Геном (роман)

Геном
Жанр:	Фантастика
Автор:	Сергей Лукьяненко
Дата первой публикации:	1999
Предыдущее:	Танцы на снегу
Следующее:	Калеки

«Геном» — роман российского писателя-фантаста Сергея Лукьяненко, первый по порядку написания и второй по хронологии событий в серии произведений, рассказывающих о вымышленном мире генетически модифицированных людей. Роман был написан в первой половине 1999 года и впервые опубликован издательством «АСТ» в том же году. Вместе с романом «Танцы на снегу» и повестью «Калеки» входит в одноимённый цикл.

Действие романа начинается на отдалённой планете, где только что вышедший из госпиталя генетически модифицированный пилот Алекс Романов встречает четырнадцатилетнюю девочку Ким Охару. Стараясь помочь ей, он нанимается капитаном на сомнительный туристический корабль для чужих рас, набрав команду со странностями. Во время первого же рейса на борту происходит убийство, угрожающее безопасности всей людской Империи. При помощи учёного-основоположника генной специализации Алексу удаётся разоблачить убийцу и спасти мир между расами.

Роман неоднократно издавался как в России, так и за рубежом. Критики отметили неоднозначную оценку романа читателями, которые ожидали произведение в жанре космической оперы, а получили смесь с детективом, и назвали роман скорее проходным. В 2000 году роман был номинирован на премии «Странник» и «Сигма-Ф».

Вселенная

В будущем всё человечество разделилось на натуралов и спецов. Натуралами называют обычных людей, спецами — генетически модифицированных под определённую профессию. При этом модифицированы могут быть как физические возможности, такие как сила и скорость, так и умственные. Однако помимо полезных модификаций перестраивается ещё и «душа» спеца, так как ему предопределяют доступные эмоции. Генетический код спеца регулирует способность любить и ненавидеть, даже чувство удовлетворенности работой. Люди буквально рождаются для своих рабочих мест и с рождения принадлежат к какому-либо классу. Подобный контроль за рождением уничтожает или, по крайней мере, резко снижает свободу воли.

Дмитрий Скирюк отметил, что мир в романе блестяще описан «как бы изнутри» на живом примере. В этом мире есть место ксеноморфам и ксенофобии, космическим трассам, киберпанковскому будущему и межзвездным службам безопасности.

Персонажи

Главным героем романа является молодой пилот-спец Алекс Романов. Персонаж, по мнению критика Митрофанова, типичен для творчества Лукьяненко и напоминает Петра Хрумова из дилогии «Звёзды — холодные игрушки». Для него так же, как для Хрумова, характерны завышенные этические нормы и моральные принципы. С самой первой сцены романа Алекс бескорыстно помогает молодой девушке, на которую напали в поезде. Однако, в отличие от Петра, все эти качества у Алекса развились благодаря генетической модификации пилота — эта профессия предполагает постоянную готовность пожертвовать собой и защитить свой экипаж. В то же время из-за той же самой модификации Алекс не может никого полюбить.

Другой героиней романа является Ким Охара. Её специализация изначально неизвестна, однако Митрофанов отметил, что её имя является отсылкой на роман Редьярда Киплинга «Ким» про мальчика-агента. Таким образом, читателю, знакомому с творчеством Киплинга, это сразу станет ясно. В начале романа она находится на грани трансформации в спеца, пройти которую ей помогает Алекс. Ким запрограммирована стать агентом-спец, однако из-за другой особенности своей генетической программы она влюбляется в Алекса

