Симборский, Иероним Михайлович

Иероним Михайлович Симборский
Дата рождения	28 июня 1805(1805-06-28)
Дата смерти	19 февраля 1869(1869-02-19) (63 года)
Место смерти	Санкт-Петербург, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	артиллерия
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	2-я гвардейская артиллерийская бригада
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 г.
Награды и премии	Орден Святой Анны 3-й ст. (1828), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1846), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1854), Орден Святой Анны 1-й ст. (1858)

Иероним Михайлович Симборский (28 июня 1805 — 19 февраля 1869) — генерал-лейтенант, участник русско-турецкой войны 1828—1829 годов.

Биография

Родился 28 июня 1805 года. Происходил из дворян Санкт-Петербургской губернии, воспитывался во 2-м кадетском корпусе.

В 1820 году вступил на военную службу, в чине прапорщика, в конно-артиллерийскую 16-ю роту. В том же году был переведён в конно-артиллерийскую роту № 1, а через 3 года — в 13-ю роту; в 1824 году был произведён в поручики. В 1827 году был переведён в 1-ю артиллерийскую бригаду с зачислением в лёгкую 1-ю роту.

В 1828 году участвовал в войне против турок. Сначала Симборский находился в войсках, расположенных на северной стороне крепости Варны. Затем отряд Бистрома, в котором находился Симборский, переправясь на баркасах на южную сторону крепости, подкрепил отряд генерала Головина. Цель отряда была лишить турецкую крепость всякого сообщения с южной стороной. Турки бились отчаянно, но их жестокое нападение было отражено: после четырехчасового боя 16 сентября целый корпус Омера-паши, предпринявший вылазку из крепости, принужден был уступить русским силам. За отличие в этом деле Симборский получил орден св. Анны 3-й степени с бантом. 2 октября он возвратился на позицию, а с 7-го следовал обратно в Россию. Кроме вышеупомянутой награды Симборскому за военные заслуги было объявлено Высочайшее благоволение, и выдана денежная награда.

В 1831 году Симборский участвует в войне против польских мятежников и находится в составе войск гвардейского корпуса под командой великого князя Михаила Павловича.

16 марта войска переправились через Нарев у местечка Тыкочина и вступили в пределы Польши. С 12 по 14 мая Симборский участвовал в наступательном движении русских войск к Остроленке. После победоносного сражения у этого города, русская армия должна была переправиться на нижнюю Вислу. Движение войск началось 22 июня и длилось до 5 июля, и сопряжено было с большими трудностями. С 4 по 8 июля армия переправилась и расположилась у Нешавы. Отсюда, среди хорошо укрепленных пунктов, было предпринято движение на Варшаву с продолжительной стоянкой у Ловича. 15 августа русские войска стали двигаться далее к Варшаве и взяли её штурмом 26 числа.

Находясь все время в этих действиях, Симборский вместе с другими вступил 27 августа в Варшаву и за выказанное мужество и рвение был произведён в поручики. С 11 октября Симборский находился в составе войск, двигавшихся обратно в Россию и участвовал 6 ноября в переправе через Неман у Ковно.

В 1834 году Симборский произведён в штабс-капитаны и вскоре — в капитаны. В 1836 году назначен командиром 2-й батареи 1-й артиллерийской бригады, произведён в полковники, и за время своей последующей 10-летней службы получил 1500 десятин земли и несколько наград, в том числе за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах — орден св. Георгия 4-й степени (12 января 1846 года, № 7405 по списку Григоровича — Степанова).

В 1846 году Симборский был назначен командиром 2-й гвардейской артиллерийской бригады и произведён в генерал-майоры. В 1849 году, по случаю восстания в Венгрии, Симборский находился в войсках, нёсших охрану порядка в Царстве Польском с 3 мая по 15 сентября.

По болезни в 1850 году был зачислен по пешей артиллерии, в 1851 году в запасные войска, а в 1854 году назначен к бывшему инспектору всей артиллерии, по распоряжению которого выполнил несколько поручений по переформированиям артиллерийских парков. За отлично исполненное поручение ему было объявлено Высочайшее благоволение и пожалован орден св. Владимира 3-й степени. В 1850 году Симборский назначается состоять по особым поручениям в штабе генерал-фельдцейхмейстера и по воле его производит несколько следствий и дознаний.

Получив в 1857 году изъявления монаршего благоволения за отличие по службе, Симборский в 1858 году был назначен в Кронштадт для осмотра пороховых станков и награждён орденом св. Анны 1-й степени с мечами. В 1860 году произведён в генерал-лейтенанты. В 1861 году получил назначение на должность начальника Санкт-Петербургского крепостного артиллерийского округа. С упразднением в 1864 году этого штаба Санкт-Петербургского крепостного артиллерийского округа, был отчислен от должности начальника этого округа и прикомандирован к Главному артиллерийскому управлению, с зачислением по пешей артиллерии.

Умер 19 февраля 1869 года в Санкт-Петербурге, похоронен в Сергиевой пустыни.

Его братья — Валентин Михайлович, Андрей Михайлович и Дмитрий Михайлович — также служили по артиллерии и двое последних состояли в генеральских чинах; также известен брат Александр и сёстры Варвара и Софья.

Источники

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Саитов В. Петербургский некрополь. Том четвёртый. С—Ө. СПб., 1913
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Симборский, Иероним Михайлович

Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.