Дом о семи фронтонах (фильм)

Дом о семи фронтонах
The House of the Seven Gables
Жанр	Готическая мелодрама Триллер
Режиссёр	Джо Мэй
Продюсер	Бёрт Келли (ассоциированный продюсер)
Автор сценария	Лестер Коул Гарольд Грин Натаниэль Готорн (роман)
В главных ролях	Джордж Сэндерс Маргарет Линдси Винсент Прайс
Оператор	Милтон Р. Краснер
Композитор	Фрэнк Скиннер
Кинокомпания	Юнивёрсал Пикчерз
Длительность	89 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1940
IMDb	ID 0032610
Выход фильма «Дом о семи фронтонах» (оригинальное название — The House of the Seven Gables)

К:Фильмы 1940 года

«Дом о семи фронтонах» (англ. The House of the Seven Gables) — фильм режиссёра Джо Мэя, вышедший на экраны в 1940 году.

Фильм поставлен по одноимённому роману признанного мастера американской литературы XIX века Натаниэля Готорна, однако сюжет фильма заметно отличается от сюжета книги. В центре внимания картины находится борьба двух братьев Пинченов — хорошего Клиффорда (Винсент Прайс) и плохого Джеффри (Джордж Сэндерс) — за обладание семейной усадьбой, которая, согласно легендам, хранит тайные сокровища, а также семейное проклятье их рода. В процессе борьбы Джеффри выдвигает против брата ложное обвинение в убийстве отца, и суд приговаривает Клиффорда к пожизненному заключению. Тем временем по воле отца дом становится собственностью не братьев, а их кузены Гефсибы (Маргарет Линдси), которая влюблена в Клиффорда. Последующие двадцать лет она живёт в доме затворницей и ведёт борьбу за освобождение любимого. В конце концов Клиффорда выпускают на свободу, и борьба между братьями за обладанием домом разгорается с новой силой.

В 1941 году за музыку к этому фильму композитор Фрэнк Скиннер был номинирован на "Оскар".

Сюжет

На экране появляется старая книга, на страницах которой рассказывается о событиях, которые произошли в середине 17 века. Влиятельный полковник Пинчен решил присвоить земли бедного плотника Мэтью Мола, чтобы построить на них шикарный дом. Он обвинил Мола в ведовстве, и вскоре того повесили. Перед смертью Мол наслал проклятие на полковника и на весь его род. На захваченных землях Пинчен построил большой дом, но в тот самый день, когда строительство было завершено, полковника нашли мёртвым в его кабинете…

Действие картины происходит в 1828 году в городке Салем (или Сейлем), штат Массачусетс. Однажды дождливым вечером потомок полковника Пинчена, Джеральд Пинчен (Гилберт Эмери) приглашает в тот самый дом, получивший название Дом о семи фронтонах, своего сына, начинающего судью Джеффри Пинчена (Джордж Сэндерс). Проехав 80 миль из другого города, Джеффри шокирован известием, что после серии неудачных финансовых операций, которые он проводил вместе с отцом, семья оказалась на грани банкротства, и единственной возможностью выйти из этого положения является продажа дома. На встрече присутствует также старший сын Джеральда и брат Джеффри, композитор Клиффорд Пинчен (Винсент Прайс), который горячо поддерживает идею отца. Мечтательный, идеалистически настроенный Клиффорд влюблён в свою кузину Гефсибу (Маргарет Линдси), которая, как и Клиффорд, живёт в этом доме. После продажи дома он собирается жениться на Гефсибе и переехать в Нью-Йорк, где ему прочат успешную музыкальную карьеру. Однако Джеффри выступает категорически против продажи дома, веря в легенду, что в нём спрятаны ценные бумаги, которые стоят целое состояние. Разговор заканчивается острым противостоянием двух братьев. Ночью Клиффорд слышит шум на чердаке дома. Поднявшись на верх, он видит Джеффри, который роется в старом домашнем сундуке с бумагами в поисках нужных документов. Джеффри убеждён, что в доме хранится письмо от английского короля, дающее семье Пинченов право на владение огромным участком земли в штате Мэн. Сейчас на месте этой земли возник город, и если Пинченам удастся доказать право на эту землю, это принесёт им огромное состояние. Хотя Клиффорд пытается разубедить брата, говоря, что это всё сказки, которая им в детстве рассказывала бабушка, Джеффри упорно стоит на своём.