Сюжет

Генетически модифицированный пилот-спец Алекс Романов выходит из госпиталя на планете Ртутное Донце и встречает четырнадцатилетнюю девочку Ким Охару, в которой определяет бойца-спец. Ким сбежала из дома на планете Эдем и находится на грани трансформации, но оттягивала её сколько могла из-за отсутствия документов и денег. Процедура трансформации человека согласно заранее заложенным изменениям генотипа обычно проводится в клинике под наблюдением врачей. У Алекса тоже нет денег после лечения, поэтому, чтобы успеть помочь Ким, он соглашается на внезапно подвернуввшуюся должность капитана небольшого космического корабля «Зеркало», несмотря на то, что сомневается в возможности подобного везения. По условиям контракта Алекс должен сам собрать команду. На корабль нанимаются второй пилот-спец Ханг Моррисон, врач Джанет Руэло — спец с пятью специализациями, энергетик-спец Поль Лурье и навигатор-натурал Пак Генералов. В качестве бойца-спец Алекс устраивает Ким, при помощи небольшого подлога оформив ей документы спеца, так как она прошла трансформацию, и теперь считается взрослой. «Зеркало» оказывается туристическим кораблём для представителей чужих рас, и Алексу предстоит возить двух цзыгу — Зей-со и Сей-со, которых сопровождает клон Данила Ка-третий Шустов. При этом Джанет специализирована на уничтожении чужих и генетически ненавидит их; Ким боится, что её схватят, так как им предстоит посетить Эдем; а Пак Генералов ненавидит клонов.

Изначально у Ким был дорогой гель-кристалл, используемый в компьютерах, но она отказывалась объяснять его происхождение. Во время полёта Алекс узнаёт, что в кристалле заключено человеческое сознание творца спецов Эдгара, друга и ровесника Ким, из-за которого девочка сбежала из дома. Эдгар по просьбе Алекса создаёт средство, которое позволило бы отключить на время эмоциональные изменения спеца, чтобы избавить Ким от навязанной любви к пилоту. Алекс ставит эксперимент на себе и понимает, что чувство единения с кораблём было лишь имитацией любви, которой лишают всех пилотов-спец. После выхода из гиперпространства обнаруживается, что убита Зей-со, являющаяся наследной принцессой своего народа, и из-за её смерти цзыгу готовы начать войну с Империей. На корабль прибывает следователь-спец Питер Ка-сорок четвёртый Вальк, предпочитающий имя Шерлок Холмс. Единственный способ предотвратить войну — в течение двух суток выявить убийцу и представить убедительные доказательства его вины, чтобы Сей-со могла лично его казнить. Однако убийца не оставил никаких следов, а у всех членов экипажа были время, возможность и мотив для убийства. Алекс выясняет, что Эдгар на самом деле основоположник специализации Эдуард Гарлицкий, а Ким — агент-спец. Холмс и Алекс заявляют, что убийца им известен, не называя его. Однако убедительных доказательств у них нет. Применив препарат Эдгара, Алекс выявляет убийцу — замаскированного агента-спец, скрывавшегося под личиной одного из членов экипажа. Мотив убийства — спровоцировать войну. Убийцу казнят, что предотвращает войну. Алекс понимает, что действие препарата оказалось не временным, а обретённая способность любить останется с ним.

Создание и издание

Писатель охарактеризовал свой роман, как пародию на стандартные «космооперы», «детективы», «киберпанк», что, на его взгляд, абсолютно ясно по выложенной в свободный доступ первой части произведения. Тем не менее Лукьяненко подчеркнул, что считает «Геном» «серьезным романом о серьезных вещах». Тему генетической изменчивости человечества и контроля над эмоциями автор считает очень серьезной, однако ему кажется, что пародия уместна, так как сама жизнь «вмещает в себя и чудовищные нелепости, и совершенно нереальные совпадения, и смех сквозь слезы». Нужно писать о серьёзных вещах, не забывая при этом улыбаться. Писатель надеется на умение читать произведения вне рамок стандартных жанров.

В последней главе романа «Кодон» содержится зашифрованное послание автора к читателям, для прочтения которого нужно читать только заглавные буквы главы. В частности, так как роман является пародией, там написано, что «Автор надеется на чувство юмора своих читателей». Дмитрий Байкалов и Андрей Синицын назвали это послание одним из способов для писателя «подтрунить над читателем». Лукьяненко объяснял, что большинство названий рас Чужих в романе взяты им из земной мифологии. Так, название брауни позаимствовано у народца из шотландского и ирландского фольклора; имя «фэнхуан» носит птица из древнекитайской мифологии; халфлинги — другое название хоббитов; цзыгу — существо из китайской мифологии, встречающееся в нечистых или дурно пахнущих местах. На вопрос о допустимости использования генной инженерии для изменения генома людей Лукьяненко ответил, что, по его мнению, в случае возможности подобного люди станут этим заниматься. Этот вариант развития человечества кажется фантасту «очень и очень вероятным».

