Допяны
Поделись знанием:
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
| ||||||||||||||||||||||||||
Допяны[1] (Դոփյաններ, Դաւփեանք) — армянский[2][3][4] княжеский род Хачена (Нагорный Карабах) с конца XII-го[5] по XVI века. Наследственные правители Верхнего Хачена и Сотка.
Содержание
Исторический очерк
Род Допянов получил своё название от имени Доп (Դաւփ, арменизированная версия имени Дафния) — супруги Гасана I, правителя Верхнего Хачена[5]. Сама Доп являлась одной из дочерей князя Саркиса Закаряна[5] и княгини Саакандухт Арцруни. После смерти мужа, княгиня Доп становится правительницей Верхнего Хачена (Цара)[5]. Католикос Есаи Гасан-Джалалян оставил упоминание о том, что «благочестивая Доп — дочь князя князей Саркиса [Закаряна]» и что:
…великий князь Гасан владел [крепостями] Акана, Андаберд, Сотк, Шагвак, и многими другими гаварами (волостями), среди которых более всего любил селение Цар — вотчину и награду за храбрость, за которую армянские правители заплатили ценой крови [своей][6].
С этого момента князья Верхнего Хачена именовались Допян[5] — один из редких примеров в армянской дворянской традиции, когда княжеский род носил имя женщины. После освобождения закавказской Армении Допяны стали вассалами рода Закарян[3][7]. Наибольшего расцвета династия Допян достигает в XIII веке, в эпоху монгольского владычества. Сын Гасана I и Доп князь Григор I Допян вместе с сыном Севадой участвовал в месопотамском походе (1242—1243) монгольского полководца Бачу.
Видными князьями и военачальниками были Гасан II, Григор II, Гасан III. После смерти Григора II Допяна, который в надписях именует себя «князем армянским»[8] и «господином Малого Сюника — Хандаберда, Акана и высоких гор Гегама, от Содка до Шохага…»[8], политическое влияние Допянов ослабло. Князь Гасан III вместе с сыновьями погиб в 1386 г. при сражении с войсками Тамерлана[9]. Тимуриды, однако, сохраняют княжеские права Допянов[10]. В 1430-гг. владения князей Допянов были захвачены кочевыми племенами Кара-Коюнлу. Сын внука Гасан III князь Айтин после трехлетней деятельности при ставке последних, получил назад часть своих владений, заплатив значительную сумму вождям Кара-Коюнлу.
С середины XV века, в результате неблагоприятных условий иноземного ига, княжество Верхнего Хачена распалось на три мелких владения. В последних, вплоть до XVI века продолжали править ответвленные от Допянов — княжеские дома Улубекенц, Айтиненц и Дганшенц. Род Улубекенц дал начало княжескому роду Мелик-Шахназарянов, правителей Гехаркуника. В начале XVII века младший брат мелика Сотка Шахназара I, Мирза-бек, стал меликом Варанды[11].
Князья Допяны
- Гасан I (совместно с женой Доп)
После Гасана I и Допа род назывался также Допян
После Григор II власть Допянов ослабевает и последние входят под сюзеренитет Гасан-Джалалянов.
Отныне властители Верхнего Хачена упоминаются титулом парон — господин.
- Гасан III
- Ваграм (совместно с сыном Григором, сыновьями братьев Сейти и Турсун[12])
- Джганше I
- Мирзаджан
В конце XV века владения Верхнего Хачена делятся между ветвями Улубекенц, Айтиненц и Джганшенц. От Улубекенц произошёл княжеский род Мелик-Шахназарянов, правителей Гехаркуника и Варанды
Дальнейшие ответвления
| Аракел Даврижеци. «Книга историй», гл. 8[13] : Выйдя из Тифлиса, шах направился в Гегамский гавар, и войско царское раскинуло там стан, а сам шах Аббас остановился в селении Мазра в доме коренного жителя того селения мелика Шахназара. И был мелик Шахназар родом из армян, и христианин по вере, ишхан славный и могущественный; он оказал шаху гостеприимство, приличествующее царю; был он другом, близким человеком царя и пользовался его уважением. Почему и царь, возвеличив, одарил его почетными и благородными одеяниями, и пожаловал ему власть мелика того гавара, и пожаловал ему и братьям его другие имения и деревни. И написал надежный номос, закрепил царской печатью и дал им, дабы вотчина эта неизменно принадлежала им и сыновьям их навеки, из поколения в поколение. |
Мелики Сотка
Их резиденция находилась в деревне Мец Мазра.