На следующее утро по городу распространяются слухи о том, что Дом о семи фронтонах будет продан в ближайшее время. В тот же день Джеральд неожиданно меняет своё решение, и решает не продавать дом. Узнав об этом, Клиффорд возмущается и на повышенных тонах разговаривает с отцом. Во время разговора Джеральду становится плохо, при падении он разбивает голову о край письменного стала, и, не приходя в сознание, умирает. Свидетелями этой сцены становятся вбежавшие в комнату Джеффри и Гефсиба. Не долго думая, Джеффри при собравшемся народе обвиняет Клиффорда в том, что тот убил отца, в порыве ярости ударив его канцелярским прибором, на котором остались следы крови. Вскоре проходит судебный процесс, на котором присяжные признают Клиффорда виновным в смерти отца. Однако в связи с тем, что решение вынесено только на основании косвенных улик, судья приговаривает Клиффорда не к смертной казни, а к пожизненному тюремному заключению. Клиффорд утверждает, что он не виновен и что всё дело подстроено Джеффри, однако его никто не слушает. Тогда Клиффорд насылает проклятие на своего брата, а Гефсиба клянётся, что будет бороться за освобождение Клиффорда столько, сколько понадобится.

Джеффри празднует победу, однако при чтении завещания выясняется, что Джеральд Пинчен, чтобы спасти дом от кредиторов, переписал его на имя Гефсибы, и теперь она является полноправной владелицей Дома о семи фронтонах. Гефсиба немедленно выгоняет Джеффри из дома, и плотно закрывает в доме все двери и оконные створки, лишая себя света и превращаясь в страдающую отшельницу. На протяжении последующих двух десятилетий она редко выходит из дома, посвящая всё своё время борьбе за освобождение Клиффорда. Она ездит на встречи с чиновниками и пишет прошения на имя губернатора с просьбой о пересмотре дела, однако долгое время это не приносит результатов.

В 1841 году в тюремную камеру к Клиффорду подсаживают Мэтью Мола (Дик Форан), потомка того самого плотника Мола, который когда-то проклял род Пинченов. Мэтью является активным участником движения аболиционистов, и угодил в тюрьму на десять суток за пропаганду своих взглядов на рыночной площади. Клиффорд и Мэтью быстро находят общий язык и становятся друзьями. Вскоре Мола выпускают на свободу, и он под именем фотографа Холгрейва снимает комнату в Доме о семи фронтонах. Со временем Холгрейв становится уважаемым горожанином и разворачивает в городе активную аболиционистскую деятельность, создавая местное общество, которое собирает средства для помощи сбежавшим с Юга рабам. Средства поручено хранить казначею общества дьякону Арнольду Фостеру (Майлс Мэндер).

Несколько лет спустя умирает дальний родственник Пинченов, и Гефсиба берёт к себе его одинокую взрослую дочь Фиби (Нэн Грэй), которая осталась без крыши над головой. Отчаянно нуждаясь в деньгах, Гефсиба открывает небольшой магазинчик, переоборудуя для этого одну из комнат своего дома. Благодаря красивой, жизнерадостной Фиби, которая управляет магазином, им удаётся серьёзно улучшить своё материальное положение. Между Холгрейвом, который помогает Фиби с обустройством магазина, и девушкой возникает симпатия, постепенно переходящая в любовь.

В 1848 году в городе появляется Джеффри, который под предлогом того, что Гефсиба занялась таким недостойным для их рода делом, как торговля, рассчитывает вновь вступить в борьбу за права на дом и продолжить поиски спрятанных в нём документов. В тот же день становится известно, что усилия Гефсибы не пропали даром, и новый губернатор штата своим указом выпустил Клиффорда на свободу с условием, что тот сможет доказать свою невиновность. Вернувшийся Клиффорд благодарит Гефсибу за всё, что она для него сделала, и между ними восстанавливаются былые близкие отношения. Клиффорд делает вид, что не знаком с Холгрейвом, который публикует в местной газете статью о том, что после возвращения домой Клиффорд вновь стал изучать старые документы и погрузился в поиски спрятанного в доме клада. Джеффри приглашает к себе Холгрейва, чтобы расспросить о деятельности Клиффорда, однако тот лишь подтверждает напечатанное в статье, ещё более разжигая интерес Джеффри. Вслед за Холгрейвом на приём к Джеффри приходит дьякон Фостер. Из их конфиденциального разговора становится ясно, что дьякон тайно отдал собранные аболиционистами средства Джеффри, который пообещал ему быструю и большую прибыль. Джеффри вложил деньги в корабль, который должен был привезти в Америку очередную партию рабов, однако с этой рискованной операцией пошло что-то не так, и Джеффри не может вернуть деньги дьякону.

