Гзовская, Ольга Владимировна

Ольга Владимировна Гзовская

О́льга Влади́мировна Гзо́вская (10 (23) октября 1883, Москва — 2 июля 1962, Ленинград) — известная актриса театра и кино.

Биография

Родилась в семье чиновника московской таможни польского происхождения. В 1905 году окончила театральное училище при Малом театре (педагог — А. П. Ленский) и 1 сентября 1905 года поступила в Малый театр (первая роль Ариэль в «Буре» У.Шекспира, октябрь 1905 г.), служила в театре с 1905 по 1910 год. Играя в Малом театре, Гзовская брала уроки у Станиславского. В июле 1908 года вышла замуж за В.Нелидова (первый муж), управляющего труппой Малого театра. В 1908—1909 гастролировала по городам России. В 1910 году перешла в Московский Художественный театр, в 1917 году вернулась в Малый (1917—1919). С осени 1919 года преподавала в Шаляпинской студии и в Оперной студии Большого театра, концертировала. Летом 1920 года выступала на фронте с концертной программой.

В ноябре 1920 года со своим мужем — актёром В. Гайдаровым и ещё с несколькими артистами МХАТа уехала за границу. Это произошло довольно неожиданно, никто из актёров не готовился к отъезду. Они гастролировали по Украине, но Гражданская война в 1919 году отрезала их от Москвы. Люди стали пытаться как-то выжить, постепенно к ним присоединялись другие московские артисты, оказавшиеся также отрезанными в других частях страны, в том числе несколько актёров труппы Синельникова. В итоге возникла довольно многочисленная группа известных театральных деятелей, куда входили, помимо Гзовской и Гайдарова, Алла Константиновна Тарасова, Василий Иванович Качалов, его супруга Н. Н. Литовцева, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, М. Н. Наблоцкая, её муж актёр Путята, Н. О. Массалитинов, Юрий Ракитин, Владимир Жедринский, М. А. Крыжановская, М. Н. Германова, Е. Н. Рощина-Инсарова, Петр Федорович Шаров и многие др. Решили держаться вместе. Об этом эпизоде из жизни родителей и истории МХТ писал Вадим Шверубович, сын Качалова и Литовцевой.

Наталья Вагапова, историк театра, автор книги «Русская театральная эмиграция» в Центральной Европе и на Балканах", С-Петербург, издательство «Алетейя»:

Каким образом образовалась эта группа, известно, но напомню, что во время Гражданской войны (этот сюжет подробно описан в книге Вадима Шверубовича о старом Художественном театре и неоднократно это публиковалось в журналах ещё в советское время) группа актёров, в которую входили такие видные люди, как Массалитинов, Качалов, Ольга Книппер-Чехова, Крыжановская, просто поехали подкормиться в Киев. Потом они оказались, в результате перипетий Гражданской войны, отрезанными от Москвы, и стали путешествовать по югу России. Когда они достигли Тифлиса, теперешнего Тбилиси, и гастролировали там с огромным успехом, поступило предложение от некоей итальянской киностудии снять фильм с их участием в Италии. Фирма даже оплачивала путешествие на пароходе. И думая, что они не только сделают эти съёмки в Италии, но и смогут гастролировать по родственным славянским странам, а у них были связи, в частности, с болгарами, многие из которых в 1910-е годы стажировались в МХТ, они решились на эту авантюру. По правде говоря, другого выхода и не было, потому что Москва была отрезана, было совершенно непонятно, как возвращаться, что играть. Таким образом, эта качаловская группа выехала в 1919 году и прибыла сначала в Стамбул, а потом уже в Софию. И так началась эта эпопея, которая продолжалась до 1921 года, когда, списавшись со МХТом, который к тому времени уже стал играть, им стало понятно, что многие из присутствующих тогда в Берлине нужны во МХТе, и советское правительство очень хотело бы их заполучить обратно, в частности, таких людей, как и некоторые другие актёры, их просто приглашали персонально. Другие или не получили приглашения, или после длительной переписки поняли, что их не ждут, что их репертуар нежелателен или не востребован.

Работала в Эстонии, Латвии и Литве, Чехословакии, Югославии, Польше, Германии, где совместно с мужем организовала киностудию. Но не будучи профессиональными предпринимателями, не сумели содержать её. В берлинском Городском оперном театре в 1926 году Гзовская поставила «Пиковую даму» П. И. Чайковского. По возвращении 1932 г. в СССР, работала в концертных организациях Москвы. В ноябре 1934 переехала в Ленинград, где продолжила концертную деятельность и постановила несколько литературных композиций. В 1939 была пришла в ленинградский Театр им. Ленинского комсомола. Но в связи с началом войны эвакуировалась в Новосибирск, где продолжала театральную работу, поставив спектакли «Самодуры» К. Гольдони и «Домик в Черкизове» А. Н. Арбузова. В марте 1943 поступила в Ленинградский академический театр драмы им. А. С. Пушкина, где работала до 1956. Кроме того, руководила кружками художественной самодеятельности Дома учёных, Клуба моряков и др.