- Шаганше (сын Гасана III[14])
- Сайтун (Сейти) — начало XV века
- Улубек
От имени Улубека в дальнейшем род именовался также Улубекенц
- Мирзаджан — уп. с 1502 г.[11]
- Меликбек — до 1580-гг.[11]
- Шахназар
- Ори (Яври) — ум. 1621 г.[11]
- Камал
- Аствацапов — до 1650-гг.[11]
- Меликбек — до 1670-гг.[11]
- Шахназар — конец XVII в.[11]
Мелики Варанды
Их резиденция находилась в деревне Аветараноц
- Мирза Бек — конец XVI века, брат мелика Шахназара в Сотке
- Мелик Баги
- Шахназар I
- Мелик Баги II
- Мелик Гусеин — ум. ок. 1736 г.[15]
- Овсеп
- Мелик Шахназар II
Напишите отзыв о статье "Допяны"
Примечания
- ↑ Аракел Даврижеци. [www.vostlit.info/Texts/rus2/Davrizeci/frametext10.htm Книга историй]. — М., 1973.:
В том же году имело место преставление великого и многомилостивого вардапета нашего Иованнеса, уроженца области Тцар, называемого Малым Сюни, [из братии] монастыря святого апостола Фаддея. Был он сын благородного и благонравного [мужа], по имени Джихан-шах, из рода Допяна и Гасана, обучался у великого вардапета Гукаса Ахпатеци.
- ↑ [books.google.am/books?id=3N21CwAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Islam and Christianity in Medieval Anatolia] / Edited by [www.st-andrews.ac.uk/history/staff/andrewpeacock.html A.C.S. Peacock], [www.st-andrews.ac.uk/history/staff/BrunoDeNicola.html Bruno De Nicola], [www.st-andrews.ac.uk/history/staff/SaraNurYildiz.html Sara Nur Yildiz]. — Routledge, 2016. — P. 82.
In the eastern sphere of the Armenian Plateau Georgia was emerging as the major power. First united as a state in 1008, it was left autonomous after the Seljuq invasion and gradually came to dominate southern Caucasia over the next century. Under its suzerainty a new cadre of Armenia aristocratic houses (Dop'ean, Vachutean, Proshean, Hasan-Jalalean) rose to prominence.
- ↑ 1 2 Bayarsaikhan Dashdondog. The Mongols and the Armenians (1220-1335). — BRILL, 2010. — С. 34.:
The subjects of Iwanē's family were the Orbelians, Khaghbakians, Dopians, HasanJalalians and others (see Map 4).18 The representatives of these major Armenian families entered into direct contact with the Mongols in order to retain their conquered lands, the discussion of which follows in nest chapters.
- ↑ Всеобщая история архитектуры // 2 изд.. — 1970. — Т. 3. — С. 245.:
При Захаридах выдвинулись новые армянские княжеские роды — Вачутяны, Прошяны, Орбеляны, Допяны, получившие обширные владения в освобожденных областях Армении.
