед отплытием из Норфолка в начале апреля 1989 артиллерист 3-го класса Скотт Блейкли из команды башни № 2 сказал своей сестре Джулии Блейкли: «Меня не больно волнуют некоторые вещи, происходящие на борту „Аойвы“. Нам нужно это преодолеть». На вопрос Джулии «Преодолеть что?» Скотт ответил: «У нас нет выбора».

Подготовка к учениям флота

10 апреля линкор посетил командующий Вторым флотом вице-адмирал Джером Л. Джонсон. 13 апреля «Айова» вышла из Норфолка с целью принять участие в учениях флота в Карибском море у берегов Пуэрто-Рико. Это учение под названием «FLEETEX 3-89» началось 17 апреля под командованием Джонсона, в ходе учения он поднял свой флаг на «Айове».

Ночью 18 апреля экипаж башни № 2 проводил тщательный осмотр башен в ходе подготовки к артиллерийским учениям, назначенным на следующий день. Система воздушного компрессора центрального орудия, которая каждый раз после выстрела продувала канал ствола от искр и мусора, не работала должным образом.

18 апреля офицер-контролёр огня «Айовы» лейтенант Лео Уолш провёл совещание, чтобы обсудить завтрашнее учение главной батареи. Мосли, Морс, Киссинджер и Костиган не пришли на совещание, в ходе которого Скелли заявил, что башня № 2 будет участвовать в его эксперименте, при этом для 1224,7-килограммовых (2700-фунтовых) снарядов будет использоваться порох D-846.

Порох D-846 был одним из самых старых из порохов, находившихся на борту «Айовы», датировался 1943—1945 годами и был разработан для 861,8-килограммовых снарядов. По факту на каждой пороховой канистре D-846 было отмечено: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Не использовать для 2700-фунтовых снарядов». Порох D-846 воспламенялся быстрее обычного пороха, что вызывало большее давление при выстреле. Скелли объяснял, что целью эксперимента было повышение точности орудий. Согласно его плану орудия башни № 2 должны были выстрелить десятью учебными 1224,7-кг снарядами (не оснащённым взрывчатым веществом): левое орудие — двумя, центральное и правое — по четыре каждое. При каждом выстреле использовалось пять картузов с порохом D-846 вместо обычных шести. Выстрел производился на дистанцию 30 км в сторону пустынного океана.

Зиглер особенно беспокоился за экипаж своего центрального орудия. Трамбовщик (rammerman) Роберт У. Бэкхермс не обладал опытом, как и его коллеги оператор пороховой корзины (powder car operator) Гэри Дж. Фиск, запальщик (primerman) Реджинальд Л. Джонсон-младший и командир орудия Ричард Эрик Лоуренс. Чтобы помочь Лоуренсу Зиглер отрядил наводчика 2-го класса Клейтона Хартвига (бывшего командира центрального орудия), освобождённого от командования центральным орудием ввиду предстоящего назначения на новое место службы в Лондоне. Хартвиг вошёл в состав расчета центрального орудия на период артиллерийских учений, однако Зиглер не поинформировал его об этом до утра 19 апреля — вплоть до последнего часа перед запланированным началом учений.

Роль трамбовщика вызывала особенное беспокойство, поскольку трамбовка представлялась самой опасной операцией при зарядке орудия. Плунжер сначала досылал снаряд, а затем картузы в казённик орудия. Скорость плунжера при досылании снаряда была больше (4,3 м/с), чем при досылании более лёгких по весу картузов (0,64 м/с), но на поршень плунжера не было установлено никаких защитных устройств которые препятствовали бы трамбовщику нечаянно дослать картузы с большей скоростью. Переполнение картузов в орудии могло вызвать чрезмерное трение и сдавливание весьма легковоспламеняемого пороха, что увеличивало риск его преждевременного возгорания. Если картузы размещались бы в казённике орудия слишком неплотно, с зазором, то при выстреле часть пороха могла бы не воспламениться, что привело бы к нештатной ситуации. Ни один из трамбовщиков линкора «Айова» не проходил обучения по зарядке в орудия нестандартных пороховых зарядов, состоящих из пяти картузов. Вдобавок, когда трамбовщик выполнял операцию по досыланию картузов, ему одновременно приходилось поднимать рычаг, закрывающий дверь порохового лифта, и отправлять вниз кабину порохового подъёмника, это затрудняло его задачу. Члены экипажа «Айовы» позднее заявляли, что трамбовка в центральном орудии башни № 2 иногда самопроизвольно проходила на высокой скорости. Кроме того, трамбовщик Бэкхермс никогда не работал в условиях реальной стрельбы из орудия.

Взрыв

19 апреля в 8:31 основной части башенных расчетов было приказано занять свои места в башнях № 1, 2 и 3. Спустя полчаса расчеты доложили, что все на местах, башни разворачиваются на правый борт в боевом положении и готовы к началу стрельб. Вице-адмирал Джонсон и его штаб поднялись на мостик, чтобы наблюдать за ходом артиллерийских учений. Линкор находился в 260 морских милях (480 км) к северо-востоку от Пуэрто-Рико и шёл со скоростью 15 узлов (28 км/ч).

Башня № 1 выстрелила первой в 09:33. Левое орудие башни № 1 дало осечку, экипажу орудия не удалось разрядить орудие. Командир корабля Мусалли приказал экипажу башни № 2 зарядить орудия и дать одновременный залп тремя орудиями. Согласно стандартной процедуре, следовало устранить последствия осечки башни № 1, а затем продолжить учения.

Через 45 секунд после того, как Мусалли отдал свой приказ, лейтенант Буч доложил, что правое орудие башни № 2 заряжено и готово открыть огонь. Через 17 секунд он доложил, что левое орудие готово. Через несколько секунд Эрик Лоуренс, находящийся в центральном каземате башни № 2 доложил Зиглеру по внутреннему телефону башни: «У нас тут проблема. Мы ещё не готовы. У нас тут проблема». Зиглер в ответ объявил по башенному телефону: «Левое орудие готово, хорошая работа. В центральном орудии небольшая проблема. Мы её исправим.» Мортенсен, следивший со своего места в башне № 1 за телефоном башни № 2, услышал сообщение Буча о том, что левое и правое орудия готовы к стрельбе. Затем Лоуренс вышел на связь с сообщением: «Я ещё не готов! Я ещё не готов!» Следующим на связь внезапно вышел Эрни Хэниц ведущий старшина башни № 2 «Морт! Морт! Морт!». Зиглер закричал: «О, мой Бог! порох тлеет!» Возможно, в этот момент Зиглер распахнул дверь кабины башенного офицера, расположенной сзади башни, и кричал экипажу закрыть казённик орудия. В это время Хэниц закричал по телефону: «О, мой Бог! Здесь вспышка!»

В 9:53, через 81 секунду после того, как Мусалли отдал приказ зарядить орудия, через 20 секунд после доклада расчета левого орудия, что они заряжены и готовы к стрельбе, центральное орудие башни № 2 взорвалось. Из открытого казённика вырвался огненный шар температурой в пределах 1.400…1.600 °C, расширявшийся со скоростью 610 м/с, развивая при этом давление в 28 МПа. Взрыв снёс дверь разделявшую центральный каземат орудия и кабину башенного офицера, смял переборки, отделявшие каземат центрального орудия от казематов левого и правого. Огненный шар прошёл через все казематы и через большинство нижних уровней башни. В результате вспыхнувшего пожара выделились ядовитые газы, в том числе цианид (продукт горения полиуретановой пены), которые заполнили башню. Вскоре после первоначального взрыва из-за жары и огня загорелись 910-кг картузы в пороховом погребе башни. Спустя 9 минут произошёл новый взрыв, скорее всего, вызванный скоплением угарного газа. Все 47 моряков из экипажа башни, находившихся внутри, погибли. Башня сдержала большую часть взрывной волны. Двенадцать членов экипажа, работавших в пороховом погребе башни или в отсеках, окольцовывавших пространство под башней, смогли спастись бегством, не получив при этом серьёзных ранений. Они уцелели благодаря взрывоупорным дверям, разделявшим помещение порохового погреба от остальных помещений башни.

Последующие события

Спринклерная система башни № 2 не сработала автоматически. Экипажи пожарных команд среагировали быстро и залили водой крышу башни, стволы левого и правого орудий (которые были всё ещё заряжены). Мейер и Киссинджер, надев противогазы, спустились в нижние палубы и осмотрели пороховые камеры башни. Они отметили, что металлические стены пороховых камер, в которых находились несколько тонн ещё не взорвавшихся картузов, были «раскалены до ярко-вишнёвого цвета». По совету Киссинджера Мусали приказал залить морской водой погреба башни № 2, смежные помещения и пороховые камеры чтобы оставшийся порох не взорвался. Горевшую башню тушили 90 минут.

