Гарнер, Алан

Алан Гарнер
Alan Garner
Алан Гарнер в 2011 году
Имя при рождении:	Алан Гарнер
Дата рождения:	17 октября 1934(1934-10-17) (89 лет)
Место рождения:	Конглтон, Чешир, Англия, Великобритания
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Род деятельности:	Писатель, фольклорист
Годы творчества:	1960 — наши дни
Направление:	Фэнтези
Жанр:	Детская литература, фэнтези, фольклор
Язык произведений:	английский
Дебют:	«Волшебный камень Бризингамена»
Награды:
© Произведения этого автора несвободны

Алан Гарнер (англ. Alan Garner род. 17 октября 1934) — английский писатель, известный прежде всего своими фэнтезийными романами для детей и пересказами традиционных английских народных сказок. Его творчество основано на пейзажах, истории и фольклоре его родного графства Чешир в Северо-Западной Англии. Книги написаны в этих местах с использованием чеширского диалекта.

Гарнер родился в семье рабочего в городе Конглтоне (графство Чешир) и вырос у соседней деревни Олдерли Эдж. Он провёл большую часть юности в лесистых местах, известных там как «Эдж», где у него появился интерес к местному фольклору. Закончив среднюю школу в Манчестере, а затем Оксфордский университет, в 1957 году он переехал в деревню Блэкден, где купил и отремонтировал позднесредневековое здание, известное как Тод Холл. Его первый роман «Волшебный камень Бризингамена» был опубликован в 1960 году. Этот фэнтезийный роман для всех, кому его интересно было бы прочитать, написанный в Олдерли Эдж, содержит элементы местного фольклора в своём сюжете и образах не главных персонажей. Позднее Гарнер написал продолжение «Луна в канун Гомрата» (1963), но и ещё одно - "Материал". Он создал ряд других фэнтезийных романов: «Элидор» (1965), «Совы на тарелках» (1967) «Красное Смещение» (1973), до того как было издано продолжение. Род Гарнеров в семьях передавал сказки об Эдже, и традиция переходила эта из семьи в семью. Одна о короле и зачарованным сном спящих его рыцарях. В середине 19 века прапрапрадедушка Алана на скале, близко с источником утоляющим жажду,КАдЕллИнА, - наскоблил бороду и лицо чАрОдЕЯ, его имя Роберт. А Каделлин не Гарнер. Гарнер был первый кто получил высшее образование, это привело к не большому расколу между ним и его родственниками, которые - как он писал "не могли поладить со мной и с которыми не мог поладить я. Не смотря на то, что ранние труды Гарнера часто помечаются как "детская литература", лично Гарнер отвергает такое описание: в интервью он сообщил, что "безусловно никогда не писал для детей" и что вместо этого Алан Гарнер писал для себя. Нил Филип в своём критическом обзоре произведений Гарнера (1981) отметил, что до этого момента, всё, что было от Алана Гарнера было для детей, продолжая говорить, что, возможно, Гарнер имеет тот случай, когда разделение на детскую литературу и взрослую бессмысленно, что его литература нравится не зависимо от возраста читателям. У меня есть целых четыре шкафа переписки с читателями, и спустя годы основная идея ясна и непоколебима. Читатели до восемнадцати лет читают написанное мною с большим увлечением, пониманием и ясностью восприятия, нежели взрослые. Взрослые увязают, утверждают что я сложен, своенравен и мракобес, а иногда просто стремлюсь смутить. Это не я, я всего лишь стараюсь найти простую, просто расказанную историю. Я не решал осознанно, - что - пишу для детей, но я как-то связан с ними... - Алан Гарнер 1989. Отойдя от фэнтези как от жанра, Гарнер выпустил «Каменную книгу» (1979), серию из четырёх коротких повестей, подробно описывающих один день из жизни четырёх поколений его семьи. Он также опубликовал серию переписанных им английских народных сказок в циклах «Золотые Сказки» (1980), «Книга британских сказок Алана Гарнера» (1984) и «Сумка лунного сияния» (1986). В своих последующих романах, «Strandloper» (1996) и «Thursbitch» (2003), он продолжал писать истории, вращающиеся вокруг Чешира, но без фэнтезийных элементов, характерных для его ранних работ.

