Каблуков, Иван Алексеевич

Иван Алексеевич Каблуков
Дата рождения:	21 августа (2 сентября) 1857(1857-09-02)
Место рождения:	село Пруссы, Московский уезд, Московская губерния, Российская империя
Дата смерти:	5 мая 1942(1942-05-05) (84 года)
Место смерти:	Ташкент, Узбекская ССР, СССР
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	физическая химия
Место работы:	Московский университет, Петровская сельскохозяйственная академия, Императорское Московское инженерное училище, МВЖК
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	В. В. Марковников
Известен как:	один из первооткрывателей сольватации ионов, создатель школы физикохимиков в России
Награды и премии:

Ива́н Алексе́евич Каблуко́в (21 августа (2 сентября) 1857 — 5 мая 1942) — российский и советский физикохимик.

Почётный член АН СССР (1932), одновременно и независимо от В. А. Кистяковского предложивший представление о сольватации ионов и положивший начало объединению физической и химической теории растворов. Создатель школы физикохимиков в России.

Биография

Родился 21 августа (2 сентября) 1857 года в селе Пруссы Троицкой волости Московского уезда Московской губернии (ныне Мытищинский район Московской области) в семье зубного врача (вольноотпущенного крепостного).

В 1876 году окончил 2-ю Московскую классическую гимназию и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. В 1880 году окончил его, получив степень кандидата естественных наук. По представлению профессора В. В. Марковникова И. А. Каблуков оставлен на кафедре химии для подготовки к профессорскому званию. В течение следующих 1881—1882 годов — сотрудник химической лаборатории профессора химии А. М. Бутлерова при Петербургском университете, а затем продолжил свою работу в Московском университете у В. В. Марковникова.

В ноябре 1884 года И. А. Каблуков зачислен на должность сверхштатного ассистента химической лаборатории, а с января 1885 года стал приват-доцентом Московского университета — читал курс «О явлениях диссоциации». Одновременно в 1882—1884 годах преподавал на Московских высших женских курсах.

В декабре 1887 года защитил магистерскую диссертацию «Глицерины, или трёхатомные спирты, и их производные», в которой с точки зрения термохимических данных попытался обосновать теорию взаимного влияния атомов Марковникова.

В 1889 году под руководством профессора С. Аррениуса работал в Лейпцигском университете в лаборатории профессора В. Оствальда.

В 1897—1906 годах преподавал в Московском инженерном училище, где вёл практические занятия по неорганической и аналитической химии, а также по технологии строительных материалов и металлургии железа.

В мае 1891 года защитил в Московском университете докторскую диссертацию «Современные теории растворов (Ван-Гоффа и Аррениуса) в связи с учением о химическом равновесии».

Преподавал в Реальном училище К. П. Воскресенского.

В 1899 году по рекомендации академика Н. Н. Бекетова назначен адъюнкт-профессором кафедры неорганической и аналитической химии Московского сельскохозяйственного института, где проработал вплоть до 1942 года. Поначалу лекции проводились в самой вместительной аудитории — в актовом зале главного здания, а затем кафедре была выделена отдельная пристройка с новой лекционной аудиторией и залом для занятий аналитической химией на 96 студентов. Но и эта пристройка не могла вместить всех желающих. 31 мая 1912 года И. А. Каблуков заложил первый камень в фундамент химического корпуса (ныне корпус № 6), в который были переведены все химические лаборатории и кафедры. В правом крыле на втором этаже здания находилась и квартира, в которой жил И. А. Каблуков (ныне это помещение занимает кафедра сельского хозяйства зарубежных стран). Уже 22 октября 1914 года И. А. Каблуков прочитал первую лекцию в новом здании.

С мая 1903 года — экстраординарный профессор Московского университета, в котором работал до конца своей жизни: с 1906 года — ординарный, а с января 1910 года — заслуженный профессор; в 1915—1933 годах — заведующий термохимической лабораторией кафедры химии физико-математического факультета; в 1918 — середине 1920-х годов — заведующий лабораторией неорганической и физической химии. С 1922 года также — директор Научно-исследовательского института химии при МГУ.