Список русскоязычных изданий

Год	Издательство	Место издания	Серия	Тираж	Примечание	Источник
1999	АСТ	Москва	Звездный лабиринт	20000 + 10000	Первый роман трилогии «Геном». Иллюстрация на обложке Д. Бернса
2000	АСТ	Москва	Звездный лабиринт	10000 + 50000	Первый роман трилогии «Геном». Иллюстрация на обложке Д. Бернса
2004	АСТ, Ермак, Люкс	Москва	Звездный лабиринт: коллекция	10000 + 5000	Дилогия «Геном». Романы «Геном» и «Танцы на снегу». Иллюстрация на обложке Д. Бернса.
2006	АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига	Москва	под Дозоры	5000	Цикл «Геном» в одном томе. Романы «Геном», «Танцы на снегу» и повесть «Калеки». Иллюстрация на обложке Д. Бернса и Л. Эдвардса.
2006	АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига	Москва	Библиотека фантастики	3500	Цикл «Геном» в одном томе. Романы «Геном», «Танцы на снегу» и повесть «Калеки». Иллюстрация на обложке Д. Бернса и Л. Эдвардса.
2007	АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига	Москва	Библиотека мировой фантастики	1500	Цикл «Геном» в одном томе. Романы «Геном», «Танцы на снегу» и повесть «Калеки».
2008	АСТ	Москва	Чёрная серия (танковая щель)	15000 + 7000	Первый роман дилогии «Геном». Иллюстрация на обложке Д. Бернса
2014	АСТ	Москва	Весь Сергей Лукьяненко	3000	Цикл «Геном» в одном томе. Романы «Геном», «Танцы на снегу» и повесть «Калеки». Иллюстрация на обложке В.Н. Ненова.

Издания на других языках

Год	Название	Издательство	Место издания	Язык	Переводчик	Источник
2005	Genom	Amber	Варшава	Польский	Э. Скурская
2014	The Genome	Open Road Media Sci-Fi & Fantasy	Нью-Йорк	Английский
2015	Геном	Инфодар	София	Болгарский	В. Велчев

Критика и оценки

Читательские рейтинги*

Лаборатория Фантастики
ЛитМир
Goodreads
LibraryThing

* по состоянию на июнь 2016 года

Роман получил от рецензентов сдержанные оценки, многие из которых были связаны с жанровой неопределённостью, нераскрытостью основной фантастической идеи и не оправдавшихся ожиданиях читателей, обманутых выложенной в открытый доступ первой частью произведения. В 2000 году в рецензии для журнала «Если» Максим Митрофанов назвал роман «Геном» самым странным и нетипичным произведением для Лукьяненко, вызвавшим бурю эмоций в читательской среде. С одной стороны, многие поклонники плохо восприняли книгу, с другой, роман успешно продавался. По мнению Митрофанова, в «Геноме» Лукьяненко находится на грани между пародией и «серьёзным философским произведением о природе любви». В романе множество раскавыченных цитат и аллюзий, поэтому только от читателя зависит, как он воспримет произведение. Однако, несмотря на внешнюю серьёзность, проницательный читатель должен разглядеть пародию, заключает критик.

Сюжет изначально напоминает смесь космической оперы и сентиментального романа. Дмитрий Скирюк отметил легко узнаваемый стиль и чисто лукьяненковскую интригу и проблематику в первой половине произведения. Ещё до выхода романа начальные главы в интернете «будоражили сознание читателя» необычностью. Однако, в середине произведения происходит неожиданный поворот, в результате чего в дальнейшем роман напоминает детектив с замкнутым кругом подозреваемых и ограниченным временем. Развязку произведения Митрофанов называет неожиданной (в то время, как другие рецензенты оценили её как неправдоподобную).

