Итикава, Кон

Кон Итикава
市川崑
Имя при рождении:	Гиити Итикава
Дата рождения:	20 ноября 1915(1915-11-20)
Место рождения:	Исе, Миэ, Япония
Дата смерти:	13 февраля 2008(2008-02-13) (92 года)
Место смерти:	Токио, Япония
Гражданство:	Япония Япония
Профессия:	кинорежиссёр, сценарист, продюсер
Карьера:	1946—2006
Направление:	драма
Награды:	премия жюри Каннского МКФ (1959), Золотой леопард Локарнского МКФ (1959), Синяя лента (1960) и др.

Кон Итикава (яп. 市川崑, 20 ноября 1915, Исе — 13 февраля 2008, Токио) — японский кинорежиссёр, сценарист и продюсер.

Биография

Когда Гиити было четыре года, умер его отец, и семейная лавка кимоно разорилась. Мальчик жил вместе с сестрой. Имя «Кон» дал ему дядя, который считал, что элементы кандзи 崑 означают удачу, поскольку иероглиф делится по вертикали на две одинаковые половинки. Мальчик любил рисовать и хотел стать художником; увлекался кино, особенно жанром тямбара. В подростковом возрасте был потрясён циклом «Silly Symphonies» Уолта Диснея и решил стать мультипликатором.

В 1933 г., по окончании технического колледжа в Осаке, работал в отделе анимации на местной киностудии J.O Studio. Годы спустя признавался историку японского кино Дональду Ричи: «Я по-прежнему мультипликатор, и, наверное, важнейшее влияние на мои фильмы (помимо Чаплина, особенно „Золотой лихорадки“) оказал Дисней».

Когда отдел анимации упразднили, Итикава перешёл в отдел художественного кино ассистентом режиссёра. Среди режиссёров, с которыми ему довелось работать, — Ютака Абэ и Нобуо Аояги.

В начале 1940-х J.O Studio слилась с P.C.L. и Toho Film Distribution, образовав одну из крупнейших японских кинокомпаний Toho. Итикава переехал в Токио. В 1946 г. снял свой первый самостоятельный фильм «Девушка в храме Додзё» — анимационную ленту с марионетками театра бунраку. Поскольку сценарий не прошёл цензуру, американские оккупационные власти конфисковали фильм; многие годы он считался утерянным, но затем обнаружился во Французской синематеке.

На Toho Итикава познакомился с Натто Вадой (наст. имя и фам. Юмико Моги, 1920—1983), работавшей на студии переводчицей. Они поженились в 1948 г. В следующем году вышло два первых фильма Итикавы, снятым по сценариям Вады: «Образ человека» и «Бесконечная страсть».

В 1950—1965 гг., часто называемые «периодом Натто Вады», появилось большинство наиболее признанных фильмов Итикавы. Вада написала за эти годы 34 сценария, большинство из которых — адаптации.