Биография

Ранние годы: 1934–1956

«Я должен был вернуться [к семейным способам ведения дел], с использованием навыков, которых были лишены мои предки; но у меня не было ничего, что они назвали бы стоящим. Моё преимущество было в языке, в языках. Так или иначе, я должен был это использовать. Письменность была моим ручным искусством. Но что я знал достаточно, чтобы суметь об этом написать? Я знал землю» — Алан Гарнер, 2010

Гарнер родился в передней комнате дома своей бабушки в Конглтоне (графство Чешир), 17 октября 1934. Вырос он неподалёку, в Олдерли Эдже, зажиточной чеширской деревне, которая фактически стала пригородом Манчестера. Гарнер рос в «сельской рабочей семье», Его происхождение связано с Олдерли Эджем по крайней мере с XVI века, прослеживаясь от Алана по обратной хронологии к смерти Уильяма Гарнера в 1592 году. Семья Гарнеров передавала «истинную устную традицию», уча своих детей сказкам об Эдже, включая, например, историю о короле и его армии рыцарей, которые спят под Эджем, оберегаемые колдуном. А в середине XIX века прапрапрадедушка Алана Роберт Гарнер вырезал лицо бородатого колдуна на каменной скале рядом с источником, известным в местном фольклоре как Родник Колдуна. Живущие в этой сельской местности Роберт Гарнер и его родственники были искусными мастерами, которые с каждым последующим поколением старались «улучшить или сделать что-то отличное от предыдущих».

Дедушка Алана, Джозеф Гарнер, «умел читать, но не делал этого, и потому был практически безграмотным», но вместо этого рассказывал своему внуку разные сказки об Эдже. Как позднее заметил Алан, в итоге он «был осведомлён о магии [Эджа]» как ребёнок, который часто играл там со своими друзьями. История короля и колдуна, живущих под холмом, сыграла важную роль в жизни молодого Алана, «глубоко укоренившись в его психике» и сильно сказалась на его произведениях.

В детстве Гарнер столкнулся с несколькими болезнями, угрожавшими его жизни. Тем не менее, он пошёл в местную школу, где был вознаграждён за свой высокий интеллект, но наказан за родной чеширский акцент. В дальнейшем, он пошёл в среднюю школу в Манчестере, а затем стал изучать классические языки в Магдален-колледже Оксфордского университета. Гарнер стал первым членом семьи, получившим высшее образование. Он отметил, что это привело к исключению его из «культурного фона» и некоторому расколу между ним и родственниками, которые «не могли поладить со мной, и с которыми не мог поладить я».

«Волшебный камень Бризингамена» и «Луна в канун Гомрата»: 1957–1964

В 1957 Гарнер приобрёл Тод Холл, здание времён позднего средневековья, в Блэкдене, в семи милях от Олдерли Эджа. В конце XIX века Холл разделили на два коттеджа для сельскохозяйственных рабочих, но Гарнер получил оба за 670 фунтов стерлингов и приступил к преобразованию их обратно в цельный дом.

Именно в Тод Холле Гарнер начал писать свой первый роман, который должен был получить название «Волшебный камень Бризингамена: История Олдерли». Сложившись на Олдерли, она вращалась вокруг двух детей, Колина и Сьюзен, которых отправляют жить в округ к старой няне их матери Бесс и её мужу Гаутеру Моссоку. Настроившись на изучение Эджа, они обнаруживают злобное племя «сварт-альфаров», которые живут в разрушенных шахтах и собираются захватить их, пока волшебник Каделлин не спасает их и не выясняет, что силы тьмы подтягиваются к Эджу в поисках королевского «волшебного камня Бризингамена». Занятый творчеством, Гарнер одновременно попытался устроиться учителем, но вскоре сдался, полагая, что «не мог писать и преподавать; эти силы были слишком схожи». Поэтому в течение четырёх лет он был разнорабочим, оставаясь незанятым большую часть этого времени.