Скирюк же по этому поводу заметил, что на самом интересном месте сюжет романа замирает, а повествование превращается в «тривиальный детектив, очень занудный и надуманный», содержащий «чуточку интриги, чуточку садизма, чуточку сюрпризов» и поиск убийцы в замкнутом пространстве. Писатель Максим Черепанов также заметил, что ожидания многих читателей были обмануты, так как изначально роман напоминал космическую оперу в темпе «Линии грез», а к третьей части превратился в «детектив классической закваски».

Роман Арбитман назвал космическую оперу первых двух частей романа фантастической преамбулой классического детектива. При этом сам детектив с узким кругом подозреваемых, у каждого из которых есть мотив, критик в условиях научно-фантастических реалий романа посчитал оксюмороном. Если генетически можно сделать что угодно с внешним видом, то детектив становится бессмысленным, а дедукция ничего не стоит. Ведь писатель в итоге может сделать убийцей кого угодно, «кого автору не жалко прибить под занавес».

По мнению Скирюка, в романе нет ни реалий современного читателю мира, ни общечеловеческих реалий, что могло быть вызвано авторским замыслом. Однако, если целью было показать отличие спецов и найти предел специализации для человека, то тогда всё выглядит и вовсе нелепо, так как эта тема остаётся не развитой, когда на смену нацеленной на философскую тему фантастике внезапно приходит детектив. В итоге, по мнению рецензента, получился средний, совершенно проходной для Лукьяненко роман. Черепанов соглашается с подобной оценкой книги и, отмечая интересный мир и достоверные построения писателя, тоже подчёркивает недостаточное раскрытие главной идеи (обычное, по его мнению, для Лукьяненко). Кроме того, он акцентирует внимание на недостоверности финала произведения (также, по его мнению, типичной), где у подозреваемого пилота сохраняется капитанский доступ, а главный злодей подробно и обстоятельно рассказывает свои планы.

В 2014 году писатель Ноа Берлатски в рецензии на американский перевод романа отметил, что, несмотря на прошедшее с момента создания время, будущее, описанное в романе, всё ещё может наступить. При этом, по его мнению, роман не стоит рассматривать как научную фантастику: Лукьяненко хотел написать приключенческий роман, и для этого ему была нужна соответствующая сцена и соответствующие герои. В книге с названием «Геном» на самом деле нет ничего собственно про человеческий геном. Книга изначально на грани пародии, как произведение о свободе воли, а в третьей части окончательно переходит эту черту, когда из космической оперы превращается в детектив. Предположение, что полное отсутствие эмоций у детектива, предпочитающего, чтобы его называли Шерлоком Холмсом, представляет собой дальнейшее раскрытие проблемы генной модификации и свободы воли, Берлатски отвергает: по его мнению Лукьяненко хотел написать что-то именно про Шерлока Холмса, просто потому что это весело — добавить в роман великого сыщика. Тем не менее, символический смысл романа Берлатски видит в том, что свобода воли действительно существует: Алексу удаётся вернуть заблокированную способность любить и теперь он сам может выбрать своё будущее

В 2000 году роман номинировался на премию «Странник» в номинации «Крупная форма», а также «Сигма-Ф» — приз читательских симпатий журнала «Если».

Адаптации

В 2006 году появилась информация о том, что компания «Новый русский сериал» начала работу над экранизацией романа «Геном» и готовится сценарий. Фильм снят не был, и в июне 2016 года Лукьяненко написал, что права на экранизацию романа свободны.

Аудиокнига

В 2006 году издательство «Аудиокнига», входящее в холдинг «Издательская группа АСТ», записало аудиокнигу по роману. Аудиокнига продолжительностью 11 часов 42 минуты вышла на одном CD-диске в серии «Наша фантастика». Текст в формате монолога читает Олег Голуб.

Ссылки

• [lukianenko.ru/works_rus/60.html Геном]. Официальный сайт Сергея Лукьяненко.
• [fantlab.ru/work1259 Сергей Лукьяненко «Геном»]. Лаборатория Фантастики.
• [www.rusf.ru/lukian/books/genom/ Текст первой части романа «Геном»]. Русская фантастика.

Отрывок, характеризующий Геном (роман)

Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.