Конкурсы искусств на летних Олимпийских играх 1912

Конкурсы искусств на V летних Олимпийских играх 1912 год, Стокгольм, Швеция
Информация
Участники:	33 участника (все мужского пола) из 12 стран
Время проведения:	5 мая — 27 июля
Медали:	5 золотых и 1 серебряная
	Антверпен 1920 →

Конкурсы искусств на летних Олимпийских играх 1912, добавленные в программу V летней Олимпиады, стали первыми в истории современного олимпийского движения. Их проведение, сначала вызывавшее сомнения, постепенно становилось всё более успешным. Однако через 40 лет финские организаторы XV летней Олимпиады под предлогом недостатка времени на подготовку художественных соревнований отказались от этих конкурсов, и МОК в 1954 году окончательно их отменил.

Участие Пьера де Кубертена

Начиная с учредительного конгресса Международного олимпийского комитета 16—23 июня 1894 года в Париже, инициатор возрождения Олимпийских игр барон Пьер де Кубертен говорил о соединении спорта и эстетического наслаждения в античных Играх. По его настоянию идея включения художественных соревнований в программу современных Олимпиад специально обсуждалась и была одобрена на IV Олимпийском конгрессе в Париже 23—25 ​​мая 1906 года. Считается, что Кубертен позаимствовал эту идею у британского писателя, художника и теоретика искусства Джона Рёскина, который читал курс искусствоведения в Оксфордском университете.

Кубертен предполагал, что конкурсы искусств впервые пройдут на IV Олимпиаде 1908 года в Риме. Но на внеочередных Олимпийских играх было объявлено, что Рим отказывается от своих обязательств в пользу Лондона из-за больших бюджетных расходов Италии после ущерба, нанесённого извержением Везувия в 1906 году. Поскольку за два оставшихся года Лондон не успевал подготовиться к добавлению новых конкурсов, от них отказались. В октябре 1909 года Кубертен объявил, что МОК будет спонсировать международный архитектурный конкурс. На 11-й сессии МОК в Люксембурге в 1910 году представитель Швеции Виктор Бальк в своём докладе отметил, что из-за неоднозначности критериев оценок художественных соревнований трудно заинтересовать ими шведских ответственных лиц. Кубертен попросил своего заместителя Годфруа де Блоне возглавить обсуждение включения художественных конкурсов в программу Олимпиад, напоминая о принятом в 1906 году решении. В результате НОК Швеции согласился добавить конкурсы искусств в программу Игр 1912 года. Кубертен лично принял участие в соревнованиях по литературе, но как президент МОК не стал это открыто демонстрировать, а подал заявку под псевдонимом двух претендентов из Германии (англ. Georges Hohrod and M. Eschbach).

Художественные категории

Художественные конкурсы на V летних Олимпийских играх 1912 года проводились по пяти категориям: архитектура, литература, музыка, живопись и скульптура.

НОК Швеции объявил (в соответствии с общими выработанным принципами) условия предоставления конкурсных работ. Их тематика должна быть связана исключительно со спортом; их нельзя было обнародовать до начала Игр; по итогам Игр жюри получало право рекомендовать работы победителей для экспонирования в музеях и разных престижных залах. О своём намерении участвовать претенденты должны были заявить до 15 января 1912 года. Ограничений размера и формы для рукописей, планов, чертежей или полотен не выдвигалось, но скульпторам необходимо было предоставлять модели не более 80 сантиметров в высоту, длину или ширину. Экспонаты должны были попасть в руки жюри до 1 марта 1912 года. Предусматривались, как в спортивных дисциплинах, три вида медалей для победителей (золото, серебро и бронза). Но трудности сравнительной оценки «достижений» в области искуссва продолжали оставаться предметом обсуждений.

Архитектура

В конкурсе участвовали десять претендентов: четыре из Швейцарии, один из Бельгии, один из Франции, один из Великобритании, один из Германии, два участника не указали НОК своей страны. Возраст конкурсантов — от 31 до 64 лет.