Как только пожар был потушен, Мортенсен вошёл в башню, чтобы помочь опознать тела погибших членов экипажа. На дне огромной ямы (глубиной 6,1 м), образовавшейся на месте каземата центрального орудия, Мортенсен нашёл тело Хартвига и опознал его по характерной татуировке на левом плече. У частично обугленного тела Хартвига были оторваны предплечья и ноги ниже колен. Клапан выпуска газа центрального орудия лежал на дне ямы, поэтому Мортенсен предположил что до взрыва Хартвига отправили вниз, чтобы открыть клапан. Мортенсен также нашёл, что пороховой подъёмник центрального орудия не был опущен, что было странно, так как дверь подъёмника была закрыта и заперта.

Как только большая часть воды была откачана, тела погибших были извлечены из башни. Не было сделано никаких фотоснимков местоположений тел. На следующий день тела были отправлены с корабля на борту вертолёта на военно-морскую базу Roosevelt Roads Naval Station в Пуэрто-Рико. Оттуда тела на борту транспортного самолёта ВВС C-5 Galaxy были отправлены в центр Чарльза Карсона (Charles C. Carson Center for Mortuary Affairs) находящийся на базе ВВС Довер (штат Делавэр).

Морс приказал команде расчистки под началом коммандера Боба Холмана привести башню № 2 «в нормальный вид, насколько это возможно». На следующий день экипаж вычистил и покрасил башню изнутри. Разрушенное и повреждённое оборудование было сброшено в океан. Не было сделано ничего для записи местоположения или состояния повреждённого оборудования, находящегося в башне. «Никто не берёг доказательства» — заявил пожарный Брайан Р. Сканио, присутствовавший при событиях. Команде военно-морской следственной службы (NIS), находившейся на борту авианосца Coral Sea, расположенного неподалёку, объяснили, что их помощь при расследовании аварии на борту линкора «Айова» не нужна.

23 апреля «Айова» вернулась в Норфолк, где 24 апреля была проведена поминальная служба. В церемонии приняли участие несколько тысяч людей, включая членов семей погибших. Президент Буш также принял участие и произнёс речь в ходе которой заявил «Сегодня я обещаю вам, что мы найдём ответ на вопрос „Почему“, [проясним] обстоятельства этой трагедии».

Вскоре после поминальной службы матрос Кендалл Труитт рассказал семье Хартвига, что Хартвиг застраховал свою жизнь с условием двойной выплаты по полису и объявил Труитта своим единственным наследником. Труитт был другом Хартвига и в момент взрыва работал в пороховом складе башни № 2, он сумел спастись бегством, не получив серьёзных ранений. Труитт дал обещание отдать деньги, полученные по полису Хартвига, его родителям. Сестра Хартвига Кэти Кубицина (Kathy Kubicina) 4 мая написала письма Мусалли, Морсу, капеллану «Айовы» капитану-лейтенанту Джеймсу Даннеру и сенаторам от штата Огайо Говарду Меценбауму и Джону Гленну. В этих письмах она рассказала про условия страхового договора. Она просила, чтобы кто-нибудь поговорил с Труиттом и убедил его отдать деньги родителям Хартвига.

Первое расследование флота

Предварительное

Через несколько часов после взрыва руководитель военно-морскими операциями адмирал Кэрлисл Трост запретил стрельбы из всех 16-дюймовых орудий. Вице-адмирал Джозеф С. Доннелл командир надводными силами Атлантики поручил коммодору Ричарду Миллигану провести неформальное расследование причин взрыва. Это означало, что показания будут сниматься без приведения к присяге, свидетелям не будут зачитываться их права, адвокаты защиты не будут присутствовать, ни в чей адрес (включая погибших) не будут выдвинуты обвинения независимо от обнаруженных доказательств.

Миллиган прибыл на борт «Айовы» 20 апреля и посетил башню № 2. Он не препятствовал продолжающейся чистке башни. Вместе с Миллиганом прибыл его личный штаб и глава штаба капитан Эдвард Ф. Мессина. Миллиган и его помощники начали расследование с расспросов членов экипажа линкора.

В ходе беседы с Миллиганом и его помощниками Мейер описывал орудийные эксперименты Скелли. Мейер заявил, что Мусалли и Киссинджер позволили Скелли провести свои эксперименты без вмешательства или контроля. По словам Мейера в этот момент Мессина прервал ход беседы, приказал стенографисту приостановить работу, вывел Мейера в коридор и сказал ему: «Ты, мелкое дерьмо, ты не можешь это говорить! Адмирал ничего не хочет слышать про эксперименты!»

После возвращения в комнату допроса Мейер рассказал комиссии что он и Мортенсен обнаружили тело Хартвига в яме, оставшейся после взрыва орудия. После окончания беседы Мейер предупредил Мортенсена, которого собирались опрашивать следующим, следить за словами, так как, по мнению Мейера, Миллиган и его штаб действовали с какой-то скрытой целью. Позднее, когда Мейер и Мортенсен перечитывали записи своих интервью данных комиссии Миллигана, они обнаружили, что некоторые детали сказанного были изменены или исключены, включая заявление Мейера о том, где было найдено тело Хартвига.

Через три дня был допрошен Сканио. Описывая допрос, он заявил: «Я рассказал им всё, что именно произошло…и казалось, что когда я говорил о некоторых фактах, они просто остановили диктофон и затем задали другой вопрос и не закончили с предыдущим вопросом». По заявлению Сканио Миллиган не позволил ему опознать, чьё тело было найдено на дне центральной башни.

В ходе своего допроса Скелли добавил, что был уверен в том, что нельзя использовать порох D-846 с 2700-фунтовыми снарядами. Скелли также добавил, что у него не было письменного разрешения на проведение экспериментов от NAVSEA. В ходе беседы с Миллиганом Мусалли пожаловался, что флот дал ему в экипаж банду неудачников.

Капитан Доминик Мицелли из NAVSEA был придан команде Миллигана для проведения технической экспертизы причин взрыва. С 1982 по 1985 г. Мицелли командовал центром поддержки военно-морского вооружения в Крэне, штат Индиана. Большинство пороха на «Айове» было засыпано в картузы по указанию Мицелли из Крэна. Находясь в Крэне, Мицелли также начал использовать «сокращающие износ» оболочки картузов из полиуретановой пены. Цианидный газ, выделявшийся из горевших оболочек, погубил многих комендоров, находившихся в башне. Следовательно, как отметили морские офицеры, а впоследствии и внешние наблюдатели, у Мицелли была личная заинтересованность в том, чтобы отмести факты, связывающие то, что порох или картузы могли вызвать взрыв и последующую гибель людей. Тед Гордон, бывший заместитель главного судьи флота, заявил: «У Джоя Мицелли было что защищать. Орудия, снаряды, порох — это была полностью его зона ответственности. У него был личный интерес, чтобы причину инцидента на линкоре увидели не в этом.»

Фокус на отношениях Труитта и Хартвига и репортажи прессы

Получив письма от Кубицины, в которых выражались опасения по поводу страхового полиса Хартвига, Морс и Мусалли 7 мая передали эти письма Миллигану. Тот немедленно вызывал Клода Роллинса, регионального директора военно-морской службы расследований (NIS) в Норфолке и попросил о содействии в расследовании. Тед Гордон, в то время начальник NIS, возражал против начала формального криминального расследования, поскольку предполагалось, что расследование Миллигана будет неформальным. Однако заместитель руководителя военно-морскими операциями адмирал Леон А. Эдни заявил Гордону, что формальное участие NIS в расследовании проходящего под надзором Миллигана будет нелишним.

На встрече с агентами NIS в Норфолке 9 мая Мессина объяснил, что Хартвиг, будучи командиром центрального орудия башни № 2, в момент взрыва вглядывался в казённик орудия, и, возможно, это он подложил запальное устройство между двумя картузами при заряжании орудия. Мессина рассказал агентам NIS о страховом полисе Хартвига и о возможных гомосексуальных отношениях между Хартвигом и Труиттом. Позднее команда Миллигана доложила NIS о книге под названием Getting Even: The Complete Book of Dirty Tricks Джорджа Гайдука, найденной в шкафчике Хартвига. Миллиган впоследствии заявил, что в книге содержались инструкции, как сконструировать бомбу.