Избранная фильмография

Год	Русское название	Оригинальное название	Примечания
1934	Гора Катикати	新説カチカチ山 (Kachikachi Yama)	к/м, анимационный
1946	Девушка в храме Додзё	娘道成寺 (Musume Dojoji)	к/м, анимационный
1947	1001 ночь с Тохо	東宝千一夜 (Tôhô sen’ichi-ya)
1948	Цветок расцветает	眞知子 より－ 花ひらく (Hana hiraku — Machiko yori)
1948	365 ночей: Токио	三百六十五夜 ・東京篇 (Sambyakurokujugo ya — Tokyo-hen)
1948	365 ночей: Осака	三百六十五夜 ・大阪篇 (Sambyakurokujugo ya — Osaka-hen)
1949	365 ночей	三百六十五夜 (Sambyakurokujugo ya)
1952	Господин Везунчик	ラッキーさん (Rakki-san)
1953	Господин Пу	プーサン (Pu-san)
1955	Сердце	こゝろ (Kokoro)	по Нацумэ Сосэки
1956	Комната насилия	処刑の部屋 (Shokei no heya)	по роману Синтаро Исихары
1956	Бирманская арфа	ビルマの竪琴 (Biruma no tategoto)	по роману Митио Такэямы; две премии и номинация на Золотого льва Венецианского МКФ
1958	Пламя	炎上 (Enjô)	по роману Юкио Мисимы Золотой Храм
1959	Ключ	鍵 (Kagi)	по Дзюнъитиро Танидзаки; номинация на Золотую пальмовую ветвь и премия жюри Каннского МКФ, японская премия Синяя лента
1959	Полевые огни	野火 (Nobi)	по роману Сёхэя Ооки; Золотой леопард на Локарнском МКФ
1960	Заповедь женщины	女経 (Jokyo)	киноальманах из трёх новелл; новелла 2: «Женщина, которая умеет продать дорого»; по произведению Сёфу Муромацу.
1960	Младший брат	おとうと (Ototo)	по роману Ая Коды; номинация на Золотую пальмовую ветвь Каннского МКФ, премия Синяя лента за лучшую режиссуру и лучший фильм
1961	Десять чёрных женщин	黒い十人の女 (Kuroi junin no onna)
1962	Нарушенный завет	破戒 (Hakai)	по роману Тосона Симадзаки
1962	Мне два года	私は二歳 (Watashi wa nisai)	по роману Митио Мацуды; премия за лучшую режиссуру и лучший сценарий на кинофестивале Майнити
1963	Месть актёра	雪之丞変化 (Yukinojō henge)	премия за лучшую режиссуру и лучший сценарий на кинофестивале Майнити
1963	В одиночку через Тихий океан	太平洋ひとりぼっち (Taiheiyô hitoribocchi)	номинация на Золотую пальмовую ветвь Каннского МКФ
1965	Токийская Олимпиада	東京オリンピック (Tôkyô orimpikku)	документальный; две премии BAFTA
1966	Повесть о Гэндзи	源氏物語 (Genji monogatari)	по Мурасаки Сикибу
1971	Снова любить	愛ふたたび (Ai futatabi)	номинация на Золотого медведя Берлинского МКФ
1973	Скитальцы	股旅 (Matatabi)
1975	Ваш покорный слуга кот	吾輩は猫である (Wagahai wa neko de aru)	по Нацумэ Сосэки
1976	Клан Инугами	犬神家の一族 (Inugami-ke no ichizoku)	по Сэйси Ёкомидзо, кинопремия «Кинэма Дзюмпо» за лучшую режиссуру
1977	Дьявольская считалочка	悪魔の手毬唄 (Akuma no temari-uta)	по Сэйси Ёкомидзо
1977	Остров Гокумон	獄門島 (Gokumon-to)	по Сэйси Ёкомидзо
1978	Пчелиная матка	女王蜂 (Joôbachi)	по Сэйси Ёкомидзо
1978	Огненная птица	火の鳥 (Hi no tori)
1979	Дом повешенной на Больничном Спуске	病院坂の首縊りの家 (Byoinzaka no kubikukuri no ie)	по Сэйси Ёкомидзо
1981	Счастье	幸福 (Kofuku)
1983	Мелкий снег	細雪 (Sasame-yuki)	по Дзюнъитиро Танидзаки
1987	Принцесса с Луны	竹取物語 (Taketori monogatari)
1988	Журавль	つる －鶴－(Tsuru)
1991	Убийцы под масками но	天河伝説殺人事件 (Tenkawa densetsu satsujin jiken)
1993	За той дверью (Фуса)	その木戸を通って (Sono kido o totte)	по рассказу Сюгоро Ямамото
1994	Сорок семь ронинов	四十七人の刺客 (Shijûshichinin no shikaku)	специальная премия жюри на Токийском МКФ
2000	Дора-Хэйта	どら平太 (Dora-Heita)
2000	Синсэнгуми	Shinsengumi
2006	Клан Инугами	犬神家の一族 (Inugami-ke no ichizoku)	номинация на Золотого Святого Георгия Московского МКФ

Литература

• Solmi A. Kon Ichikawa. Firenze: La Nuova Italia,1975
• Kon Ichikawa/ James Quandt, ed. Toronto: Cinematheque Ontario, 2001

Ссылки

• [www.filmref.com/directors/dirpages/ichikawa.html]  (англ.)
• [www.sensesofcinema.com/2004/great-directors/ichikawa/]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Итикава, Кон

«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.