Гарнер отправил рукопись своего дебютного романа в издательскую компанию «Коллинз», где она была подхвачена главой компании, Уильямом Коллинзом, который находился в поиске новых фэнтези-романов после успеха «Властелина колец» Дж.Р.Р.Толкина. Гарнер, став впоследствии другом Коллинза, заметил, что «Билли Коллинз увидел заголовок с забавными словами и решил опубликовать это». Выпущенный в 1960, «Волшебный камень Бризингамена» оказался «оглушительным успехом… как у критиков, так и в коммерческом плане» и позже был описан как «трюк воображения, роман, показавший почти каждому последующему писателю, чего можно достичь с помощью романа, выпущенного якобы для детей».

«Когда я занялся литературной деятельностью, которая частично интеллектуальна по своей функции, но в первую очередь интуитивна и эмоциональна по своему исполнению, я обратился к тому, волнующему и сверхъестественному, что было во мне — это была легенда о Короле Артуре, Спящем под Холмом. Она стояла за всем, что мне пришлось бросить, чтобы осмыслить, что мне нужно было бросить. И поэтому первые две мои книги небогаты на описания — я был несколько нем в этой области, но наполнены образами и пейзажами, потому что пейзажи я унаследовал вместе с легендой». — Алан Гарнер, 1989

Когда вышла первая книга Гарнера, он оставил свою рабочую должность и получил работу внештатного телерепортёра, живя «впроголодь» на «скудный» бюджет. Он также работал над продолжением «Волшебного камня Бризингамена», которое получило название «Луна в канун Гомрата».

«Луна в канун Гомрата» также вращается вокруг приключений Колина и Сьюзен, одержимой злобным существом по имени Броллачан, которое недавно проникло в мир. С помощью волшебника Каделлина Броллачана изгоняют, но душа Сьюзен тоже покидает её тело, отправляясь в другое измерение, ведя за собой Колина, ищущего путь, чтобы вернуть её.

В более позднем интервью в 1989 году Гарнер признался, что он оставил возможность для появления третьей книги о приключениях Колина и Сьюзен, задумав трилогию, но намеренно принял решение не писать её, а вместо этого двигаться дальше, чтобы написать что-то другое. Тем не менее, «Boneland», завершение цикла, всё же было написано и опубликовано в августе 2012 года.

«Элидор», «Совы на тарелках» и «Красное Смещение»: 1964–1973

В «Элидоре», место действия которого — современный Манчестер, речь идёт о четверых детях, которые попали в викторианскую церковь и нашли там портал в волшебную страну Элидор. Там Король Мэлиброн поручает им помочь спасти четыре сокровища, похищенные силами зла, которые пытаются взять Элидор под свой контроль. Успешно исполнив это, дети возвращаются домой в Манчестер, но злые силы преследуют их, чтобы украсть победу.

Действие «Сов на тарелках» происходит в Уэльсе и основывается на сюжете из средневекового валлийского эпоса «Мабиногион».

Цикл «Каменная Книга» и коллекции сказок: 1974–1994

Цикл «Каменная Книга» (1976–1978) поэтичен по своему стилю и влиянию. Гарнер обращает особое внимание на язык и стремится воспроизвести модуляции чеширского диалекта английского языка. Он объясняет это чувством ярости, испытанным во время чтения поэмы «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь»: его отец не нуждался бы в сносках. Этот и другие аспекты его трудов стали объектом детального анализа Нила Филипса в работе «Прекрасная Ярость: Критическое введение в творчество Алана Гарнера» (издательство «Коллинз», 1981).

В интервью 1989 года Гарнер заметил, что несмотря на то, что написание «Каменной Книги» было «изнурительным», она стала «самым стоящим из всего, что он написал к тому времени».

«Strandloper», «Thursbitch» and «Boneland»: 1995–настоящее время

В 1996 году увидел свет роман Гарнера «Strandloper».

Его собрание эссе и публичных выступлений, «Голос, что грохочет», содержит много автобиографического материала (включая отчёт о его жизни с биполярным расстройством), так и критические размышления о фольклоре и языке, литературе и образовании, природе мифа и времени.

Следующий роман Гарнера, «Thursbitch», вышел в 2003 году.