Агенты NIS Том Гудман и Эд Гудвин побеседовали с Кубициной вскоре после того как приняли на себя дело. После первоначальных вопросов о полисе страхования жизни Хартвига агенты начали расспрашивать Кубицину о сексуальности Хартвига. Кубицина впоследствии узнала, что агенты флота также допрашивали лучшего друга Хартвига по средней школе и наврали ему про то, что она якобы сказала. Агенты NIS периодически допрашивали Труитта и давили на него, чтобы тот признал, что состоял в сексуальных отношениях с Хартвигом. Другие агенты допрашивали жену Труитта Кэрол, также давя на неё вопросами о сексуальной ориентации Хартвига и Труитта, задавая вопросы, как часто у неё был секс с мужем, какого рода сексом они занимались, и не было ли у неё секса с каким-нибудь членом экипажа Труитта. Когда Труитт узнал о допросах, он заявил NIS, что больше не будет сотрудничать со следователями. При обыске в шкафчике Труитта была найдена сумка из мешковины, заполненная порохом, используемым при стрельбе из больших орудий. На основании этой находки, страхового полиса, известной неприязни, которую Хартвиг испытывал к жене Труитта, и убеждении в том, что Труитт и Хартвиг находились в сексуальных отношениях, NIS стало рассматривать Труитта в качестве подозреваемого. До этих событий в феврале 1987 Труитту и Хартвигу задавались вопросы, не гомосексуалисты ли они. Оба дали отрицательный ответ и дело было прекращено. Начиная с мая, доклады о расследовании, проводимом в NIS, начали появляться в СМИ, в число которых входили The Virginian-Pilot, Newsday, The Washington Post, The New York Times и Daily Press. В большинстве сообщений упоминались имена Хартвига и Труитта. Позднее репортёры заявили, что получили информацию для своих докладов от источников в NIS, от управления флота по связям с общественностью (Navy’s Chief of Naval Information, CHINFO), возглавляемого контр-адмиралом Брентом Бейкером, и от других чиновников министерства обороны. 24 мая National Broadcasting Company (NBC) выпустила в эфир рассказ Фреда Фрэнсиса и Лена Теппера, где заявлялось, что Труитт и Хартвиг — подозреваемые в устроении взрыва, и подразумевалось, что они состояли в гомосексуальной связи. Специальный агент NIS Джеймс Уайтенер, как позже выяснилось, без разрешения NIS снабдил Теппера и Фрэнсиса компьютерными дискетами, на которых содержалась засекреченная информация (полные материалы NIS о расследовании взрыва на борту «Айовы»). Согласно более поздним сообщениям СМИ, власти флота полагали, что Хартвиг намеренно устроил взрыв после охлаждения отношений с Труиттом.

25 мая в Норфолке агенты NIS Гудман и Майк Дорси допросили матроса из экипажа «Айовы» Дэвида Смита, друга Хартвига. Агенты NIS 7 часов 40 минут держали Смита в комнате для допросов и, по словам Смита, периодически угрожали ему, что предъявят ему обвинения по 47 пунктам, включая соучастие в убийстве, лжесвидетельстве и воспрепятствовании осуществлению правосудия, если он не подтвердит, что Хартвиг говорил ему о своём намерении взорвать башню № 2. В 10 вечера Смиту разрешили вернуться на борт «Айовы», где ему предстояла 9-часовая вахта. Меньше чем через час по окончанию вахты Смита вернули обратно в здание NIS в Норфолке и допрашивали его последующие 6 часов. Наконец Смит заявил, что Хартвиг домогался до него, показал ему временной детонатор и угрожал, что взорвёт башню № 2. Тем не менее, через три дня, когда Смита попросили перечитать и подтвердить расшифровку стенограммы допроса, он полностью отверг свои предыдущие заявления и для пущего эффекта подписал это заявление. Первоначальное заявление Смита просочилось в прессу без примечаний, что он отверг его.

Дальнейший фокус на личности Хартвига

Коммандер Томас Мунц, врач-психиатр, приданный следственной группе NIS, попросил отдел анализа поведения ФБР о помощи в проведении «психологического вскрытия» Хартвига. В ходе своего визита на базу ФБР в Куантико Мунц, Гудман, Гудвин и служащий NIS Даун Тиг объяснили специальным агентам ФБР Ричарду Аулту и Рою Хейзлвуду, что взрыв на борту «Айовы» не был несчастным случаем, а был актом саботажа. NIS передал агентам ФБР копии допросов нескольких членов экипажа «Айовы», включая допросы Смита, членов семьи Хартвига и его знакомых. Они не сообщили ФБР, что Смит опроверг своё раннее заявление, сделанное для NIS. 15 июня на следующий день после передачи материалов допроса Смита Аулт и Хейзлвуд выдали 15-страничный «двусмысленный посмертный анализ», где заявлялось, что, по мнению агентов ФБР, Хартвиг не был гомосексуалистом, но «погиб в результате своих действий, инсценировав свою смерть таким образом, чтобы она выглядела как несчастный случай».

Агенты NIS Нигро и Гудман рассказали Мицелли, как Хартвиг, по их мнению, взорвал башню № 2 при помощи таймера Radio Shack, и дали ему копию протокола допроса Смита. Они не сказали Мицелли, что Смит отказался от своих показаний и что NIS не может ничем доказать, что Хартвиг приобретал какие-либо электронные устройства в магазине Radio Shack. Мицелли приказал свой команде проверить, мог ли электрический таймер вызвать взрыв пороха в картузах. Техники металлургической лаборатории флота на военно-морской верфи Норфолка исследовали поясок снаряда центрального орудия, выполненный из медно-никелевого сплава, и вынесли заключение, что нашли в пояске химические элементы, включая барий, кремний, алюминий и кальций, показывающие, что для взрыва был использован электронный таймер. Мицелли попросил ФБР продублировать исследование. Специалисты ФБР провели исследование и заявили, что они не предполагают наличия электронного таймера и что химикаты, найденные в пояске, возможно, оказались там из-за применения флотом растворителя Break-Free с целью удаления снаряда из центрального орудия после взрыва. Согласно Кену Нимичу из лаборатории ФБР, Мицелли затем внезапно положил конец запросам флота в лабораторию ФБР о помощи.

28 августа техники центра поддержки военно-морского вооружения в Крэне, штат Индиана подтвердили вывод ФБР о том что электронный таймер, батареи и/или детонатор не использовались для взрыва. Впоследствии команда Мицелли объявила о том, что взрыв вызвало химическое (а не электронное) запальное устройство, но это заключение не было включено в доклад Миллигана при его составлении. 11 августа 1989 г. флот по рекомендации Мицелли вновь аттестовал 16-дюймовые (406-мм) орудия.

Заключения расследования флота

15 июля 1989 Миллиган подал командованию свой рапорт о взрыве. В 60-страничном рапорте содержалось заключение о том, что взрыв был преднамеренным актом и «вероятнее всего» совершён Хартвигом при помощи электронного таймера. В докладе заключалось, что картузы в центральном орудии были утрамбованы на лишние 53 см и это было сделано согласно умыслу Хартвига, чтобы привести в действие таймер взрывателя, который он поместил между двумя картузами.

28 июля Донелли одобрил доклад Миллигана, заявив, что саботаж Хартвига «оставляет читателя скептично настроенным, но это мнение поддержано фактами и логично и неизбежно вытекает из выводов анализа». Начальник Донелли, командующий Атлантическим флотом адмирал Пауэлл Ф. Картер-младший также одобрил доклад, добавив, что он показывает «существенные и серьёзные провалы в действиях Мусалли и Морса» и направил доклад руководителю военно-морскими операциями адмиралу Кэрлислу Тросту. Хотя Мицелли объявил, что результаты теста центра надводного флота в Дальгрене показали, что взрыв не был вызван электронным таймером, Трост 31 августа одобрил доклад, заявив, что Хартвиг «был личностью, имевшей мотив, знания и положение в каземате орудия башни, чтобы поместить заряд в ряд пороховых картузов». При этом Трост процитировал заявление Смита для NIS о том, что Хартвиг был виновником взрыва. В доклад Миллигана не были внесены изменения, отражающие теорию Мицелли что для детонации использовался химический, а не электрический таймер.

7 сентября Миллиган и Эдни официально проинформировали представителей прессы в Пентагоне о результатах расследования Миллигана. Эдни отрицал, что флот допустил утечку какой-либо информации для прессы. Миллиган заявил, что флот полагал, что Хартвиг вызвал взрыв, процитировав среди всего прочего посмертный анализ личности Хартивга сделанный в ФБР. Миллиган продемонстрировал две книги: Getting Even и Improvised Munitions Handbook, заявив, что они принадлежали Хартвигу и содержали «подробные» инструкции о том как собрать детонаторы и бомбы. Миллиган и Эдни сказали, что не было доказательств гомосексуальности Хартвига. Затем Эдни заявил, что расследование обнаружило доказательства, что линкоры класса «Айова» безопасны в эксплуатации и что порох, используемый на кораблях «стабилен и готов к использованию».

Большинство родственников жертв подвергло критике заключения флота. Многие из них рассказали представителям прессы о своих личных опасениях, что погибшие рассказывали им о проблемах с подготовкой и об опасных артиллерийских экспериментах, имевших место на борту «Айовы» перед взрывом. Семья Хартвига оспаривала заключения о том, что он был склонен к депрессиям и самоубийству.

