Маленькие комедии большого дома (спектакль)

Маленькие комедии большого дома
Жанр	комедия
Основан на	одноимённой пьесе
Автор	А. Арканов, Г. Горин
Композитор	Давид Тухманов
Режиссёр	Валентин Плучек
Компания	Московский театр Сатиры
Длительность	156 мин.
Страна	СССР СССР
Год	1973

«Маленькие комедии большого дома» — спектакль Московского театра Сатиры, поставленный Валентином Плучеком в 1973 году по одноименной пьесе Аркадия Арканова и Григория Горина. В 1974 году спектакль был записан по трансляции для телевидения.

Сюжет

Несколько сюжетов из жизни большого московского дома; действие происходит в начале 1970-х годов.

Смотровой ордер

Первый сюжет посвящён «квартирному вопросу». Молодые супруги Ивано́вы, произведя на свет тройню, получают 4-комнатную квартиру и готовятся к переезду. Смотреть освобождающуюся квартиру приходят Ива́новы — мать с сорокалетним сыном и его невестой. Мать не устраивает невеста из Тюмени, да и сам брак она считает преждевременным — у сына на носу защита кандидатской диссертации, но женить его приходится ради получения 2-комнатной квартиры. Однако выясняется, что кандидату наук по закону полагается 20 метров дополнительной площади и, стало быть, сын после защиты сможет получить 2-комнатную квартиру безо всякой женитьбы. Свадьба отменяется, невеста может лететь обратно в свою Тюмень. Но неожиданно обнаруживается, что она беременна — и вновь становится желанной: с ребёнком и с кандидатской степенью они смогут претендовать на 3-комнатную квартиру! Вот только невеста уже не хочет выходить замуж…

Грабёж

Второй сюжет посвящён проблеме, которая в эпоху «развитого социализма» именовалась «вещизмом». Недавний провинциал по имени Алик вспоминает, как приехав однажды в Москву в командировку, он познакомился с симпатичной москвичкой, как они друг другу показывали город: он ей — Третьяковскую галерею, Александровский сад, Храм Василия Блаженного, она ему — ЦУМ, ГУМ и т. д. Вскоре они расписались. И вот теперь Алик с трудом передвигается по заставленной мебелью и заваленной всевозможными вещами квартире. Она превращена в музей: вещи нельзя трогать, мебелью нельзя пользоваться и т. д.

В квартиру забирается вор. В отсутствие жены Алик разрешает ему уйти, но сделать это оказывается невозможно: незадачливый вор никак не может выбраться из комнаты. Алик требует, чтобы он сделал то, за чем пришёл: ограбил квартиру, и притом не мелочился, а вывозил дорогую мебель и прочие крупные предметы — в противном случае он вызовет милицию. Вор упирается, и тогда, поведав незваному гостю подробности, Алик заставляет его прочувствовать весь ужас своей семейной жизни. Проникнувшись состраданием, грабитель соглашается помочь ему найти управу на супругу…

Московская серенада

Третий сюжет представляет сразу несколько семей этого дома. Современный «Ромео» под балконом в стихах объясняется в любви своей «Джульетте»; но она замужем и просит поклонника не тревожить сон соседей. Тогда он пытается взобраться к возлюбленной на балкон, но срывается и падает — и будит весь дом. Одни принимают его за грабителя, другие за любовника; но пылкий влюблённый оказывается мужем «Джульетты». Их любовь заставляет другие супружеские пары задуматься о своих взаимоотношениях.

Звуковое письмо

Монолог отца, которому никак не удаётся поговорить по душам со своим выросшим сыном. Чтобы хоть как-то заставить сына выслушать его, отец записывает своё обращение на пластинку, под любимые мелодии сына.

«Пой, ласточка, пой!»

Начальник ЖЭКа Николай Степанович хотел как лучше: из жильцов дома создал хор, пригласил профессионального хорового дирижёра и, пользуясь своей властью, а порой прибегая и к прямому шантажу, принуждает участников хора являться на репетиции. В оправдание своих мер Николай Степанович сообщает о некоем районном смотре художественной самодеятельности. Но энтузиазма у «хористов» всё равно нет, а узнав, что смотр — выдумка, они и вовсе разбегаются возмущённые. Остаётся только пожилая дама-аккомпаниатор, которой он рассказывает, что хотел просто сдружить жильцов. Дабы как-то поддержать Николая Степановича, она предлагает ему продолжить репетировать. Они поют вдвоём, и постепенно, один за другим возвращаются остальные жильцы, включаются в процесс и с вдруг обнаруживают, что от пения можно получать удовольствие — если петь просто для души.

В ролях

«Смотровой ордер»

• Борис Кумаритов — Виктор Ивано́в
• Лилия Шарапова — Надя, жена Виктора
• Татьяна Пельтцер — Мария Ивановна, мать Виктора
• Надежда Каратаева — Серафима Ивановна Ива́нова
• Виктор Рухманов — Валентин, сын Серафимы Ивановны
• Людмила Селянская — Юля, невеста Валентина

«Грабёж»

• Андрей Миронов — Алик
• Наталья Защипина — Оля, жена Алика
• Спартак Мишулин — грабитель

«Московская серенада»

• Екатерина Градова — жена, влюблённая в своего мужа
• Александр Диденко — муж, влюблённый в свою жену

• Нина Архипова — Женя
• Юрий Авшаров — муж Жени

• Зоя Зелинская — Лариса, певица
• Даниил Каданов — Славик, её муж

• Владимир Кулик — Юрик, крепкий мужчина 
• Валентина Шарыкина — Татьяна, его жена

• Нина Феклисова — Дуся
• Зиновий Высоковский — Тенгиз, её муж

«Звуковое письмо»

• Александр Ширвиндт — отец выросшего сына

«Пой, ласточка, пой»

• Анатолий Папанов — Николай Степанович Шубин, начальник ЖЭКа
• Михаил Державин — Пётр Евгеньевич Печников, дирижёр хора
• Валентина Токарская — Кира Платоновна, аккомпаниатор
• Георгий Тусузов — Егор Баронович, химик
• Фёдор Димант — Федя
• Вадим Завьялов — зять
• Галина Степанова — Галина Михайловна
• Бронислава Тронова — Бронислава
• Наталья Фекленко — Наталья
• Наталья Энке — Мария
• Владимир Ушаков — Михаил, муж Марии
• Вячеслав Гронин — Толя, милиционер-меломан
• Юрий Соковнин — Юрик

Создатели спектакля

• Режиссёр-постановщик: Валентин Плучек
• Режиссёры: Андрей Миронов, Александр Ширвиндт
• Художник-постановщик: Борис Мессерер
• Композитор: Давид Тухманов

Отрывок, характеризующий Маленькие комедии большого дома (спектакль)

– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.