И. А. Каблуков не только занимался теоретическими исследованиями, но и изучал природные богатства России (позднее — СССР). Участвовал в организации российского производства минеральных удобрений. В 1905 году он был назначен представителем Главного управления землеустройства и земледелия в Междуведомственную комиссию по вопросу получения окислов азота при Главном артиллерийском управлении. В 1908 году он вошёл в состав комиссии МСХИ по исследованию фосфоритов в России, чья работа положила начало производству удобрений из российского сырья. В 1909 году по предложению Департамента земледелия в МСХИ была создана комиссия по добыванию азотных туков из воздуха, получению известковой селитры и цианистого кальция. В состав комиссии вошли И. А. Каблуков, Н. Я. Демьянов и Д. Н. Прянишников. Через два года, в 1911 году, И. А. Каблуков стал председателем комиссии по вопросу о добывании окислов азота из воздуха. В 1911 году И. А. Каблуков и его отец А. С. Каблуков посетили соляные промыслы Крыма и исследовали собранные ими образцы рапы соляных озёр Крыма на предмет получения калийных солей и брома из маточных растворов, остающихся после извлечения поваренной соли. Опубликовал результаты исследования в виде монографии, которая позволила организовать в Крыму бромный завод и получать калийные соли из морской воды.

С 1933 до начала 1940-х годов также был заведующим кафедрой неорганической и аналитической химии Всесоюзной промышленной академии им. И. В. Сталина.

После Октябрьской революции осенью 1918 года был арестован его брат, Николай Алексеевич. Но вскоре был выпущен на свободу, благодаря поддержке от Ивана Алексеевича.

После начала Великой Отечественной войны в сентябре 1941 года часть сотрудников кафедры была эвакуирована в Чакино (Тамбовская область) и Самарканд. Умер 5 мая 1942 года в эвакуации в Ташкенте.

Научная и преподавательская деятельность

Основная область научных интересов академика И. А. Каблукова относится к электрохимии неводных растворов.

• В 1889—1891 годах он изучал электропроводность электролитов в органических растворителях и установил аномальную электропроводность неводных растворов электролитов и увеличение её при добавлении воды к спиртовым растворам. Исходя из этих наблюдений, А. И. Каблуков предположил химическое взаимодействие между растворителем и растворяемым веществом.
• В 1889—1891 годах одновременно и независимо от физикохимика В. А. Кистяковского ввёл в научный оборот представление о сольватации ионов. Эти работы по электрохимии неводных растворов стали предметом его докторской диссертации «Современные теории растворов (Вант-Гоффа и Аррениуса) в связи с учениями о химическом равновесии» (1891) и положили начало сближению физической и химической теорий растворов.
• В 1890-х годах провёл ряд исследований по термохимии и совместно с физико-химиком В. Ф. Лугининым установил, что теплота присоединения брома к этиленовым углеводородам увеличивается по мере перехода от низших гомологов к высшим.
• В 1905 году впервые применил метод термического анализа для исследования взаимного обмена солей в расплавах.
• С начала 1900-х годов и вплоть до 1934 года занимался различными прикладными задачами, например вопросами пчеловодства и химии минеральных удобрений. В частности, в 1900-х годах разработал метод получения брома из рапы Сакского озера в Крыму.

Академик И. А. Каблуков известен также как педагог и популяризатор науки, создатель школы физикохимиков в России. Также он — автор ряда работ по истории химии.

• В 1886—1888 годах читал в МГУ приват-доцентские курсы по органической химии: «Органическая химия (азотистые ароматические соединения)», «История и критика теории строения химических соединений» и др.
• В 1886—1906 годах (по некоторым сведениям — с 1884 года) читал курсы «О явлениях диссоциации», «Теоретическая химия (начала термохимии)», «О химическом сродстве и методах его измерения», «Учение о растворах», «Учение об элементах и стехиометрии тел», «Электрохимия», а также общий курс физической химии.
• В 1888—1889 годах читал курс зоохимии на медицинском факультете Московского университета. Впервые в университете начал читать систематический курс физической (теоретической) химии.
• В 1895—1899 годах (до 1898 года — совместно с химиком-органиком М. И. Коноваловым) читал лекции и вёл практические занятия по общей химии для математиков.
• В 1898 году опубликовал «Конспект некоторых лекций из курса общей химии», а в 1900 году — учебник «Основные начала неорганической химии», который впоследствии выдержал 13 изданий.
• С 1906 года периодически читал избранные главы из общей (неорганической и физической) химии, в том числе электрохимию, учение о химическом равновесии и правило фаз. Опубликовал один из первых учебников по этому предмету «Основные начала физической химии».
• В течение многих лет на физико-математическом факультете Московского университета вёл практические занятия по качественному и количественному анализу, а также по термохимии.
• В конце 1920-х годов также читал курсы общей и неорганической химии.