Некоторые журналисты незамедлительно подвергли сомнению результаты расследования Миллигана. Джон Халл, репортёр Richmond Times-Dispatch написал серию из четырёх статьей, начиная с 17 сентября, где показывал, что ко времени взрыва экипаж «Айовы» проводил нелегальные эксперименты с порохом, между расследователями был очевиден конфликт интересов, большая часть экипажа линкора была недостаточно или несоответственно подготовлена, теория флота о диверсии Хартвига противоречит доказательствам. Агентство Associated Press опубликовало рассказ Халла, он был опубликован и в других газетах на территории США. Роберт Беккер и А. Дж. Планкет из Daily Press написали длинную статью, в которой подвергли детальной критике доклад Миллигана. Репортёр ABC Роберт Зелник написал статью, опубликованную в The New York Times 11 сентября, где подверг флот суровой критике за то, что, по его словам, «из погибшего моряка сделали козла отпущения». Washington Post, напротив, опубликовал статью Джорджа Уилсона, в целом поддержавшего выводы флота.

3 октября Донелл подверг наказанию офицеров «Айовы» в связи с выводами, сделанными Миллиганом в его докладе. Мусалли и Бобу Финни, оперативному офицеру линкора были вручены «письма предостережения» не имевшие карательного характера и не внесенные в их личные дела. Киссинджеру и Скелли были вручены письма предостережения, которые в этом случае несли характер взыскания с занесением в личное дело, кроме того, их подвергли штрафу: Киссинджера на 2 тыс. долларов и Скелли на 1 тыс. Донелл отменил оба штрафа. Флот выпустил заявление, где объяснялось, что нарушения безопасности и недостатки подготовки, имевшие место на борту «Айовы» в ходе расследования, не связаны с взрывом. Две недели спустя комиссия из тринадцати адмиралов посоветовала дать Мусалли другое назначение, заявив, что он «прекрасно подходит» для такой ответственности. Одним из адмиралов в составе комиссии, поддержавших назначение, был Миллиган. После того, как продюсер программы 60 Minutes Чарльз Томпсон задал вопрос о рекомендации Бренту Бейкеру и руководителю военно-морскими операциями Джереми Бурде, имя Мусалли было вычеркнуто.

Расследование Конгресса

Сенаторы от штата Огайо Говард Меценбаум и Джон Гленн были обеспокоены выводами флота и договорились провести слушание по поводу расследования флота в комитете Сената по вооружённым силам под председательством Сэма Нанна. Член Конгресса Мэри Роуз Оакар подняла вопрос перед Николасом Маврулесом, председателем подкомитета расследований в комитете по вооружённым силам Конгресса США, рассмотреть выводы флота и провести слушания. Джон Гленн обратился с просьбой к Счётной палате проверить расследование флота по поводу причин взрыва и проверить эксперименты с орудиями (которые не были разрешены), как и другие небезопасные действия на борту «Айовы» и пересмотреть практику флота по использованию четырёх линкоров класса «Айова».

Первое сенатское слушание прошло 16 ноября 1989 г. Были заслушаны показания Троста, Миллигана и Роберта Пауэрса из NIS. Вопросы задавали сенаторы Гленн, Алан Диксон, Джон Маккейн и Джеймс Эксон. Сенаторы спрашивали морских офицером о недостатке адекватной подготовки экипажа на борту «Айовы», сроках производства и кондициях корабельного пороха, о проблемах с заряжанием центрального орудия, нелегальных орудийных экспериментах, используемых методах и заключениях, достигнутых в ходе расследования, о серии утечек информации в прессу от персонала флота и NIS.

11 декабря 1989 г. Мусалли предстал со своими показаниями перед SASC. Он отрицал, что на борту «Айовы» проводились незаконные или неразрешённые орудийные эксперименты. В ответ на вопросы сенаторов Мусалли заявил, что полагает причиной взрыва намеренный акт, но не поддерживает заключения Миллигана, что его устроил Хартвиг. В ходе слушания Сэм Нанн объявил, что Sandia National Laboratories в Альбукерке (штат Нью-Мексико) ответили согласием на просьбу Счётной палаты помочь техническому расследованию флота с ответом на вопрос, не был ли взрыв вызван какой-либо естественной причиной. Впоследствии агенты ФБР Аулт и Хейзлвуд выступили перед комитетом и ответили на вопросы о том, как создавали посмертный анализ личности Хартвига. Вдобавок Труитт и двое матросов «Айовы» и знакомые Хартвига показали, что Харвиг не имел суицидальных наклонностей и что флот пытается скрыть тот факт, что взрыв, скорее всего, произошёл по случайности.

12, 13 и 21 декабря Комитет Конгресса по вооружённым силам провёл свои слушания по поводу расследования флота. В состав комитета вошли Маврулис, Лес Аспин, Ларри Хопкинс, Норман Сисиски и Джозеф Бреннан. Конгрессмены допросили Доннелла, Аулта, Хейзлвуда, Миллигана, Мицелли, Труитта, Нуммича и Ричарда Фрида (медицинского эксперта вооружённых сил).

В начале марта 1990 Комитет Конгресса по вооружённым силам выпустил свой рапорт под названием: USS Iowa Tragedy: An Investigative Failure («Трагедия на борту линкора „Айова“: провал расследования»). В рапорте содержалась критика флота за отсутствие расследования любой естественной причины взрыва в пользу заключения о том, что взрыв был намеренным актом. Флот также критиковался за загрязнение башни и снаряда, за разрешение выбросить вещественные доказательства за борт, за утверждение рапорта Миллигана до завершения технического расследования и за пренебрежение выраженным несогласием лаборатории ФБР по поводу веществ, найденных на пояске снаряда. Было отмечено, что посмертный анализ личности [Хартвига], сделанный ФБР, является «основной ошибкой расследования». Действия NIS в ходе расследования были описаны как «недостаточные», агенты NIS, участвующие в деле, подверглись критике за непрофессиональное ведение допросов и за утечку недостоверной информации и документов, в которых содержалась щекотливая информация. Наконец, в докладе было сделано заключение, что Миллиган был непригоден для надзора за ходом основного криминального расследования.

Расследование команды Sandia

Первоначальные расследования

Группа из сорока учёных компании Sandia, возглавляемая Ричардом Шёбелем, 7 декабря 1989 приступила к независимому техническому расследованию причин взрыва. Выполняя приказ исследовать теорию флота о том, что взрыв мог быть вызван электронным или химическим взрывным устройством, Шёбель попросил Мицелли обследовать снаряды, извлечённые из правого и левого орудий башни № 2, чтобы сравнить со снарядом, извлечённым из центрального орудия. Мицелли проинформировал Шёбеля, что оба снаряда были поставлены не на свои места и он не может их найти.

16 января 1990 на встрече с учёными Sandia Стив Митчелл, специалист из Главного центра надводных вооружений флота (округ Чарльз штата Мэриленд), доложил, что его команда обнаружила, как гранулы пороха из картузов «Айовы» дробятся и выделяют нагретые фрагменты в ходе испытаний на падение. Поверхности сколов часто нагреваются и выделяют запах. В этот момент, согласно Шёбелю, Мицелли вставил замечание: «Процессы такого рода не могут произойти в ходе реальной операции по загрузке орудия. Это не имеет отношения к взрыву». Мицелли добавил, что его команда установила, что крайне маловероятен взрыв картузов центрального орудия по причине раздробления пороха или возникновения статического электричества. Том Доран из команды Мицелли из Далгрена доложил, что его команда провела тесты на предмет, могло ли переполнение вызвать взрыв, но признал, что в ходе тестов использовались картузы, заполненные не настоящим порохом, а древесными гранулами, чёрный порох находился лишь у краёв сумки.

Следователи Sandia задали вопрос, может ли быть связь между двумя похожими взрывами, произошедшими на борту линкора «Миссисипи», и взрывом на борту «Айовы». В 1942 и 1943 годах в открытых казённиках орудий башни № 2 линкора «Миссисипи» произошли взрывы, большая часть экипажа башен при этом погибала. Команда Мицелли ответила, что связи нет, поскольку на борту «Миссисипи» не было настоящих взрывов, а имело место «интенсивное сгорание» пороха, причины которого отличались от причин инцидента на борту «Айовы». Офицер штаба командования кораблестроения и вооружений контр-адмирал Роберт Х. Эйлис сказал специалистам Sandia, что взрывы на борту «Миссисипи» не будут обсуждаться.

Группа анализа химикатов и материалов Sandia, возглавляемая Джеймсом Бордерсом, расследовала теорию о химическом детонаторе. Техники флота заявили, что пояски снарядов центрального орудия, выполненные из стального волокна, покрылись кальцием и хлором, был найден обрывок полиэтилентерефталата (обычно используемого для изготовления пластиковых сумок) и различные гликоли, включая тормозную жидкость, гипохлорит, антифриз, что вместе указывает на использование химического детонатора. Флот не смог предоставить Бордерсу поясок из стального волокна для анализа. Не осталось нетронутых поясков от снарядов и Sandia остались только материалы, уже исследованные ФБР. Команда Бордерса исследовала поясок и не обнаружила никаких следов полиэтилентерефталата. Люди Бордерса установили, что гликоль появился из-за использования чистящей жидкости Break-Free, оставшейся в стволе центрального орудия для очистки его после взрыва. Команда также установила, что кальций и хлор были и на других орудийных башнях линкора «Айова» и линкоров такого класса это свидетельствовало об обычном воздействии морской среды. Бордерс пришёл к заключению, что все «посторонние материалы», найденные специалистами флота на снаряде центрального орудия, могли появиться там обычными путями, и теория об использовании химического детонатора для взрыва выглядит крайне сомнительной.

