Де Байе-Латур, Анри
| Анри де Байе-Латур | |
| Henri de Baillet-Latour | |
 | |
 3-й президент Международного олимпийского комитета | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
Анри де Байе-Латур (фр. Henri de Baillet-Latour; 1 марта 1876, Брюссель — 6 января 1942) — бельгийский аристократ, граф; третий президент Международного олимпийского комитета (1925—1942).
Содержание
Ранние годы
Граф Анри де Байе-Латур родился 1 марта 1876 года в Брюсселе, в семье бывшего губернатора провинции Антверпен.
С детства активно занимался спортом, был отличным наездником. Окончил Лёвенский университет, после чего поступил на дипломатическую службу, выполнял задания правительства Бельгии. Работал в Нидерландах дипломатическим представителем своей страны.
Членство в МОК
Байе-Латур стал членом Международного олимпийского комитета (МОК) в 1903 году, а в 1906 выступил одним из основателем Бельгийского олимпийского комитета, который затем возглавил. В 1919 году бельгийский город Антверпен получил право на проведение VII Олимпийских игр 1920 года. Байе-Латуру предстояло всего за один год подготовить город к проведению Олимпиады. Задача осложнялась тяжёлыми последствиями только что завершившейся Первой мировой войны. Байе-Латур справился со всеми трудностями, чем повысил свой авторитет в МОК, и игры прошли с успехом.
Байе-Латур являлся председателем комиссии МОК по выработке правил для организаторов Игр. Представители НОК получили возможность посещать столицу будущих Олимпийских игр и знакомиться с условиями пребывания спортсменом и уровнем организации соревнований. Байе-Латур был инициатором издания специального информационного бюллетеня МОК на четырёх языках, назначения олимпийских атташе и создания в каждой стране отдельного офиса НОК.
Президент МОК
Анри де Байе-Латур был избран президентом Международного олимпийского комитета в 1925 году, после того, как его основатель барон Пьер де Кубертен стал почётным президентом МОК, фактически отойдя от дел комитета.
Методы управления Байе-Латура кардинально отличались от демократических методов Пьера де Кубертена. Став президентом МОК, Байе-Латур создал олигархическую систему управления, усилив влияние исполнительного комитета. Ни одно серьёзное решение не принималось без одобрения исполкома. При этом Байе-Латур стремился обеспечить наилучшее взаимодействие между членами комитета, гарантировать прозрачность принимаемых решений. Система управления МОК, созданная при Байе-Латуре, действует до настоящего времени.
Среди прочего Байе-Латур отвечал за проведение XI Олимпийских игр 1936 года в гитлеровской Германии. В МОК поступило обращение от Международного комитета за сохранение олимпийского духа, созданного в связи ужесточением нацистского режима в Германии, ростом шовинизма и антисемитизма. Комитет предлагал МОК бойкотировать нацистский режим и перенести Игры из Берлина в Барселону. МОК не поддержал идею бойкота, но потребовал от организаторов Игр неукоснительного соблюдения правил Олимпийской хартии и гарантии равных условий подготовки и участия в Играх для всех спортсменов. Эти требования были озвучены на венской сессии МОК 1933 года, где Анри де Байе-Латур был переизбран президентом ещё на один срок — до 1941 года.
Во время своего президентства Байе-Латур прикладывал много сил для разграничения понятий любительского и профессионального спорта. Он настаивал, что профессионалам не место на Олимпийских играх, что принцип любительства незыблем, а дух «fair-play» — основа олимпийского движения. Так из олимпийской программы были выведены теннис, бейсбол, регби, что стало причиной конфликтов между МОК и различными спортивными федерациями, в частности футбола и лыжного спорта. В свою очередь Байе-Латур ставил вопрос о разграничении полномочий МОК и МФС, добивался полной автономности и независимости Международного олимпийского комитета.
Байе-Латур активно поддерживал идею проведения Зимних Олимпийских игр и участия женщин в соревнованиях. При его президентстве началось утверждение женских дисциплин олимпийской программы: в лёгкой атлетике, гимнастике, плавании, лыжном и конькобежном спорте, фехтовании.
Анри де Байе-Латур приложил много усилий к созданию оптимальных постоянных олимпийской и показательной программ, награды стали едиными для всех Игр и видов спорта, победители культурных конкурсов получали звания «олимпийских чемпионов».
Байе-Латур возглавлял МОК до самой своей смерти, после чего, в 1942 году, на этом посту его сменил вице-президент Зигфрид Эдстрём.
За время президентства графа Анри де Байе-Латура прошли Олимпийские игры 1928 года в Амстердаме, 1932 года в Лос-Анджелесе и 1936 года в Берлине, а также Зимние Олимпийские игры 1928 года в Санкт-Морице, 1932 года в Лейк-Плэсиде и 1936 года в Гармиш-Партенкирхене. Игры 1940 года в Хельсинки и Санкт-Морице не состоялись из-за Второй мировой войны.
Напишите отзыв о статье "Де Байе-Латур, Анри"
Ссылки
- [www.olympic.org/uk/news/olympic_news/newsletter_full_story_uk.asp?id=2085 Краткая биография на сайте МОК] (англ.)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Де Байе-Латур, Анри
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
