Митич, Гойко
Поделись знанием:
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
(перенаправлено с «Гойко Митич»)
Запрос «Митич» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
| Гойко Митич | |
| Гојко Митић | |
 фото 1969 года | |
| Имя при рождении: |
Го́йко Ми́тич |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Профессия: | |
| Направление: | |
Го́йко Ми́тич (серб. Гојко Митић, р.1940) — югославский киноактёр (по национальности — серб), режиссёр и каскадёр, стал знаменитым как исполнитель ролей индейцев (см. истерн). Всего сыграл в 15 фильмах, где ему довелось исполнить роли Чингачгука, Текумсе и других.
Содержание
Биография
Родился 13 июня 1940 года в селе Стройковце, под городом Лесковац (Сербия, Югославия) в крестьянской семье. Окончил Белградский институт физической культуры.
Фильмы про индейцев
В 1960 году дебютировал в кино каскадёром в английском фильме «Ланселот и королева», впоследствии снимаясь в массовке в серии фильмов про Виннету — экранизаций литературных произведений Карла Мая. В 1966 году переехал в Восточный Берлин, снимался на киностудии ДЕФА в ролях индейцев. В этом же году выходит фильм «Сыновья Большой Медведицы», где Гойко Митич исполнил главную роль индейского вождя. На главную роль Митича избрал режиссёр фильма Йозеф Мах[1]. Фильм имел очень большой успех среди подрастающего поколения[1].
В 1967 году на волне успеха прошлого фильма выходит «Чингачгук — Большой Змей», где Митич исполнил роль Чингачгука. В качестве сценарной основы фильма был использован роман Фенимора Купера «Зверобой». Спустя год фильм был закуплен для проката в СССР, и Гойко Митич приобрёл там большую известность, имея успех, главным образом, среди подростков. Один из подобных фильмов, под названием «Текумсе», был снят в СССР, в Крыму, в районе горы Демерджи[1]. Другой — «Ульзана» — в районе Самарканда[1]. Третий — «Вождь Белое Перо» — в Монголии.
Отход от индейской тематики, работа в театре и на телевидении
После спада зрительского интереса к фильмам про индейцев Митич переезжает в ГДР, где начинает сниматься в телевизионных сериалах и играть в театре города Бад-Зегеберг роли Труффальдино, Робина Гуда и Спартака. Кроме того, Митич участвовал в середине 70-х годов в съёмках экранизации пьесы Виктора Гюго «Мария Тюдор», исполнив роль разбойника Фабиана. Снимался в телесериале «Архив смерти» и телепостановке «Слуга двух господ», а также снял несколько детских фильмов.
В октябре 2014 года посетил Москву[2].
Фильмография
| Актёр | |||
|---|---|---|---|
| Год | На русском языке | На языке оригинала | Роль |
| 2012 | Последнее лето в Европе (TV movie) | Сергей Николаевич Свербеев | |
| 2009 | Долгая дорога в школу | Der lange Ritt zurSchule | |
| 2008 | Entführt — Ich hol dich da raus | Антонин Сокуров | |
| 2006 | Tierärztin Dr. Mertens | директор цирка Бернд Кёниг | |
| Karl-May-Spiele: Winnetou | Виннету | ||
| Esperanza | Альберт | ||
| 2005 | Julia — Wege zum Glück | Доктор Текумсе | |
| Karl-May-Spiele: Winnetou und das Geheimnis der Felsenburg | Виннету | ||
| 2004 | Karl-May-Spiele: Unter Geiern — Der Sohn des Bärenjägers | Виннету | |
| 2003 | Karl-May-Spiele: Old Surehand | Виннету | |
| 2002 | Karl-May-Spiele: Im Tal des Todes | Виннету | |
| The Antman | Фумиджимо | ||
| 2001 | Der Solist — Niemandsland | Энрико Надлини | |
| 1999 | Герои как мы | Helden wie wir | отец Ивонны |
| 1998 | In aller Freundschaft | Лупанич | |
| 1997 | Friedrich und der verzauberte Einbrecher | Охотник | |
| 1995 | Запретная любовь | Verbotene Liebe | Роберто Фиорани |
| 1994 | Burning Life | Танкварт | |
| 1993 | Zirri — Das Wolkenschaf | Кутшер | |
| 1993 | Salto postale (TV series) | Артур Миллер | |
| 1993 | Der Kinoerzähler | Рейтер | |
| 1993 | Nyomkeresö | Старый индеец | |
| 1990 | Volio bih da sam golub | ||
| 1988 | Präriejäger in Mexiko: Benito Juarez | Медвежий глаз | |
| Das Herz des Piraten | Vater Jakko | ||
| Охотники в прериях Мексики | Präriejäger in Mexiko: Geierschnabel | Медвежий глаз (вождь мицтеков) | |
| 1986 | Das Wirkliche Blau | Лоренцо | |