- ↑ 1 2 3 4 5 Levon Chorbajian, Patrick Donabédian, Claude Mutafian. [books.google.com/books?id=OUlnYdOHJ3wC&pg=PA66&dq=Dop+took+over+leadership+of+the+domain&hl=ru&ei=azWmTI7lIZbKjAfMoJCrDA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCoQ6AEwAA The Caucasian knot: the history & geopolitics of Nagorno-Karabagh]. — Zed Books, 1994. — С. 66.:
As the head of the principality of Tsar, we find at the end of the twelfth century another Prince Hasan, married to another daughter of Sarkis Zakarian, Dop. Probably due to the death of her husband, Dop took over leadership of the domain which grew by virtue of his unification whith Haterk. The fact that she was the sister of Generalissimo (Amir Sipahsalar) Zakare and of the regent (atabek) of Georiga, Ivan, may explain such a transfer. What is remarkable is that her descendants took her name, a woman’s name, and called themselves Dopian. At the beginning of the thirteenth century the Dopians controlled all of the north and west of Khachen
- ↑ Б. Улубабян. Княжество Хачена в X—XVI вв. Ереван, 1975, с. 153
- ↑ С. Т. Еремян. Армения накануне монгольского завоевания // [rbedrosian.com/Maps/erzak.htm Атлас Армянской ССР]. — Ер.—М., 1961. — С. 102-106.
- ↑ 1 2 Свод армянских надписей, т. 4, с. 315, 355:
…Գրիգոր իշխան Հայոց՝ տէր եւ պարոն Փոքր Սիւնեաց՝ Հանդաբերդոյ եւ Ականւոյ եւ բարձր լերանց ծովակին Գեղամայ, Սոթից մինչեւ ի Շաղուագայ եւ գաւառք մեր յանուանէ այս է՝ Սոթ Գլուխ եւ Բերդաձոր եւ ճոխանց, Հասկաբակս, Ատրենիս, Կաղեր, Ուռիաձոր եւ Խորուագետ, Դւանոց եւ այլ իւրեանց միջոց մսզրովն ի մեր նախնեաց մնացեալ հայրենիքէ, իւրեանց չորս սահմանովն…
- ↑ Levon Chorbajian, Patrick Donabédian, Claude Mutafian. [books.google.com/books?id=OUlnYdOHJ3wC&pg=PA69&dq=family+of+Hasan+Dopian+was+put+to+the+sword&hl=ru&ei=CzimTOq6Jd3NjAfE1L2gDA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCcQ6AEwAA#v=onepage&q=family%20of%20Hasan%20Dopian%20was%20put%20to%20the%20sword&f=false The Caucasian knot: the history & geopolitics of Nagorno-Karabagh]. — Zed Books, 1994. — С. 69.:
Tsar is also mentioned on the sad occasion of the first invasion by Tamerlane in 1386; its fortress were taken and the family of Hasan Dopian was put to the sword.
- ↑ Richard G. Hovannisian. [books.google.com/books?id=EeBKxex7QyUC&pg=PA270&dq=Dopians&hl=ru&ei=mJ_ATOz3F4yWswaBzpDpCA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CDAQ6AEwAQ#v=onepage&q=Dopians&f=false The Armenian People From Ancient to Modern Times: The Dynastic Periods: From Antiquity to the Fourteenth Century]. — Palgrave Macmillan, 2004. — Т. I. — С. 270.:
The Timurids preserved the Orbelians in Siunik, the Dopians in Tsar, the Proshians in Vayots Dzor and Shahapunik.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Б. Улубабян. [www.lib.mindiaspora.am/wp-content/uploads/2013/2013-11-16/0130-ulubabyab-arcakhi-patm-2.pdf История Арцаха от начала до наших дней]. — Ер., 1994. — С. 131-132.
- ↑ Б. Улубабян. История Арцаха от начала до наших дней. — Ер., 1994. — С. 121.
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus2/Davrizeci/frametext2.htm Аракел Даврижеци. «Книга историй», гл. 8 ]
- ↑ Б. Улубабян. История Арцаха от начала до наших дней. — Ер., 1994. — С. 131-132.
- ↑ Б. Улубабян. История Арцаха от начала до наших дней. — Ер., 1994. — С. 150-151.
Литература
- Улубабян, Баграт. Княжество Хачена в X—XVI вв. Ереван, 1975 (арм.)
- Карапет епископ Тер-Мкртчян «Допяны и Мелик-Шахназаряны». Материалы об армянских меликставах. Вып. 2. — Эчмиадзин. 1914 (арм.)
См. также
| ||||||
Отрывок, характеризующий Допяны
Жюли сказала, что это прелестно.– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