Всего научное наследие И. А. Каблукова включает более 300 трудов. Некоторые публикации:

• [nn.mi.ras.ru/?bi=562 Основные начала неорганической химии]. — М., Инж. уч. вед. пут. сообщ., 1900. — 310 с.
• Основные начала физической химии.
  • Вып. 1. Основные начала физической химии. — М., Тип. Борисенко и Бреслин, 1900. — 243 с.
  • Вып. 2. Электрохимия. — М., Тип. Борисенко, 1902. — 327 с.
  • Вып. 3. Термохимия. Учение о химическом сродстве. — М., Тип. Холчева, 1910. — 320 с.
• Очерки из истории электрохимии за XIX век. — М., Тип. Кушнерева, 1901. — 66 с.
• Физическая и коллоидная химия. — М., Сельхозгиз, 1935. — 558 с.
• Правило фаз в применении к насыщенным растворам солей. — Л., ГХТИ, 1933. — 160 с.

Награды и звания

Советские государственные награды и звания:

• Герой Труда (1924);
• Заслуженный деятель науки РСФСР (1929);
• Орден Трудового Красного Знамени (1937);
• Орден Ленина (1940).

Член-корреспондент АН СССР (1928), почётный член АН СССР (1932), почётный член общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (с 1921), член Русского физико-химического общества, общества акклиматизации животных и растений (с 1898), Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева (в 1934 году избран вице-президентом Московского отделения ВХО) и многих других научных обществ. Заслуженный профессор Московского университета (с 1910).

В искусстве

Академик И. А. Каблуков славился своей непрактичностью и рассеянностью. Например, вместо слов «химия и физика» профессор нередко говорил студентам «химика и физия». А вместо фразы «колба лопнула, и кусочек стекла попал в глаз» у него могло получиться: «лопа колбнула, и кусочек глаза попал в стекло». Выражение «Мендельшуткин» означало: «Менделеев и Меньшуткин», а обычными словечками Ивана Алексеевича были: «совсем не то» и «я, то есть не я». Этим воспользовался поэт С. Я. Маршак, написав в 1930 году стихотворение «Вот какой рассеянный».

Профессор познакомился с шутливым произведением Маршака, и однажды он припомнил брату Маршака, писателю Ильину, погрозив пальцем: «Ваш брат, конечно, метил в меня!».

Память

В Москве на здании учебного корпуса № 6 Московской сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева (Тимирязевский проезд, дом № 2), где И. А. Каблуков работал с 1889 по 1942 год, установлена мемориальная доска.

Документы

• [isaran.ru/isaran/isaran.php?page=fond&guid=81422443-33CA-28DB-F50B-CE93DAAA21B5&ida=1&sid=ir6snvu2kpp9m1c9blvv740d66 Фонд Каблукова Ивана Алексеевича] на сайте Архива РАН

Литература

• Соловьев Ю. И., Каблукова М. И., Колесников Е. В. Иван Алексеевич Каблуков: Сто лет со дня рождения. 1857—1957. М., Издательство АН СССР, 1957. — 211 с.
• Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 108—109. — 296 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.
• Сабанеев Л. Л. Воспоминания о России. — М.: Классика-XXI, 2005. — 268 с.

Ссылки

• [www.chem.msu.ru/rus/history/acad/demyanov.html Академик Каблуков Иван Алексеевич]. Химический факультет МГУ. Проверено 7 августа 2014.
• Каблуков Иван Алексеевич // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.rulex.ru/01110373.htm Биография в Русском биографическом словаре]
• [www.belousenko.com/books/memoirs/sabaneev_vosp_o_rossii.htm Леонид Сабанеев, «Воспоминания о России»]
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50596.ln-ru Профиль Ивана Алексеевича Каблукова] на официальном сайте РАН
• [letopis.msu.ru/peoples/934 Летопись Московского университета. Каблуков Иван Алексеевич]

Отрывок, характеризующий Каблуков, Иван Алексеевич

– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.