| 1986 | Аутсайдеры | Außenseiter | Клаус Грунов |
| 1984 | Фронт без пощады | Front ohne Gnade | Пабло Кальво, испанский коммунист |
| 1983 | Вождь Белое Перо | Der Scout | Белое Перо |
| 1982 | Der lange Ritt zur Schule | Rote Milan | |
| 1981 | Aus der Franzosenzeit | Anführer der Chasseure | |
| 1980 | Alma schafft alle | Ханнес | |
| Radiokiller | Фогель | ||
| Архив смерти | Archiv des Todes | Борис, советский разведчик | |
| 1979 | Ich will euch sehen | Муратов | |
| Северино (фильм) | Severino | Северино | |
| 1977 | Die Liebe und die Königin | Фабиано Фабиани | |
| 1976 | Maxe Baumann | Ondras Nocz | |
| Najdolgiot pat | |||
| 1976 | Спартак | Spartacus | Спартак |
| 1975 | Братья по крови | Blutsbrüde | Твёрдая Скала |
| 1974 | Visa für Ocantros | Маха | |
| Ульзана | Ulzana | Ульзана, также сценарист | |
| 1973 | Апачи | Apachen | Ульзана, также сценарист |
| 1972 | Человек, который пришёл после бабушки | Индеец | |
| 1972 | Текумзе | Tecumseh | Текумзе |
| 1971 | Оцеола | Osceola | Оцеола |
| 1970 | Сигналы — Приключения в космосе | Signale — Ein Weltraumabenteuer | Терри |
| Смертельная ошибка | Tödlicher Irrtum | Чёрный Барс | |
| 1969 | Белые волки | Weisse Wölfe | Зоркий Сокол |
| 1968 | След Сокола | Spur des Falken | Зоркий Сокол |
| 1967 | Чингачгук — Большой Змей | Chingachgook, die grosse Schlange | Чингачгук |
| 1966 | Сыновья Большой Медведицы | Die Söhne der großen Bärin | Токей Ито |
| 1965 | Виннету 3 | Winnetou — 3. Teil | Джикарилла (в титрах не указан) |
| 1964 | Среди коршунов | Unter Geiern | Вокадех |
| Виннету - сын Инчу-Чуна | Winnetou — 2. Teil | Белая птица (в титрах не указан) | |
| Виннету вождь апачей | Old Shatterhand | Апач (в титрах не указан) | |
| 1963 | Виннету: Хищники из Россвеля | Winnetou — 1. Teil | |
Гойко Митич в рок- и поп-культуре
- Болгарская группа «Хиподил» издает в 1998 году в своем очередном альбоме песню в стиле панк-рок «Бате Гойко», ставшую абсолютным хитом в Болгарии и самой хитовой песней данной группы. Песня написана в юмористическом стиле, но становится абсолютным хитом в поп-рок пространстве Болгарии. В переводе с болгарского песня звучит так:
Бате Гойко берегись,
За тобой ковбоец,
Ты ему не сдавайся
так как у него потеря волос
Припев:
Бате Гойко ты мужик,
Бате Гойко ты один.
Остальная часть песни написана в таком же шутливом стиле.
- В своей песне «Супербизоны» лидер рок-группы «Разные люди» Александр Чернецкий поёт:
Висит афиша, что где-то
Кино от студии DEFA
И Гойко Митич — forever!
Ты проскользнешь без билета
- Песня «Про ковбоев» группы «Ленинград» кончается словами:
Я люблю только вестерн и китч
Привет тебе, Гойко Митич!
- В одноимённой песне группы «Ляпис Трубецкой» Сергей Михалок поёт:
Ломанули Гойко Митича
«Modern Talking» со Scooter’ом,
В плену у Терминатора.
ГДРовские индейцы
В плену у компьютера.
Похоронили рок-н-ролла,
«Мановара», «Креатора»
ГДРовские индейцы
- В песне «Я уезжаю в Америку» Сергей Трофимов поёт:
А индеец Гойко Митич всех ковбойцев обманул
И куда-то спрятал Золото Маккенны…
У российской группы "Тише пчол" есть песня "Я хочу быть Гойко Митичем".
В кино и литературе
- Творчеству Гойко Митича посвящена книга Андрея Шарого «Знак W: Вождь краснокожих в книгах и на экране» (2008).
- В этом же году вышел фильм о самом актёре — «Главный индеец страны Советов»[3].
- В 2013 году поэт Александр Габриэль упомянул Гойко Митича в своем стихотворении [4].
- У группы Громыка в песне Индейцы-ковбойцы
Напишите отзыв о статье "Митич, Гойко"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.krimoved.crimea.ua/move_tekumze.html «Крымовед»]
- ↑ [afisha.mail.ru/cinema/articles/44469/ Легендарный Чингачгук: 74-летний Гойко Митич посетил Москву (ФОТО)]
- ↑ «[filmix.net/dokumentalenye/29742-goyko-mitich-glavnyy-indeec-strany-sovetov-2008.html Главный индеец страны Советов]»
- ↑ «[rhyme-addict.livejournal.com/318298.html Вспомни]»
Ссылки
- [www.gojko-mitic.de/ Сайт Гойко Митича] (нем.)
- Сайт Валерия Сегаля [indianerfilm.ueuo.com/ Indianerfilm] (рус.)
Отрывок, характеризующий Митич, Гойко
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
