Гомельский округ

Гомельский округ
Гомельская акруга

Страна	СССР
Статус	округ
Входил в	Белорусская ССР
Включал	до 1927 — 9 районов до 1930 — 11 районов
Административный центр	Гомель
Дата образования	1926
Дата упразднения	1930
Официальные языки	русский, белорусский
Население (1926)	408,1 тыс.
Площадь	16 тыс. км²

Гомельский округ — единица административного деления Белорусской ССР, существовавшая с декабря 1926 по июль 1930 года. Административный центр — город Гомель.

Первоначально включал 9 районов: Ветковский, Гомельский, Добрушский, Дятловский, Краснобудский, Носовичский, Светиловичский, Уваровичский, Чечерский. 9 июня 1927 года в состав Гомельского округа вошло 8 районов упразднённого Речицкого округа: Брагинский, Василевичский, Горвальский, Комаринский, Лоевский, Речицкий, Хойникский, Холмечский.

4 августа 1927 в связи с укрупнением районов упразднены Василевичский, Горвальский, Добрушский, Дятловский, Краснобудский, Носовичский, Светиловичский и Холмечский районы и образован Тереховский район.

27 октября 1927 в состав Гомельского округа вошёл Буда-Кошелёвский район, переведённый из состава Бобруйского округа.

Упразднён в июле 1930, как и большинство округов СССР. Районы переданы в прямое подчинение БССР.

По данным переписи 1926 года численность населения составляла 408,1 тыс. чел. В том числе белорусы — 47,7 %; русские — 36,9 %; евреи — 11,2 %; украинцы — 2,1 %; поляки — 1,6 %.

См. также

• Гомельская область
• Гомельская губерния
• Гомельский уезд

Литература

• Белорусская ССР: Краткая энциклопедия в 5 т. / Ред. колл.: П. У. Бровка и др. — Мн.: Гл. ред. Белорус. Сов. Энциклопедии, 1979. — Т. 1. История. Общественный и государственный строй. Законодательство и право. Административно-территориальное деление. Населённые пункты. Международные связи. — 768 с. — 50 000 экз.

Отрывок, характеризующий Гомельский округ

В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.