Исследование переполненных картузов

Член команды «Сандии» Карл Шулер определил, что пять картузов в центральном орудии башни № 2 были утрамбованы на 61 см вглубь орудия. В рапорте Миллигана, составленном согласно оценкам флота, была указана цифра 53 см. Шулер провёл 50 часов, изучая варианты на суперкомпьютере «Cray» и пришёл к заключению, что из-за перегрузки пороха, при давлении поршня в 19 МПа, картузы могло сдавить до степени воспламенения. Мел Баер, другой специалист «Сандии», определил, что взрыв произошёл близ первого картуза, что подтвердило заключение флота на этот счёт.

Другая группа расследователей из «Сандии» под руководством Пола Купера с конца марта по начало мая провела 450 тестов на падение с небольшими сумками, наполненными порохом D-846. Исследователи определили, что «упаковочный» или «регулировочный» слой (небольшое количество пороха, размещённое в крайней части каждого картуза с целью уравнять вес картузов. Его добавили в середине 1980-х, когда порох смешивался и перекладывался по картузам согласно указаниям Мицелли) будет часто воспламеняться при сдавливании на большой скорости. Купер нашёл, что горящие фрагменты не воспламеняют прилегающий к ним порох в том же картузе, вместо этого они прожигают оболочку и воспламеняют чёрный порох соседнего картуза. Всю неделю после 7 мая Шёбель спрашивал разрешения Мицелли провести тесты, используя пять настоящих картузов с порохом, сдавливаемых в стальном цилиндре того же диаметра, что и казённик 16-дюймового орудия. Мицелли ответил, что открытия Купера «не имеют связи с настоящим 16-дюймовым орудием» и отклонял периодически возникающие запросы из «Сандии» на проведение испытаний.

Беспокоясь, что ввиду отказа Мицелли провести полномасштабные тесты на падение, орудийные команды флота остаются в опасности, Шёбель 11 мая обратился к Рику ДеБоубсу, советнику Нанна в комитете по вооружённым силам. 14 мая 1990 г. Нанн отправил Тротту письмо с просьбой к флоту провести те тесты, которые требует «Сандия», и чтобы компании позволили наблюдать за их проведением. На следующий день начальник Мицелли вице-адмирал Питер Хакман, командир Sea Systems Command, вызвал к себе президента компании «Сандия» аль-Наратха и объяснил ему, что флот проведёт полномасштабные испытания как требуется и «Сандию» приглашают в них участвовать.

Тесты на падение были проведены в Далгрене под руководством Мицелли и Тома Дорана. В ходе тестов на пять вертикально расположенных картузов с порохом D-846 помещался груз в 390 кг, после чего они падали с трёхфутовой высоты на стальную плиту, что имитировало высокоскоростную трамбовку в стволе 16-дюймового орудия. 24 мая 1990 г. в ходе 18-го по счёту испытания, в присутствии Купера и Шулера, произошёл взрыв, разрушивший всё испытательное оборудование. Мицелли немедленно проинформировал об этом Хакмана. Тот предписал командованию флота приостановить какое бы то ни было дальнейшее использование 16-дюймовых орудий и вновь начал расследование флота.

Выводы

На следующий день Шёбель, Шулер, Купер и Бордерс предстали перед сенатским комитетом по вооружённым силам, слушание проводилось в помещении, принадлежащем Сенату — здании им. Харта в Вашингтоне. Учёные рассказали о результатах своего расследования, заявив при этом, что, по мнению Сандии, взрыв произошёл по причине переполнения порохом, или ввиду человеческого фактора, или неисправности оборудования. В своем заключительном выступлении председатель комитета Сэм Нанн отверг вывод Миллигана о том, что взрыв стал результатом умышленных действий. Нанн добавил, что заключения Миллигана не поддержаны «достоверными, проверяемыми и существенными доказательствами». Позднее Нанн подверг критике действия NIS, заявив: «Все методы расследования, к которым флот прибег в данном деле, находятся под серьёзным вопросом».

25 мая Сенат допросил Фрэнка К. Конахана из Счётной палаты. Согласно его докладу, Счётная палата установила, что линкоры класса «Айова» по сравнению с другими кораблями флота не были укомплектованы достаточным количеством экипажа, особенно подразделения артиллерии главного калибра. Счётная палата нашла, что на линкорах число дисциплинарных взысканий было на 25 % выше, чем на всём флоте. Конахан закончил доклад предложением о том, что ввиду вопросов об ограниченной способности боевого развёртывания линкоров они «предстают основными кандидатами на деактивацию, поскольку мы ищем пути сокращения вооружённых сил».

Второе расследование флота

Дальнейшее расследование

После окончания слушаний Сената военно-морской министр Генри Л. Гаретт-третий открыл новое расследование. Нанн через ДеБоубса указал, чтобы никто из участников первого расследования, особенно Миллиган или Мицелли, не участвовал во втором. Несмотря на требование Нанна, по выбору флота новое расследование должен был возглавить Мицелли. Ему было предписано постоянно докладывать о ходе расследования в технический надзорный департамент. 30 июня 1990 г. Фрэнк Келсо сменил Троста на посту руководителя военно-морскими операциями, а Джером Л. Джонсон сменил Эдни на посту заместителя руководителя военно-морскими операциями. Вскоре после смены командования ДеБоубс посетил Келсо в Пентагоне и намекнул, что оставить Мицелли во главе нового расследования — не самая лучшая идея. Келсо выслушал это предложение, но отказался заменить Мицелли. По просьбе Сената «Сандия» продолжила участвовать в расследовании. По заявлению флота, новое расследование должно было быть завершено за шесть месяцев.

Томпсон говорил, что комиссия по надзору адмирала Хакмана была «беззубым тигром», редко собиралась, не участвовала активно в повседневной работе Мицелли и никога не побуждала его ускорить свою работу. Шёбель, напротив, заявлял, что представитель комиссии присутствовал на встречах с Мицелли. В состав комиссии входили контр-адмирал в отставке Дональд Р. Роан, Роджер Б. Хорн-младший (заместитель командира управления разработки и строительства кораблей и командующий Naval Sea Systems), Джордж Р. Мейнинг-младший (командующий Naval Sea Systems), Уолтер Х. Кантрелл (заместитель командующего командования кораблестроения и вооружений), Дуглас Дж. Кац и Роберт Х. Эйлис. После запроса со стороны Меценбаума комитет Нанна установил постоянный мораторий на любое продвижение по службе для Миллигана в будущем. В ходе церемонии по уходу в отставку капитана Мусалли весной 1990, Дан Мейер доложил комитету сената по вооружённым силам о нарушениях, допущенных капитаном Мицелли в ходе расследования причин взрыва.

В июне и июле 1990 г. команда Мицелли провела тесты с использованием полноразмерной модели ствола 16-дюймового орудия. Тесты проводились при скорости поршня в 2, 4, 8 и 14 футов в секунду (4,3 м/с). В ходе одного из тестов, проводимого со скоростью 14 футов в секунду (4,3 м/с) в «стволе орудия» произошёл взрыв. Купер и Шулер, наблюдавшие за ходом испытаний, доложили Шёбелю что, по их мнению, Мицелли пытался ограничить масштаб тестов и провести большую часть испытаний по трамбовке на низкой скорости. Сотрудники команды «Сандии» также отмечали, что Мицелли отказывался позволить своим гражданским техникам проверить альтернативные сценарии переполнения и, как им казалось, с помощью различных средств намеренно задерживал ход расследования.

В ходе последующих тестов на переполнение, проведённых командой Мицелли, случились ещё четыре взрыва. Том Доран, гражданский сотрудник команды Мицелли, рассказал Шёбелю, что 18 июля тесты на переполнение показали, что взрывы могут произойти и на меньших скоростях в зависимости от конфигурации гранул сыпучего пороха в картузах. Доран доложил, что Мицелли потом приказал ему не проводить дальнейших тестов в этом направлении.

В августе 1990 г. флот ввёл ограничения на стрельбу из 16-дюймовых орудий. Из картузов для 16-дюймовых орудий были удалены «регулировочные» слои пороха. Для индикации низкой скорости трамбовочного поршня была введена цветовая система. Расчетам орудий было предписано по инструкции проводить дополнительные тренировки по трамбовке.

В ноябре 1990 Купер обнаружил два пропавших снаряда башни № 2 (для левого и правого орудий) на складе в Далгрене. Купер и другие учёные Сандии исследовали снаряды и нашли на них те же волокна и химикалии, которые были найдены на снаряде центрального орудия. Шёбель заявил: «Здесь следует положить конец делу флота против Хартвига». Флот выразил несогласие с тем, что на всех трёх снарядах были найдены одни и те же материалы.