Перешла в конце жизни на педагогическую работу.

Похоронена в г. Москве на Введенском кладбище (11 уч.).

Роли

• Малый театр:

Ариэль («Буря» Шекспира), Беатриче («Много шума из ничего» Шекспира), Эрика («Молодёжь» М.Дрейера), Тея («Праздник жизни» Г.Зудермана), Ирэн («Золотое руно» С.Пшибышевского), Клерхен («Вечерняя заря» Ф.Бейерлейна), Наташа («Над жизнью» Н.Шкляра), Кэтти («В старом Гейдельберге» В.Мейер-Форстера), Дездемона («Отелло» В. Шекспира), Марина Мнишек («Дмитрий Самозванец» Островского, Клеопатра («Цезарь и Клеопатра» Б. Шоу), мисс Мейбл Чилтерн («Идеальный муж» О.Уайльда), Керубино («Безумный день, или женитьба Фигаро» П. Бомарше). В 1917—1919 гг.: Софья («Горе от ума» А.Грибоедова), Саломея («Саломея» О.Уайльда), Лидия Чебоксарова («Бешеные деньги» А.Островского).

• Московский Художественный театр:

Офелия («Гамлет» Шекспира), Туанет («Мнимый больной» Ж. Б. Мольера), Мирандолина («Хозяйка гостиницы» К. Гольдони), Лаура («Каменный гость» Пушкина), Катерина Ивановна («Братья Карамазовы» по одноимённому роману Ф.Достоевского), Тина (Miserere С.Юшкевича), Вера Либанова («Где тонко, там и рвется» И.Тургенева, др.

• Ленинградский театр им. Ленинского комсомола:

Беатриче («Много шума из ничего» У.Шекспира), Мамаева («На всякого мудреца довольно простоты» А.Островского).

• Ленинградский театр драмы:

Старуха в «Кремлёвских курантах» Н.Погодина; миссис Эйнсфордхилл в «Пигмалионе» Б.Шоу; Бабушка Арсеньева («Лермонтов» Б. А. Лавренева, последняя роль).

Снималась в кино:

• Мара Крамская (Мара Крамская, 1915).
• Лена Рокотова (Женщина с кинжалом, режиссёр Я.Протазанов),
• Дочь помещика (Тася, режиссёр Я.Протазанов),
• Ураган (Наташа, режиссёр Б.Сушкевич),
• Панна Мэри (Панна Мэри, режиссёр Я.Протазанов), 1916. В 1917 снялась в картинах:
• Шквал (Таня, Ч.Сабинского), 1917
• Её жертва (Анеля, Ч.Сабинского); 1917
• И тайну поглотили волны; И смерть им была суждена (Лилиас);
• Не надо крови (Ольга Перновская, режиссёр Я.Протазанов); 1918
• Дженни (Горничная Дженни, режиссёр Я.Протазанов),
• Йола (Ведьмы) (Маруна-Йола, режиссёр В.Старевич) 1918;
• Сорока-воровка (режиссёр А.Санин, 1920),
• Любите жизнь (Ольга, режиссёр Г.Азагаров, 1923, съёмки в Мюнхене),
• Псиша (Псиша, режиссёр Ю.Ларин, 1927, съёмки в Берлине),
• Степные песни (Рогозная, режиссёр Я.Уринов, 1932—1933).

Роли в зарубежных фильмах:

• Интриги Мадам Поммери (Мадам Поммери, режиссёр Вентгаузен, Берлин, 1922);
• Жулик против воли (Графиня, режиссёр Больвари, Мюнхен, 1925).

Книга

• Гзовская О. В. Пути и перепутья. Портреты. Статьи и воспоминания об О. В. Гзовской / Всероссийское театральное общество. — М.: ВТО, 1976. — 432 с.

Литература

• Русский Берлин / Составление, предисловие и персоналии В. В. Сорокиной. — М.: Изд-во МГУ, 2003. — 368 с. — 3 000 экз. — ISBN 5-211-04077-5. (в пер.)

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/34761/Гзовская Большая биографическая энциклопедия]
• [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-152-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия]
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/GZOVSKAYA_OLGA_VLADIMIROVNA.html Кругосвет]
• [m-necropol.narod.ru/gzovskaya.html Могилы знаменитостей]
• [all-photo.ru/portret/gzovskaya/index.ru.html Фотографии Ольги Гзовской — сцены из спектаклей]

Отрывок, характеризующий Гзовская, Ольга Владимировна

31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.