Джеффри понимает, что единственным способом выбраться из сложившейся ситуации для него будет вновь добиться контроля над домом, и самому найти спрятанные там сокровища. Для этого он решает обвинить своего брата в безумии и засадить его в психиатрическую клинику на том основании, что безумный Клиффорд в поисках тайных ходов хочет разобрать весь дом. Джеффри заходит в магазин к Гефсибе, где слышит громкие удары молота, находя подтверждение своей версии, что Клиффорд ищет в доме тайные ходы и сокровища. После его ухода Гефсиба спускается в подвал и видит, что это Холгрейв, имитируя поиски сокровищ, специально бьёт молотом по трубе. Подозревая, что Холгрейв заодно с Джеффри и намеревается засадить Клиффорда в психбольницу, Гефсиба выгоняет его из дома, разрешая остаться до тех пор, пока он не найдёт себе новую квартиру. Хотя влюблённая Фиби пытается защитить Холгрейва, Гефсиба остаётся непреклонна. В отсутствие Холгрейва Гефсида обыскивает его комнату, выясняя по письмам и документам, что его настоящее имя — Мэтью Мол. Это ещё более усиливает её опасения, и она направляется к Клиффорду, чтобы предупредить его о нависшей над ним угрозе. Однако Клиффорд успокаивает Гефсибу, говоря, что Холгрейв-Мол — его друг, и что все его действия являются частью плана, чтобы добиться полного оправдания Клиффорда.

Вскоре Джеффри приходит к Клиффорду и заявляет, что намеревается его засадить в психиатрическую больницу и уже собрал медицинских экспертов, которые подтвердят его сумасшествие. В ответ Клиффорд заявляет, что готов добровольно отказаться от всех прав на дом в пользу Джеффри, если тот подпишет документ, в котором будет указано, что выдвинутое им обвинение Клиффорда в убийстве отца было ошибочным и было сделано в состоянии аффекта. Джеффри отказывается подписывать документ. В этот момент в доме появляется дьякон Фостер с требованием к Джеффри немедленно вернуть переданные тому деньги. Дьякон говорит, что за ним следует группа аболиционистов, которая требует немедленно вернуть деньги для нужд сбежавшего раба. Если они узнают, что деньги пропали, они уничтожат его. Когда Джеффри заявляет, что денег у него нет, дьякон выходит в соседнюю комнату и стреляется. Появившаяся Гефсиба обвиняет в убийстве Джеффри точно так же, как Джеффри когда-то обвинил Клиффорда в убийстве отца. В панике Джеффри просит Клиффорда спасти его от аболиционистов и подписывает письмо, снимающее с Клиффорда все обвинения в убийстве. Получив оправдательное письмо, Клиффорд заявляет брату, что в доме нет никаких тайных комнат и никаких сокровищ. Всё это было придумано с целью обмануть Джеффри согласно плану, который Клиффорд разработал вместе с Холгрейвом, настоящее имя которого — Мэтью Мол. Услышав имя Мола, Джеффри охватывает ужас от семейного проклятия, он падает, теряя сознание, и умирает.

Добившись полного оправдания, Клиффорд женится на Гефсибе, а Мол женится на Фиби. Они приводят в порядок дом и выставляют его на продажу.

В ролях

• Джордж Сэндерс — Джеффри Пинчен
• Маргарет Линдси — Гефсиба Пинчен
• Винсент Прайс — Клиффорд Пинчен
• Дик Форан — Мэтью Мол
• Нэн Грэй — Фиби Пинчен
• Сесил Келлауэй — Филип Бартон
• Алан Напье — Фуллер
• Гилберт Эмери — Джеральд Пинчен
• Майлс Мэндер — дьякон Арнольд Фостер
• Чарльз Троубридж — судья