Выводы

3 июля 1991 г. Мицелли предстал перед бюро по техническому надзору NAVSEA и заявил, что его расследование подтвердило первоначальную теорию флота о намеренном акте. Хотя на выступлении Мицелли присутствовали представители «Сандии», члены бюро не предложили им опровергнуть или прокомментировать утверждения Мицелли.

Заключения «Сандии» были представлены на заседании Сената в августе 1991 г. и включены в доклад Счётной палаты об её собственном расследовании. Команда Шёбеля пришла к заключению, что волокна и различные химические составляющие, найденные флотом на снаряде центрального орудия, не имели отношения к взрыву. Команда установила, что переполнение имело место, но невозможно было определить скорость, с которой поршень прижимал картузы к снаряду. Эксперты «Сандии» установили, что переполнение картузов, возможно, стало причиной взрыва. Вероятность выбора группы из пяти картузов, которые были восприимчивы к воспламенению при переполнении, составляла 16,6 %. В докладе указывалось что, по мнению «Сандии», взрыв произошёл немедленно при переполнении и никакой задержки (о которой флот говорил в свой теории) не было. «Сандия» предложила теорию, что переполнение могло произойти ввиду недостаточной подготовки экипажа центрального орудия, плохо разработанного и выполненного плана стрельб и недостаточного инструктажа, что внесло свой вклад в путаные действия комендоров, и, возможно, неисправности трамбовочного поршня. Доклад «Сандии» заключал, что вероятность воспламенения пороха в 16-дюймовых орудиях ввиду переполнения такова, что требуются меры предотвращения переполнения на любой скорости. В докладе Счётной палаты содержалось заключение, что взрыв, вызванный переполнением, представлял из себя «ранее не распознанную проблему безопасности». Команда Шёбеля также проинформировала адмирала Келсо из Пентагона о своих открытиях.

17 октября 1991 г., спустя 17 месяцев, как флот вновь запустил расследование, Келсо провёл пресс-конференцию в Пентагоне, чтобы объявить результаты повторного расследования флота. Келсо отметил, что флот потратил на расследование 25 млн долларов. Он заявил, что флот не нашёл доказательств неправильных действий с орудием и правдоподобной причины случайного характера взрыва. Келсо заявил: «Первоначальное расследование было честной попыткой взвесить беспристрастно все доказательства, существовавшие в то время. И в самом деле, несмотря на теорию „Сандии“ и почти два года последующих тестов, значительная часть научных и экспертных доказательств продолжает поддерживать вывод первоначального расследования, что не может быть удовлетворительной причины случайного характера взрыва». Келсо добавил, что флот также не нашёл доказательств умышленного характера взрыва. Позднее он объявил, что приказал флоту никогда не поручать расследования инцидента такого характера неофициальному совету, состоящему из одного офицера. Келсо закончил доклад выражением «искренних соболезнований» семье Клейтона Хартвига и принёс извинения семьям погибших «поскольку прошло столько времени и, несмотря на все усилия, не было найдено ясного ответа, какова причина такой страшной трагедии».

Послесловие

«Айова»

Башня № 2 была закрыта и запечатана после ремонта и никогда более не действовала. Был проведён поверхностный ремонт, все детали, связанные с ремонтом, хранились внутри башни.

26 октября 1990 г. в Норфолке «Айова» была выведена из состава флота и переведена в состав резервного флота национальной обороны. С 24 сентября 1998 по 8 марта 2001 г. линкор находился на приколе в военно-морском образовательном и подготовительном центре в Ньюпорте. Оттуда корабль отбуксировали в Калифорнию. С 21 апреля 2001 по 28 октября 2011 г. корабль находился на стоянке в заливе Сэсун близ Сан-Франциско, находясь в составе резервного флота. В мае 2012 г. «Айову» отбуксировали в порт Лос-Анджделеса, где она была преобразована в плавучий музей.

В период с августа 1990 по февраль 1991 г. линкоры типа «Айова» — «Висконсин» и «Миссури» — несли боевую службу в Персидском заливе. Поддерживая боевые операции в войне в Заливе, линкоры выпустили 1182 снаряда из 16-дюймовых орудий, стрельбы проходили без аварий.

Карьеры

Миллиган и Мицелли ушли в отставку из флота в 1992 г., находясь в чинах контр-адмирала и капитана соответственно. Миллиган преподавал экономику в военно-морской школе последипломного образования, затем стал вице-президентом компании по национальному страхованию.

Капитан Мусалли ушёл в отставку в мае 1990 г., находясь в том же чине. На церемонии по передаче командования 4 мая Мусалли подверг флот критике за плохую организацию расследования, заявив, что следователи были «людьми, которые в своём стремлении решать проблемы „Айовы“ забыли о том, что надо поступать правильно в отношении экипажа „Айовы“». Позднее Мусалли устроился на работу в «Локхид Мартин» (округ Вашингтон). В 2001 г. Мусалли сделал заявление для газеты Washington Post: «Только Богу известно, что на самом деле случилось там в башне. Мы никогда ничего реально не сделаем, чтобы узнать наверняка».

Скелли был переведён на линкор «Висконсин» в конце 1990 или в начале 1991 г. и принимал прямое участие в действиях артиллерии в ходе войны в Заливе. В 1998 он ушёл в отставку.

Мейер ушёл в отставку в 1991 г. В своём прошении об отставке он выражал недовольство расследованием флотом причин взрыва и ролью в нём Мицелли и других офицеров. Мейер заявил, что они действовали с целью прикрытия. Письмо было направлено вице-адмиралу Джереми Бурде, который в то время занимал пост начальника Главного управления кадров флота. Бурда попросил Мейера убрать это из письма, но Мейер отказался. Когда Мейер явился за своими бумагами об увольнении, он обнаружил что его критика флота и некоторых офицеров убрана из текста письма. Мейер получил назначение на Средний восток, где принял участие в операциях «Щит пустыни» и «Буря в пустыне». В настоящее время Мейер служит на посту начальника отдела расследования притеснений гражданских лиц в управлении генерального инспектора министра обороны. В качестве одного из двух начальников уровня директора программы по защите осведомителей министерства обороны Мейер контролирует процесс проверки заявлений осведомителей из гражданского персонала министерства обороны.

Кендаллу Труитту было отказано в восстановлении на военной службе, по сообщениям в отместку за его выступления перед прессой и защиту Хартвига. Он был уволен со службы 9 февраля 1990 г. Труитт продолжал обелять имя Хартвига в своих заявлениях для прессы.

СМИ

Газета The New York Times в 1993 подвергла суровой критике флот за серию неудачных расследований, в числе которых были скандал на симпозиуме ассоциации Тейлхук, взрыв башни «Айовы», нарушения безопасности в американском посольстве в Москве и расследование убийства матроса-гомосексуалиста в Йокосуке (Япония). В газете содержалось заявление: «Каждый острый запрос может выявить различные слабости флота. Повторяющееся головотяпство говорит о системной проблеме военно-морской криминальной службе расследований и провальном управлении на высших уровнях»

В 1999 г. Шёбель опубликовал книгу Explosion Aboard the Iowa, где рассказал о своём руководстве расследованием компании «Сандия». Он сделал заключение, что инцидент на борту «Айовы» и последующие события демонстрируют, что важные дела должны расследоваться независимыми группами, а не собственными силами, в данном случае — флота. Он также отметил проявление злоупотреблений при мощной попытке манипулирования прессой, которую флот явно предпринимал, чтобы держать под контролем утечки информации о расследовании. Более того, Шёбель отметил нечестное и беспорядочное изложение прессой сенсационной информации, полученной неофициально от флота. Наконец, он отметил, что флоту не хватает надлежащей военно-юридической процедуры по отношению к погибшему персоналу.

В 1999 г. Чарльз Томпсон опубликовал книгу A Glimpse of Hell: The Explosion on the USS Iowa and Its Cover-Up документирующую его расследование взрыва и последующие события. В книге подвергаются весьма сильной критике многие из офицеров линкора, включая Мусалли, а также множество офицеров, принимавших участие в последующем расследовании со стороны флота и NIS. Книга получила благоприятные отзывы и в марте 1999 была избрана организацией Month Club военной книгой месяца. Томпсон заявляет, что после публикации книги его приглашение прочитать речь в национальном военно-морском музее было отменено, его книгу запретили продавать в книжном магазине музея и в магазинах розничной торговли на базах флота по всему миру. В своём запросе по поводу нарушения принципа свободы информации Томпсон привел сообщения электронной почты между чиновниками флота. В одном из них, направленном от офицера по связям с общественностью флота, говорилось по поводу Томпсона: «Я созову оптовиков и скажу им не продавать книгу этого автора». В 2001 г. телеканал FX показал телефильм A Glimpse of Hell снятый по мотивам книги Томпсона. Фильм собрал рейтинг в 3,3, его просмотрели 2,7 млн зрителей, что сделало его самым просматриваемым за всю семилетнюю историю канала FX.