Последний роман Гарнера, «Boneland», изданный в августе 2012, завершает трилогию, начатую более пятидесяти лет назад с «Волшебного камня Бризингамена».

Литературный стиль

«У меня есть целых четыре шкафа переписки с читателями, и спустя годы основная идея ясна и непоколебима. Читатели до восемнадцати лет читают написанное мною с бо́льшим увлечением, пониманием и ясностью восприятия, чем взрослые. Взрослые увязают, утверждают, что я сложен, своенравен и мракобес, а иногда просто пытаются смутить. Это не я; я всего лишь пытаюсь найти простую, просто рассказанную историю… Я не решал осознанно, что пишу для детей, но я как-то связан с ними. Думаю, это относится к моей психопатологии, но я недостаточно компетентен, чтобы это определить». — Алан Гарнер, 1989

Несмотря на то, что ранние работы Гарнера часто помечаются как «детская литература», лично Гарнер отвергает такое описание: в одном из интервью он сообщил, что «безусловно, никогда не писал для детей» и что вместо этого он всегда писал исключительно для себя. Нил Филип в своём критическом обзоре творчества Гарнера (1981) отметил, что до этого момента «всё, что выпустил Алан Гарнер, было выпущено для детей», но несмотря на это продолжал говорить о том, что «возможно, у Гарнера был тот случай, когда разделение на детскую и взрослую литературу бессмысленно», и о том, что его литература «нравится типу людей, независимо от их возраста».

Английский писатель и академик Чарльз Батлер отмечал, что Гарнер был внимателен к «геологической, археологической и культурной истории в своём художественном оформлении и объединял своё повествование с физической действительностью за гранью страницы». Интересно, что Гарнер включил карты Олдерли Эджа в «Волшебный камень Бризингамена» и «Луну в канун Гомрата». Гарнер тратил много времени на изучение мест, с которыми он имел дело в своих книгах; в своей статье для «The Times Literary Supplement» в 1968 Гарнер отметил, что в подготовке к написанию «Элидора»:

Мне пришлось читать много учебников по физике, о кельтской символике, единорогах, средневековых водяных знаках, мегалитической археологии; изучить труды Юнга; освежить Платона; посетить Эйвбери, Силбери-Хилл и Собор Св. Михаила в Ковентри; провести много времени с рабочими группами по сносу участков трущоб; а также слушать целый «Военный Реквием» Бриттена почти каждый день.

Признание и наследие

Награды

• 1967 — медаль Карнеги

Библиография

• 1960 — «Волшебный камень Бризингамена»
• 1963 — «Луна в канун Гомрата»
• 1965 — «Элидор»
• 1966 — англ. Holly from the Bongs: A Nativity Play
• 1967 — «Старик из Моу»
• 1967 — «Совы на тарелках»
• 1969 — «Книга гоблинов Хамиша Хамильтона»
• 1973 — «Красное Смещение»
• 1974 — англ. Holly from the Bongs: A Nativity Opera
• 1975 — англ. The Breadhorse
• 1975 — англ. The Guizer
• 1976 — «Каменная Книга»
• 1977 — «Грэнни Рирдан»
• 1977 — «День Фоббла»
• 1978 — «Ворота Аймера»
• 1979 — англ. The Stone Book Quartet
• 1980 — «Парень из Гэда»
• 1980 — «Золотые Сказки»
• 1984 — «Книга британских сказок Алана Гарнера»
• 1985 — «Гончар Томпсон»
• 1986 — «Сумка лунного сияния»
• 1992 — «Джек и Бобовый стебель»
• 1993 — «Однажды»
• 1996 — англ. Strandloper
• 1997 — «Маленькая красная курочка»
• 1997 — «Громовой голос»
• 1997 — англ. The Voice That Thunders (коллекция эссе и лекций)
• 1998 — «Серый Волк, Принц Джек и Огненная Птица»
• 1998 — «Колодец Ветра»
• 2003 — англ. Thursbitch
• 2009 — «Свобода»
• 2011 — англ. Collected Folk Tales
• 2012 — англ. Boneland

Отрывок, характеризующий Гарнер, Алан

В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.