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Режиссёр фильма Джо Мэй родился в Вене и начинал свою творческую карьеру в 1911 году в Берлине, где работал кинорежиссёром, а сразу после окончания Первой мировой войны стал одним из ведущих продюсеров и режиссёров крупнейшей немецкой государственной киностудии УФА, на которой в то время работали ведущие представители Немецкого экспрессионизма. Мэй поставил в Германии немало фильмов, самым признанным среди которых стал «Асфальт» (1929), рассказывающий «о дорожном полицейском, который совершает неумышленное убийство. „Асфальт“ относился к направлению „уличных фильмов“, в которых обычные люди доходили до совершения бесчестных поступков из-за падения общественной морали на фоне общественного упадка и разваливающейся экономики страны. В фильме нашли отражения наработки стиля Немецкий экспрессионизм, в том числе контрастная постановка света, необычные ракурсы, визуальный символизм и продуманная мизансцена». С приходом к власти нацистской партии Мэй уехал из Германии, и в 1934 году прибыл в Голливуд, где подписал контракт со студией «Юнивёрсал». В том же году Мэй поставил свой первый голливудский фильм — музыкальную комедию «Музыка в воздухе» (1934) с Глорией Свенсон в главной роли. К другим наиболее важным работам Мэя в Голливуде относятся криминальная мелодрама «Признание» (1937) с Кэй Фрэнсис и Бэзилом Рэтбоуном, криминальный триллер «Дом страха» (1939) и фильм ужасов «Возвращение человека-невидимки» (1940), в котором снялись, в частности, Нэн Грэй, Сесил Келлауэй и Алан Напье, а в главной роли человека-невидимки дебютировал Винсент Прайс.

В этом фильме одни из своих первых главных ролей сыграли два актёра, которые добьются заметного признания в 1940-50-е годы — Джордж Сэндерс и Винсент Прайс. Джордж Сэндерс стал известен благодаря ролям в триллерах Хичкока «Ребекка» (1940) и «Иностранный корреспондент» (1940), Фритца Ланга «Охота на человека» (1941) и «Пока город спит» (1956), в фэнтэзи-драмах «Портрет Дориана Грэя» (1945) и «Призрак и миссис Мьюр» (1947), а также в фильмах нуар «Жилец» (1944) и «Площадь похмелья» (1945) Джона Брама, «Странное дело дяди Гарри» (1945) и «Свидетель убийства» (1954). В 1951 году Сэндерс получил Оскар за роль второго плана в драме Манкевича «Всё о Еве» (1950).

Винсент Прайс сыграл заметные роли в фильмах нуар «Лора» (1944), «Бог ей судья» (1945), «Паутина» (1947), «Женщина его мечты» (1951) и «Пока город спит» (1956, совестно с Сэндерсом), но более всего стал известен своими работами в жанре хоррор, сыграв, в частности, в таких фильмах, как «Музей восковых фигур» (1953), «Муха» (1958), «Дом ночных призраков» (1959), «Дом Ашеров» (1960), «Колодец и маятник» (1961), «Маска красной смерти» (1964), «Последний человек на Земле» (1964) и «Ужасный доктор Файбс» (1971).

Маргарет Линдси более всего известна ролями в фильмах 1930-х годов, таких как криминальная комедия «Леди-убийца» (1933), криминальная мелодрама «Туман над Фриско» (1934), мелодрама «Опасная» (1935) и криминальная мелодрама «Приграничный город» (1935), триллер «Джимены» (1935) и мелодрама «Иезавель» (1938), а позднее — фильм нуар «Улица греха» (1945).

Книга Натаниэля Готорна и сюжет фильма

В основу фильма положен «классический американский роман Натаниэля Готорна „Дом о семи фронтонах“ (1951), который был адаптирован для экрана Гарольдом Грином и превращён в напряжённую готическую мелодраму режиссёром Джо Мэем и сценаристом Лестером Коулом. История Готорна, занимающая несколько поколений алчности и корысти, была ужата до 89 минут экранного времени, не затронув центральные моменты повествования и его тему». Критики обращали на значительное сюжетное различие между книгой и фильмом. Так, критик «Нью-Йорк таймс» Б. Р. Крислер написал, что с целью обогащения романтической составляющей фильма его создатели произвели «некоторые изменения в семье Пинченов». Иссохшая старая дева Гефсиба, которая прожила столько лет в одиночестве, в фильме стала кузеной и возлюбленной несправедливо осуждённого Клиффорда, он в свою очередь стал психически здоровым красавцем и талантливым композитором. Клиффорд и Джеффри Пинчены стали родными братьями, «и таким образом их соперничество стало более острым». В итоге в центре фильма оказалась история Гефсибы и Клиффорда, которые борются за свою любовь с жизненными трудностями, «ложными обвинениями и интригами со стороны плохого Джеффри, и с таинственным семейным проклятием».