Алан Е. Дихл, бывший менеджер безопасности ВВС США, описал инцидент на борту «Айовы» в своей книге Iowa incident in his 2003 book Silent Knights: Blowing the Whistle on Military Accidents and Their Cover-Ups. Дихл назвал инцидент и последующие события худшей попыткой военных скрыть правду, которую он когда-либо видел.

Одна из серий телесериала «Военно-юридическая служба» снята по мотивам событий на «Айове».

Судебные иски

19 апреля 1991 г. семья Хартвига подала в суд на флот за «умышленное причинение эмоционального расстройства» согласно федеральному закону об исках за гражданские правонарушения. 30 июня 1992 г. Хартвиги добавили ещё одно обвинение, после того как флот отправил письмо родителям Хартвига с приглашением погибшему вступить в ряды военно-морского резерва. В своём иске Хартвиги избрали именно такую формулировку с целью избежать ограничений возмещения ущерба, накладываемых прецедентом по делу Фереса. Министерство обороны потребовало отклонить иск Хартвигов в соответствии с принципом государственного иммунитета. Тем не менее, в мае 1993 г. окружной судья Кливленда Пол Р. Матья постановил, что иск Хартвигов может быть принят к производству. После досудебного следствия правительство опять подало просьбу отклонить иск. 26 января 1999 г. судья-магистрат Дэвид Перелман выпустил рекомендацию отклонить иск, так как период в несколько лет досудебной фазы показал, что для Хартвигов существенно возмещение ущерба за клевету и их малообоснованных жалоб на клевету недостаточно, чтобы преодолеть принцип государственного иммунитета. Семья Хартвигов опротестовала решение, но 10 ноября 1999 г. окружной судья Соломон Оливер-младший принял рекомендацию к отклонению иска, постановив, что «хотя пагубные действия правительства могли иметь место, они не могут стать основанием для иска против США».

Хартвиги также подали в суд на NBC News, требуя 10 млн долларов за возмещение «эмоционального расстройства, так как репортажи Фреда Фрэнсиса создали ложный образ Хартвига как массового убийцы с суицидальными наклонностями». В ответ NBC заявило, что они не могут быть ответственными за это, поскольку информация поступала к ним прямо от источников из NIS. Федеральный судья отклонил иск.

Тридцать восемь членов семей погибших на «Айове» моряков подали иск против флота требуя в общей сложности 2,35 млрд долларов в качестве возмещения за гибель их родственников при взрыве. Окружной судья Клод М. Хилтон в г. Александрия (штат Вирджиния) отклонил объединённый иск, ссылаясь на прецедент в деле Фереса.

В марте 2001 г. Мусалли, Мицелли, Морс и Финни подали иск против автора книги Glimpse of Hell Томпсона, издателя книги компании W. W. Norton & Company и Дэна Мейера. Истцы заявили, что большая часть книги содержит клевету и ложную конфиденциальную информацию о заговоре. В апреле 2001 г. Мортенсен подал отдельный иск за сходные действия. В ответ на иск Томпсон заявил, что будет отстаивать содержание книги.

В апреле 2004 г. Верховный суд штата Южная Каролина отклонил иск против Томпсона и Мейера, но допустил к рассмотрению иск против компании W. W. Norton. В феврале 2007 г. иск был урегулирован до суда, условия его разрешения не раскрыты. Стефен Ф. де Антонио, адвокат истцов, заявил, что его клиенты чувствовали себя «полностью оправданными». Компания W. W. Norton никогда публично не отвергала и не опровергала материалы из книги Томпсона, однако отправила письмо бывшим офицерам где заявлялось: «Вы уверены, что книга в определённой степени указывает на ваше участие в сокрытии фактов, на вашу некомпетентность, что вы сообща совершали преступные действия, нарушали правила флота, морскую практику, выказывали профессиональную неумелость. Компания Norton сожалеет об эмоциональном расстройстве, которое испытали вы и ваши семьи».

Поминальные службы

На военно-морской базе в Норфлоке был возведён небольшой памятник. Каждый год 19 апреля в Норфолке проводится поминальная служба, в который участвуют бывшие члены экипажа «Айовы» и члены семей погибших при взрыве.

В ходе церемонии 1999 года капитан флота в отставке Ларри Сикист, первый командир «Айовы» после возвращения в строй, произнёс речь перед бывшими членами экипажа «Айовы» и семьями 47 моряков, погибших при взрыве. Сикист подверг критике флот за то, что он вводил в заблуждение семьи погибших о своём расследовании и преследовал членов семей моряков, добавив при этом: «Со стороны командования флота хорошо было бы прийти сюда и сказать вам что-нибудь прямое типа „Мы просим прощения“». Представитель флота сказал в ответ: «Всё, что сказал капитан Сикист — это его мнение. Это его право».

С тех пор как линкор «Айова» стал кораблём-музеем в Сан-Педро, Лос-Анджелес появилась возможность проводить поминальные службы на его борту. Первая такая служба была проведена 19 апреля 2013 на палубе рядом с башней.

Литература

Печатные СМИ

• Bonner Kit. Great Naval Disasters: U.S. Naval Accidents in the 20th Century. — Zenith Press. — ISBN 0-7603-0594-3.
• Diehl Alan E. Silent Knights: Blowing the Whistle on Military Accidents and Their Cover-Ups. — Potomac Books. — ISBN 1-57488-544-8.
• Schwoebel Richard L. Explosion Aboard the Iowa. — Diane Pub Co, 2001. — ISBN 0-7567-6583-8.
• Shilts Randy. Conduct Unbecoming: Gays and Lesbians in the U.S. Military. — St. Martin's Griffin, 1993. — ISBN 0-312-34264-0.
• Thompson II Charles C. A Glimpse of Hell: The Explosion on the USS Iowa and Its Cover-Up. — W. W. Norton, 1999. — ISBN 0-393-04714-8.
• Vistica Gregory. Fall From Glory: The Men Who Sank the U.S. Navy. — Touchstone, 1997. — ISBN 0-684-83226-7.
• Vogel, Steve. Deadly Blast Haunts Battleship's Skipper, The Washington Post (18 March 2001).

Web

• Associated Press. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE3D71638F93BA35751C1A96F948260&scp=3&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse U.S.S. Iowa Returns to Port] (Newspaper article), The New York Times (8 December 1989). Проверено 2 января 2008.
• Associated Press [www.gunsnet.net/forums/archive/index.php/t-175819.html Court allows Iowa officers to sue book publisher]. Jelsoft Enterprises Ltd. Проверено 9 мая 2007. [www.webcitation.org/6EQ8jtOhh Архивировано из первоисточника 14 февраля 2013].
• Associated Press. [www.abcmoney.co.uk/news/13200722929.htm Defamation suit over USS Iowa book settled], ABCmoney.co.uk. Проверено 9 декабря 2008.
• Blue, Dan. [www.sfgate.com/cgi-bin/article.cgi?file=/chronicle/archive/1999/06/13/RV97469.DTL Framed at Sea: How Navy officers tried blame 47 deaths on a sailor by calling him gay] (Newspaper book review), San Francisco Chronicle (13 June 1999). [web.archive.org/20001101174148/www.sfgate.com/cgi-bin/article.cgi?file=/chronicle/archive/1999/06/13/RV97469.DTL Архивировано] из первоисточника 1 ноября 2000. Проверено 19 ноября 2008.
• Charles, Dan [www.newscientist.com/article/mg13117866.300-battleship-blast-was-accident-not-suicide-.html Battleship blast was accident, not suicide] (Magazine article). New Scientist (14 September 1991). Проверено 19 октября 2008. [www.webcitation.org/6EQ8kpVc2 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2013].
• Conahan Frank C. [archive.gao.gov/d42t14/141438.pdf Battleships, issues arising from the explosion aboard the USS Iowa]. — The Office of the Distributor, General Accounting Office, 1990. — ISBN ASIN B00010DRDG.
• DiGiulian, Tony [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_16-50_mk7.htm United States of America 16"/50 (40.6 cm) Mark 7]. Navweaps.com (3 November 2008). Проверено 22 декабря 2008. [www.webcitation.org/6EQ8lVMY5 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2013].
• Dorsey, Jack. [www.ussiowa.org/turret2/news/later/html/memories_vpls.htm Ten years after Iowa tragedy, only evidence left is memories] ((as reproduced at USSIowa.org)), Virginian-Pilot (17 April 1999). Проверено 9 мая 2007.
• Engelberg, Stephen. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE2D91E38F936A35752C1A96F948260 Navy Finding on Iowa Blast Is Drawing Criticism] (Newspaper article), The New York Times (5 November 1989). Проверено 2 января 2008.
• Garzke William H., Jr. [www.combie.net/webharbor/museum/bb61-2.html Battleships]. — Naval Institute Press: Anapolis, Maryland, 1995.
• Gordon, Michael R.. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CEED7143AF936A15756C0A966958260 Navy Reopens Iowa Blast Inquiry After Ignition in Gunpowder Test] (Newspaper article), The New York Times (25 May 1990). Проверено 2 января 2008.
• General Accounting Office (GAO). [archive.gao.gov/d19t9/144706.pdf U.S.S. Iowa Explosion: Sandia National Laboratories' Final Technical Report]. — The Office of the Distributor, General Accounting Office.
• General Accounting Office (GAO). [archive.gao.gov/d21t9/143037.pdf Battleships, issues arising from the explosion aboard the USS Iowa]. — The Office of the Distributor, General Accounting Office, January 1991.

