Волович, Остафий Богданович
Остафий Богданович Волович<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 1579 — 1587 | ||
| Предшественник: | Ян Ходкевич | |
| Преемник: | Ян Кишка | |
| ||
| 1566 — 1579 | ||
| Преемник: | Христофор Радзивилл-Перун | |
| ||
| 1579 — 1587 | ||
| Предшественник: | Николай Радзивилл-Рыжий | |
| Преемник: | Лев Иванович Сапега | |
| ||
| 1569 — 1579 | ||
| Предшественник: | Юрий Александрович Ходкевич | |
| Преемник: | Христофор Радзивилл-Перун | |
| Рождение: | Ок. 1520 | |
| Смерть: | 1587 | |
| Отец: | Богдан Григорьевич Волович | |
| Супруга: | Феодора Павловна Сапега | |
| Дети: | Регина | |
Оста́фий Богда́нович Воло́вич (польск. Ostafi Wołłowicz; около 1520—1587) — государственный деятель Великого княжества Литовского, гуманист и просветитель, один из составителей Литовского статута, руководителей и меценат реформационного движения на землях Великого княжества Литовского.
Содержание
Биография
Уроженец Гродненского воеводства. Происходил из православного рода Воловичей. Получил домашнее образование, затем учился в одном из университетов в Германии и, предположительно, в Падуанском университете.
В 1540-х годах служил секретарём у виленского воеводы Яна Глебовича. В 1552 году женился на Феодоре Сапеге. Занимал высокие должности маршалка литовского, подскарбия земского Великого княжества Литовского (1561—1566), подканцлера литовского (1566-1579), маршалка дворного (1561—1569). Был доверенным Сигизмунда II Августа и выполнял его поручения, в частности, в переговорах с царём Иваном Грозном (1553), в результате которых было подписано перемирие. В награду Волович получил от короля Могилёвское староство. За помощь королеве Боне в проведении аграрной реформы получил Усвятское староство.
В 1558 году вместе с виленским воеводой Николаем Радзивиллом Чёрным безуспешно пытался убедить посла Ивана Грозного в необходимости союза христианских держав Великого княжества Литовского и Русского государства против Крымского ханства и турок. Позднее в начале Ливонской войны Волович и Николай Радзивилл Чёрный через посла Володкевича предлагали установить мирные отношения, скреплённые браком Ивана IV на сестре польского короля и великого князя литовского Сигизмунда II Екатерине. Был одним из тех государственных деятелей ВКЛ, которые обращались к Андрею Курбскому с приглашением переехать в Литву.[1][2]
Состоял в комиссии, готовящей второй Литовский статут (1566). Был каштеляном трокским (1569). Выступал, вместе с Григорием Ходкевичем, Николаем Радзивиллом Чёрным и другими сторонниками максимального сохранения державной самостоятельности Великого княжества Литовского, решительным противником Люблинской унии (1569).
Был известным сторонником веротерпимости и свободомыслия. Из православия перешёл в протестантство, был сторонником кальвинизма, позднее — арианства. На средства Воловича была создана печатня в Несвиже. Покровительствовал Симону Будному; благодаря заботам Воловича были изданы «Катехизис» (1562) и другие его сочинения. Стараниями Воловича и на его средства был сделан перевод сочинения швейцарского теолога-кальвиниста Генриха Буллингера «О истинном принятии тела и крови Иисуса Христа».
Во время элекционной войны 1575 года был сторонником эрцгерцога Эрнеста Габсбурга, сына императора Максимилиана II, однако затем примирился со Стефаном Баторием. Принимал участие в походе на Полоцк и других военных предприятиях нового короля.
С 1579 года канцлер Великого княжества Литовского (1579—1587), каштелян виленский. Во время третьей элекционной войны (1587) выступал против выбора Сигизмунд III Вазы без участия Великого княжества Литовского, однако вскоре склонился на его сторону.
Напишите отзыв о статье "Волович, Остафий Богданович"
Примечания
- ↑ Гладкий А. И., Цеханович А. А. [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4028 Курбский Андрей Михайлович, князь]. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Проверено 25 января 2009. [www.webcitation.org/66Q84nVjh Архивировано из первоисточника 25 марта 2012].
- ↑ Скрынников Р. Г. [militera.lib.ru/bio/skrynnikov_rg/02.html Война за Ливонию]. Иван Грозный. Милитера. Проверено 25 января 2009. [www.webcitation.org/66Q85vD3W Архивировано из первоисточника 25 марта 2012].
Литература
- Галенчанка Г. Астафій Валовіч (1520—1587) // Славутыя імёны Бацькаўшчыны: Зборнік. — Вып. 1 / Уклад. У.Гілеп і інш. — Мн., 2000. — С. 28-38. (белор.)
- Грыцкевіч А. П. Валовіч Астафі // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі: У 6 т. Т. 2. — Мн., 1994. — С. 208—209. (белор.)
- Падокшын С. А. Валовіч Астафій Багданавіч // Мысліцелі і асветниікі Беларусі. Энцыклапедычны даведнік / гал. рэд. Б. I. Сачанка — Мінск: Беларуская энцыклапедыя, 1995. — С. 60—63. — 672 с. — 6000 экз. — ISBN 985-11-0016-1. (белор.)
- Саверчанка І. Астафей Валовіч (Гісторыка-біяграфічны нарыс). — Мн., 1992. (белор.)
Ссылки
- Дорошевич Э. К. [www.filosofiya.su/word/valovich.htm Валович (Новейший философский словарь)]
- Марозава С. [belchrist.narod.ru/pages/1_kanf_hist/16-18/Volovich.htm Волович Евстафий].
- Падокшын С. [www.belreform.org/valovicz.php Палітык і асьветнік (Рэфармацыя ў Беларусі)] (белор.)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Волович, Остафий Богданович
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
