Клейнмихель, Андрей Андреевич

Андрей Андреевич Клейнмихель
Дата рождения	1757(1757)
Место рождения	Рига
Дата смерти	5 сентября 1815(1815-09-05)
Место смерти	Белосток
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал-лейтенант
Сражения/войны	Польский поход 1778—1779 гг., Крымский поход 1783 года, Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг.
Награды и премии	Орден Святой Анны 1-й ст., Орден Святого Владимира 2-й ст., Орден Святого Александра Невского, св. Иоанна Иерусалимского, Орден Святого Георгия 4-й ст. (1804)

Андрей Андреевич Клейнмихель (1757 — 5 сентября 1815) — генерал-лейтенант из рода Клейнмихелей. Директор Второго кадетского корпуса, шеф Дворянского полка. Отец графа П. А. Клейнмихеля.

Биография

Родился в 1757 году в семье рижского пастора. 3 ноября 1775 года поступил на службу в Киевский мушкетёрский полк капралом и в следующем году был произведён в подпрапорщики, а в 1779 году в прапорщики. За это время Клейнмихель находился в походах в 1778—1779 гг. в Польше, а в 1783 году — в Крыму.

Затем он был командирован в Гатчинские войска, а 18 декабря 1784 года переведён в артиллерийский и инженерный шляхетный кадетский корпус с переименованием артиллерии подпоручиком.

6 марта 1789 года Клейнмихель был назначен адъютантом в штаб генерал-поручика Меллисино, но уже в следующем 1790 году вернулся в корпус и с этого времени уже не оставлял его, будучи 1 октября 1799 года назначен его директором, причём 21 декабря 1797 года был произведён в полковники и 28 января 1799 года — в генерал-майоры.

Пройдя суровую служебную школу в строю, Клейнмихель больше всего обращал внимание на внешний порядок и поддержание дисциплины в корпусе, а также на фронтовому обучение кадет. В том же 1800 году директором корпуса, переименованного 10 марта во 2-й кадетский, был назначен граф В. А. Зубов, причем Клейнмихель остался под его начальством в той же должности. Такое странное явление можно объяснить лишь тем, что назначение заслуженного безногого боевого генерала графа В. А. Зубова являлось лишь актом особого внимания императора Александра I к корпусу. И действительно, Клейнмихель фактически продолжал управлять корпусом, а по кончине Зубова в 1804 году остался единоличным его начальником.

Наружность Клейнмихеля была очень примечательна и на многих наводила даже страх. Высокого роста, толстый, он имел серьёзное лицо, с крупными чертами и отвисшим подбородком. «Фронтовик» по преимуществу, он памятен также как составитель первой печатной «рекрутской школы», которую кадеты должны были учить наизусть.

В 1807 году под непосредственным руководством Клейнмихеля при 2-м кадетском корпусе образовалось новое военно-учебное заведение — Волонтёрский корпус, принявший затем наименование Дворянского полка. Время управления Клейнмихелем Дворянским полком, по словам М. И. Семевского, является: «самым суровым, самым мрачным периодом жизни полка».

10 марта 1800 года был произведён в генерал-лейтенанты.

В сентябре 1812 года Клейнмихель был командирован, по Высочайшему повелению, в Ярославскую губернию, где он сформировал шесть ополченческих пехотных полков, которые во время пребывания армии в Тарутинском лагере поступили на её укомплектование. Затем Клейнмихель командовал резервными батальонами, с которыми впоследствии обложил крепость Модлин, и возвратился в Санкт-Петербург лишь в сентябре 1814 года.

13 декабря того же года Клейнмихель был назначен директором Инспекторского департамента Главного штаба с оставлением в прежних должностях.

В июне 1815 года, при возобновлении военных действий против Наполеона, Клейнмихель был командирован в Варшаву и 25 июня назначен начальником главного штаба 2-й резервной армии с оставлением в должности директора корпуса, но вернуться в него Клейнмихелю было не суждено: 5 сентября он умер в местечке Книшин под Белостоком (исключён из генеральских списков 6 ноября 1815 года).

Среди прочих наград Клейнмихель имел ордена св. Анны 1-й степени, св. Владимира 2-й степени, св. Александра Невского, св. Иоанна Иерусалимского и св. Георгия 4-й степени (пожалован 26 ноября 1804 года за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах, № 1555 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова).

Андрей Андреевич Клейнмихель был женат на Софье Францевне Ришар. Их сын, П. А. Клейнмихель, был генералом от инфантерии и главноуправляющим путями сообщения при Николае I. Дочь Анастасия была замужем за сенатором П. П. Свиньиным.

Источники

• Бобринский А. Дворянские роды, внесённые в общий гербовник Всероссийской империи. Часть II (от начала XVII до 1885 года). СПб., 1890
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Гольмдорф М. Материалы для истории бывшего Дворянского полка. СПб., 1882
• Жерве Н. П., Строев В. Н. Исторический очерк 2-го кадетского корпуса. СПб., 1912
• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_k20.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 422-423.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Клейнмихель, Андрей Андреевич

– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.