Вяркяй

Вяркя́й (Веркяй, Верки, лит. Verkiai, польск. Werki) — один из районов Вильнюса. Располагается в лесистой местности к северу от центральной части города на правом берегу реки Вилии (Нерис). Вместе с Балтупяй, Ерузале и другими микрорайонами входит в состав Вяркяйского староства (Verkių seniūnija).

Главная достопримечательность — Вяркяйский дворцово-парковый ансамбль с системой прудов. Вокруг находится Региональный парк Вяркяй. Местность соседствует с Сантаришкес, Ерузале, Тринополем. В 6 км к северо-востоку от Вяркяй (и в 16 км от центра города) располагаются Зелёные озёра.

Название

Название традиционно выводится из литовского глагола verkti «плакать» и объясняется легендой, согласно которой великий князь Гедимин, охотясь однажды в этих местах, нашёл в орлином гнезде плачущего ребёнка. Ребёнок, названный Лиздейко или Лиздейка (от литовского lizdas «гнездо»), был под покровительством князя воспитан верховным жрецом и сам стал верховным жрецом бога грома Перкунаса. По истолкованию этим жрецом сна Гедимина был, по преданию, основан Вильнюс; жрец стал родоначальником Радзивиллов. Литовское название в форме множественного числа. Традиционное написание в русских текстах Верки, или, в изданиях второй половины XX века — Веркяй; вариант Вяркяй обусловлен § 47 «Инструкции по транскрипции фамилий, имен и географических названий с русского языка на литовский и с литовского языка на русский», апробированной Комиссией по литовскому языку при Академии наук Литовской ССР, согласно которому литовская e транскрибируется русской я.

История

См. также: Вяркяйский дворец

После крещения Литвы великий князь Ягайло в 1387 году подарил Верки виленским католическим епископам, которым местность принадлежала до 1794 года. Каменную резиденцию здесь выстроил в XVII веке епископ Константин Бжостовский.

В 1658 году недалеко от Верок Юрием Долгоруковым была разбита польско-литовская армия. В 1780-е гг. епископ Игнатий Масальский поручил архитектору Лауринасу Гуцявичюсу перестройку дворцового комплекса. Общий проект подготовил архитектор Мартин Кнакфус.

После Масальского Верки выбыли из владения церкви и переходили от одного светского владельца к другому. В 1839 году собственником выморчочных владений Радзивиллов несвижской линии стал князь Лев Витгенштейн. По его распоряжению главное здание комплекса было разрушено. Развалины были разобраны и отделан один только левый флигель, причём надстроена башня и приделан зимний сад с южной стороны. Позднее имение стало собственностью Чепелевского.

В начале XX века здесь имелся водопровод, газовое освещение, почтовая и телеграфная станция. На верхушку горы, к самому дворцу, вела со стороны мельницы широкая, шоссированная дорога. Парк был разбит в английском вкусе, с фонтанами и статуями, с живописными видами. Ещё в первой половине XX века Верки считались предместьем города.

С 1960 года Вяркяйский архитектурный ансамбль принадлежит Академии наук Литвы. Ныне его занимает Институт ботаники.

Литература

• Kłos, Juliusz. Wilno. Przewodnik krajoznawczy. — Wydanie trzecie poprawione po zgonie autora. — Wilno: Wydawnictwo Wileńskiego oddziału Polskiego Towarzystwa Turystyczniego-krajoznawczego, 1937. — С. 276—281. — 323 с.
• Venclova, Tomas. Wilno. Przewodnik / Tłumaczenie Beata Piasecka. — R. Paknio leidykla, 2006. — С. 197—198. — 216 с. — ISBN 9986-830-47-8.

Ссылки

• [www.verkiai.lt/index.php/pageid/287 Вяркяй]
• [www.botanika.lt/verkiai/index.html Verkiai]

Отрывок, характеризующий Вяркяй

Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.