Место	Страна	Участник	Произведение
1	Швейцария	Эжен Моно, Лаверье, Альфонсо	«Проект современного стадиона»
2		не присуждали
3		не присуждали

Литература

В конкурсе участвовали шесть претендентов: пять из Франции, один из Италии. Возраст конкурсантов — от 38 до 49 лет. Пьер де Кубертен, выступавший под псевдонимом, указал свой реальный возраст, но в графе НОК вместо Франции назвал Германию.

Место	Страна	Участник	Произведение
1	Франция	Пьер де Кубертен под псевдонимом (англ. Georges Hohrod and M. Eschbach)	«Ода спорту»
2		не присуждали
3		не присуждали

Музыка

В конкурсе участвовали пять претендентов: один из Италии, один из Великобритании, два из Швейцарии, один из Франции. Возраст конкурсантов — от 36 до 46 лет.

Место	Страна	Участник	Произведение
1	Италия	Риккардо Бартелеми	«Олимпийский победный марш»
2		не присуждали
3		не присуждали

Живопись

В конкурсе участвовали четыре претендента: один из Италии, один из Великобритании, два из Франции. Возраст конкурсантов — от 32 до 62 лет.

Место	Страна	Участник	Произведение
1	Италия	Карло Пеллегрини	«Зимний спорт»
2		не присуждали
3		не присуждали

Скульптура

В конкурсе участвовали восемь претендентов: один из США, два из Франции, один из Богемии, один из Канады, один из Италии, один из России, один из Польши. Возраст конкурсантов — от 27 до 60 лет.

Место	Страна	Участник	Произведение
1	США	Уолтер Уайнэнс	«Американский рысак»
2	Франция	Жорж Дюбуа	«Модель входа на стадион»
3		не присуждали

Золотые медалисты в разных категориях

</span> Фотографии известных победителей

Внешние изображения
	[olympic-museum.de/art/ode_au_sport/odeausport.jpg Пьер де Кубертен: «Ода спорту»]
	[library.la84.org/SportsLibrary/JOH/JOHv11n2/johv11n2h.pdf Риккардо Бартелеми: «Олимпийский победный марш»]
	[library.la84.org/SportsLibrary/JOH/JOHv14nSE/JOHv14SEk.pdf Карло Пеллегрини: «Зимний спорт»]
	[www.olympia-ausstellung.de/sportarten.html Уолтер Уайнэнс: «Американский рысак»]

Авторство «Оды спорту» в соревнованиях было указано под псевдонимом: «Georges Hohrod and M. Eschbach», который в итоге удалось расшифровать. «Ода спорту» Пьера де Кубертена переведена на разные языки, включая русский.

В свойственной для жанра оды торжественной манере Кубертен воспевает девять предложенных им определений спорта:
I. 0 спорт! Ты — наслаждение!
II. 0 спорт! Ты — зодчий!
III. 0 спорт! Ты — справедливость!
IV. 0 спорт! Ты — вызов!
V. 0 спорт! Ты — благородство!
VI. 0 спорт! Ты — радость!
VII. 0 спорт! Ты — плодотворность!
VIII. 0 спорт! Ты — прогресс!
IX. 0 спорт! Ты — мир!

Медальный зачёт

На этой Олимпиаде планировалось также присуждение почётной награды Олимпийского приза за альпинизм, но президент комитета по присуждению наград не смог выбрать достойных претендентов. Для обоснований отказа приводились факты платного участия некоторых номинированных на приз альпинистов, что противоречило Олимпийской хартии.

Напишите отзыв о статье "Конкурсы искусств на летних Олимпийских играх 1912"

Примечания

См. также

• Конкурсы искусств на Олимпийских играх
• Дельфийские игры

Отрывок, характеризующий Конкурсы искусств на летних Олимпийских играх 1912

Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.