Ссылки

• Halloran, Richard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE0D9153AF932A05756C0A96F948260 Sailor Says Inexperience of Crew Probably Caused Iowa Explosion] (Newspaper article), The New York Times (31 May 1989). Проверено 2 января 2008.
• Halloran, Richard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE2DA163AF930A35755C0A96F948260 Suicide Theory Pursued in Iowa Blast] (Newspaper article), The New York Times (3 June 1989). Проверено 2 января 2008.
• Halloran, Richard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE7DA1031F93BA25752C1A96F948260 House Panel Plans Inquiry Into Explosion Aboard Iowa] (Newspaper article), The New York Times (18 November 1989). Проверено 2 января 2008.
• Halloran, Richard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE7DB1F3DF930A25751C1A96F948260 Navy Account of Iowa Explosion Is Criticized] (Newspaper article), The New York Times (13 December 1989). Проверено 2 января 2008.
• Halloran, Richard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE4DB143EF937A25751C1A96F948260 2 Survivors of Iowa Blast Deny Shipmate Set It Off] (Newspaper article), The New York Times (14 December 1989). Проверено 2 января 2008.
• Johnson, Dirk. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CE2DF1531F934A15756C0A966958260 Their Hearts Said Navy Erred About Iowa Blast] (Newspaper article), The New York Times (27 May 1990). Проверено 19 октября 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE7DE1231F93BA3575AC0A96F948260 Excerpts From Iowa Blast Findings] (Newspaper article), The New York Times (8 September 1989). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE3D7143BF933A15752C1A96F948260&scp=8&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse A Stand-Down for Naval Justice?] (Newspaper article), The New York Times (20 November 1989). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CEFDE153FF931A15750C0A966958260&scp=13&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse The Navy's Disloyalty to Its Own] (Newspaper article), The New York Times (22 March 1990). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CE4D81E3DF937A25756C0A966958260 Naval Injustice] (Newspaper editorial), The New York Times (14 May 1990). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CEFD8103CF935A15756C0A966958260 Excerpts From Report to Congress on the Iowa Explosion] (Newspaper article), The New York Times (26 May 1990). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9E0CE2DE173FF932A35754C0A964958260 Sailor's Family Sues Navy Over Iowa Report] (Newspaper article), The New York Times (1 July 1992). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9F0CEEDD163EF932A25756C0A965958260&scp=17&sq=USS%20Iowa%20explosion&st=cse Shape Up, Navy] (Newspaper editorial), The New York Times (11 May 1993). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=990DE1DA163AF933A15757C0A96F958260 National News Briefs; Naval Apology Is Sought In U.S.S. Iowa Disaster] (Newspaper article), The New York Times (20 April 1999). Проверено 2 января 2008.
• [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE2DF1639F936A35753C1A96F948260 Navy Punishes Four for Iowa's Deficiencies], The New York Times (5 October 1989). Проверено 9 мая 2007.
• Rogers, J. David [web.mst.edu/~rogersda/american&military_history/World%27s%20Fastest%20Battleships.pdf Development of the World's Fastest Battleships] (PDF). Проверено 22 декабря 2008. [www.webcitation.org/6EQ8lyGuA Архивировано из первоисточника 14 февраля 2013].
• Rosenthal, Andrew. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE4DD173AF935A15756C0A96F948260 Pentagon Transferring Crewman Under Investigation in Iowa Blast] (Newspaper article), The New York Times (26 May 1989). Проверено 2 января 2008.
• Rosenthal, Andrew. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE4DF1639F933A15754C0A96F948260 Discord Reported in Navy Over Iowa Blast Inquiry] (Newspaper article), The New York Times (20 July 1989). Проверено 2 января 2008.
• Schmalz, Jeffrey. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DEED7123CF934A15756C0A96F948260 Sailor Under Investigation Denies Links to Iowa Blast] (Newspaper article), The New York Times (27 May 1989). Проверено 2 января 2008.
• Schmitt, Eric. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CEFD8173FF935A15756C0A966958260&sec=&spon=&pagewanted=all Tests by Experts Challenge Navy Over Iowa Blast] (Newspaper article), The New York Times (26 May 1990). Проверено 22 ноября 2008.
• Schmitt, Eric. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CE5DC133DF932A25755C0A966958260 Navy Investigators Face New Attack] (Newspaper article), The New York Times (11 June 1990). Проверено 2 января 2008.
• Stein, Jeff. [www.salon.com/books/feature/1999/08/18/navy/print.html Uncle Sam wants you -- in the dark], Salon.com (18 August 1999). Проверено 9 мая 2007.
• Supreme Court of South Carolina [www.judicial.state.sc.us/opinions/displayOpinion.cfm?caseNo=3769 Published opinion and orders]. Supreme Court of South Carolina. Проверено 9 мая 2007.- Record of suit brought by Fred Moosally, Joseph Miceli, John Morse and Robert D. Finney against Charles C. Thompson, II, author of the book, A Glimpse of Hell.
• Thompson, Charles. [findarticles.com/p/articles/mi_qa3720/is_199907/ai_n8874873/pg_1?tag=artBody;col1 Cover-up aboard the USS Iowa], Investigative Reporters and Editors (BNET). Проверено 19 октября 2008.
• Trainor, Bernard E.. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE4DA143CF933A15757C0A96F948260&sec=&spon=&&scp=2&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse Explosion and Fire Kill at Least 47 on Navy Warship] (Newspaper article), The New York Times (20 April 1989). Проверено 2 января 2008.
• Trainor, Bernard E.. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?sec=health&res=950DE2D61739F936A15756C0A96F948260 Iowa Blast Inquiry Turns to Possibility of Foul Play], New York Times (25 May 1989). Проверено 9 мая 2007.
• Trippett, Frank (5 June 1989). «[www.time.com/time/magazine/article/0,9171,957878,00.html Mystery Aboard the Iowa]». Time. Проверено 9 May 2007.
• Trost, C. A. H.. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=9C0CE7DF1E3BF933A25756C0A966958260&scp=6&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse Navy Investigation of Iowa Explosion Was Thorough and Sound] (Letter to newspaper editor), The New York Times (16 April 1990). Проверено 2 января 2008.
• United States Court of Appeals, Sixth Circuit [bulk.resource.org/courts.gov/c/F3/76/76.F3d.379.94-3879.html Earl V. HARTWIG, et al., Plaintiffs-Appellants, v. NATIONAL BROADCASTING CO, INC., Defendant-Appellee] (Web document). Public.Resource.org (26 January 1996). Проверено 19 октября 2008. [www.webcitation.org/6EQ8mRHF7 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2013].
• Weinraub, Bernard. [query.nytimes.com/gst/fullpage.html?res=950DE3DA1F31F936A15757C0A96F948260&sec=&spon=&&scp=7&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse Bush Joins In the Grief Over Iowa] (Newspaper article), The New York Times (25 April 1989). Проверено 2 января 2008.
• Zucchino, David [home.texoma.net/~ddthompson/suicide3.htm The suicide files: Death in the military (third of four parts)] (Newspaper article). Philadelphia Inquirer (December 1993). Проверено 2 января 2008.

См. также

Аудио/видео

• A&E Network. History Undercover: USS Iowa Explosion [Documentary video]. A & E Home Video.(2001).
• Salomon, Mikael (Director). A Glimpse of Hell [Television production]. 20th Century Fox Television.(2001). [movies.nytimes.com/movie/258531/A-Glimpse-of-Hell/overview?scp=15&sq=USS%20Iowa%20turret%20explosion&st=cse Independent review]

Другие СМИ

• Michaud Stephen G. The Evil That Men Do: FBI Profiler Roy Hazelwood's Journey into the Minds of Sexual Predators. — St. Martin's True Crime, 1999. — ISBN 0-312-97060-9.- Roy Hazelwood, a former member of the FBI’s Behavioral Science Unit, in this book defends his work as a member of the FBI team which concluded in an «equivocal death analysis» that Hartwig had likely intentionally caused the Iowa explosion.
• Milligan Richard D. Investigation to inquire into the explosion in number two turret on board USS Iowa (BB 61) which occurred in the vicinity of the Puerto Rico operating area on or about 19 April 1989. — Secretary of the Navy, 1989. — ISBN ASIN B00071T0DU.- The official report on the US Navy’s first investigation into the explosion conducted by Milligan. Excerpts from this report are reprinted in Schwoebel’s book listed above.

Отрывок, характеризующий Взрыв в башне USS Iowa (BB-61)

– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.