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Картина получила сдержанно позитивные оценки критики, отметившей надёжную режиссёрскую работу и отличную актёрскую игру, но саму картину посчитавшую скучной для жанра готического триллера. Сразу после выхода картины на экраны критик Б. Р. Крислер в «Нью-Йорк таймс», назвав её «безрадостной и слегка тривиальной историей», написал, что эта «приукрашенная и припудренная на студии „Юнивёрсал“ версия романа Натаниэла Готорна» подавалась дистрибуторами как «мрачная и зловещая драма в доме со странным проклятием». Между тем, по мнению критика, вряд ли те «зрители, которые привыкли к сырому мясу, оценят эту водянистую трактовку шокирующей истории девятнадцатого века». Крислер поясняет, что «для тех, кто привык к блеску ножей, ударам кулаков и грохоту орудий, фильм скорее всего покажется скучным со своими костюмированным изяществом, мрачными размышлениями и медленным, тяжёловесным темпом повествования». С другой стороны, для преданных поклонников творчества Готорна «фильм будет небольшим шоком», когда они увидят те изменения, которые внесли авторы в сюжет классического романа.

Современный критик Деннис Шварц считает, что «режиссёр Джо Мэй уныло ставит эту атмосферическую семейную драму по классической истории Натаниэла Готорна о проклятой семье (в картине взаимоотношения персонажей сплошь и рядом изменены, хотя фильм и передаёт дух книги)». По мнению Шварца, «книга выдающаяся, а фильм нет — если не считать отличных актёрских работ», далее замечая, что фильмом «трудно наслаждаться из-за того, что он невыносимо скучный». Сьюзен Долл назвала фильм «добротной работой без каких-либо излишеств, в основе которой лежала хорошая актёрская игра и крепкая постановочная работа», а Патрик Легар назвал его «мрачной картиной с призраками прошлого», которую отличает «сильная актёрская игра и отличный исходный материал». Легар считает, что «режиссёр Джо Мэй поддерживает быстрый темп в этом крепком фильме „Юнивёрсал“, однако фильм не дотягивает до статуса классики, который ему, возможно, мог бы обеспечить более сильный режиссёр».

Оценка работы режиссёра и творческой группы

Долл считает, что "если Мэй и не достиг в этом фильме высот «Асфальта», тем не менее он внёс в свои голливудские фильмы «крепкое режиссёрское присутствие и визуальный вкус, подняв их на более высокий уровень». По мнению критика, Мэй вносит в картину «некоторые экспрессионистские черты», такие как использование теней и мизансцены для психологической характеристики персонажей.

Долл также отмечает, что «трое главных персонажей по ходу фильма стареют на двадцать лет, и процесс их старения убедительно достигается с помощью грима, разработанного легендарным гримёром „Юнивёрсал“ Джеком Пирсом, прославившимся своим гримом для монстров фильмов ужасов студии „Юнивёрсал“ 1930-х годов». Впрочем, и «актёры меняют манеру речи и поведения, показывая, что перешли в средний возраст».

Оценка актёрской игры

Актёрская игра почти единодушно заслужила высокую оценку критики. Крислер считает, что «в роли глубоко подавленных любовников Винсент Прайс и Маргарет Линдси играют в идеальной традиции сентиментальной мелодрамы со вздохами и затуманенными от слёз глазами». С другой стороны, «Джордж Сэндерс более приемлем в роли отвратительного Джеффри, чувствуя себя полностью в своей тарелке».

Легар полагает, что «Прайс в героической роли и Сэндерс в своей обычной роли заблудшего плохого парня — оба отличны, а Линдси прекрасно играет бойкую девушку, которая превратилась в старую деву и отшельницу». Долл пишет, что «молодой Сэндерс играет персонажа с хорошо поставленной речью, но при этом скользкого негодяя, то есть тип личности, благодаря которому он станет кинозвездой». Прайс сыграл в фильме одну из своих первых крупных ролей, «показав свои актёрские способности в роли смелого и эмоционального молодого человека, который стал тихим и подавленным после 20 лет в тюрьме. После этого фильма карьера Прайса пошла на подъём». Маргарет Линдси, которая, по словам Долл, сегодня «забыта большинством поклонников кино, выдаёт здесь потрясающую игру в роли Гефсибы».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0032610/ Дом о семи фронтонах] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v95779 Дом о семи фронтонах] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=8179 Дом о семи фронтонах] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/78567/The-House-of-the-Seven-Gables/ Дом о семи фронтонах] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Дом о семи фронтонах (фильм)

– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.