Манильское соглашение

Манильское соглашение
Манильское соглашение между Филиппинами, Малайской Федерацией и Индонезией
Оригинальный текст Манильского соглашения
Тип договора	трёхстороннее соглашение
Дата подготовки	7 июня 1963 года
Дата подписания	31 июля 1963 года
— место	Манила, Филиппины
Вступление в силу — условия	31 июля 1963 года — Развитие отношений между тремя странами, в перспективе — их объединение в конфедерацию Мафилиндо. — Самоопределение Северного Борнео
Подписали	Сукарно Диосдадо Макапагал Тунку Абдул Рахман
Стороны	Малайзия Малайзия Филиппины Филиппины Индонезия Индонезия
Место хранения	Архив ООН, регистрационный номер [treaties.un.org/pages/showDetails.aspx?objid=080000028012c5aa A-8029] и [treaties.un.org/pages/showDetails.aspx?objid=080000028012901b I-8809]
Язык	Английский
Сайт	[treaties.un.org/doc/Publication/UNTS/Volume%20550/volume-550-I-8029-English.pdf Текст Манильского соглашения] [treaties.un.org/doc/Publication/UNTS/Volume%20608/volume-608-I-8809-English.pdf Обменные ноты МИД Малайзии и Филиппин о выполнении положений Мани́льского соглашения]

Мани́льское соглашение 1963 года (англ. Manila Accord) — трёхсторонний документ, подписанный 31 июля 1963 года лидерами Малайской Федерации, Филиппин и Индонезии в Маниле. В соглашении декларировалась приверженность сторон так называемой «Доктрине Макапагала», предусматривавшей развитие дружественных взаимоотношений трёх стран и эвентуальное формирование ими конфедерации Мафилиндо, а также оговаривались условия самоопределения британского Северного Борнео (Сабахa). Впоследствии, не будучи денонсировано формально, фактически игнорировалось сторонами.

Исторические корни проблематики соглашения

Проблема территориальной принадлежности британского колониального владения в северной части острова Калимантан (историческое самоназвание — «Сабах», название в рамках Британской империи — «Северное Борнео») связана с запутанной историей передачи прав собственности в отношении этой территории в XV—XIX веках.

В начале XV века на Сабах распространилась власть султаната Бруней, который, в свою очередь, в 1658 году уступил его султанату Сулу.

В 1865 году эта территория была передана в аренду американскому консульскому агенту в Брунее Клоду Ли Мозесу (англ. Claude Lee Moses), продавшему вскоре права пользования ею базировавшейся в Лондоне «Американской торговой компании», которая, в свою очередь, перепродала их австро-венгерскому консулу барону Густаву фон Овербеку, активно занимавшемуся коммерческой деятельностью в регионе.

В 1879 году право на экономическую эксплуатацию Сабаха было перекуплено у фон Овербека его британскими компаньонами в рамках созданной незадолго до этого «Уполномоченной компании Британского Северного Борнео» (УКБСБ), получившей королевский патент на управление этой территорией. В 1888 году Северное Борнео получило статус протектората Великобритании, при этом администрирование этой территории оставалось прерогативой УКБСБ.

Подобная многоступенчатая передача прав собственности или аренды, ещё более осложнявшаяся отсутствием достоверных правовых документов, подтверждающих многие из соответствующих договорённостей, привела в последующем к многолетнему территориальному спору за Сабах между независимыми Малайзией и Филиппинами.

При этом в первой половине 1960-х годов сабахская проблема наложилась на более масштабную конфликтную ситуацию, сложившуюся в результате запущенного в конце 1962 года процесса формирования Федерации Малайзии на базе независимой Малайи и освобождаемых Великобританией бо́льшей части калимантанских владений — Сабаха и Саравака. Категорически против создания подобного государства выступили власти Индонезии, опасавшиеся его превращения в сателлита Великобритании и проводника западного влияния в регионе.

Формирование трёхстороннего диалогового формата

После перехода индонезийцев к диверсионной деятельности на малайской территории и поддержке сепаратистских сил в Сараваке и Сабахе, правительство Филиппин выступило с посреднической инициативой, в рамках которой в марте 1963 года президент страны Диосадо Макапагал обратился к президенту Индонезии Сукарно и премьер-министру Малайи Тунку Абдул Рахману с предложением о проведении трёхсторонней встречи. В рамках так называемой «Доктрины Макапагала», урегулирование сабахской проблемы вписывалось в широкий контекст усилий по укреплению добрососедских отношений между Филиппинами, Малайзией и Индонезией с прицелом на их объединение в конечном итоге в составе конфедеративного образования.

Заключение соглашение и его содержание

31 июля 1963 года в Маниле, после прошедших там же в марте—июле трехсторонних консультаций на экспертном и, затем — министерском уровне открылся саммит с участием лидеров трёх стран — Д. Макапагала, Сукарно и Тунку Абдул Рахмана. В первый же день работы саммита, продолжавшегося до 5 августа, главами государств был подписан подготовленный и парафированный заблаговременно министрами иностранных дел документ, получивший название «Манильское соглашение между Филиппинами, Малайской Федерацией и Индонезией». Его не следует путать с другими итоговыми документами саммита — Манильской декларацией, подписанной 3 августа, и Манильским совместным заявлением, подписанным 5 августа 1963 года.

Соглашение представляет собой пятистраничный документ из 16 пунктов, составленный от имени министров иностранных дел — фактически, являясь итоговым отчетом предшествовавших министерских переговоров — но подписанный главами государств. В преамбуле подчеркивается готовность сторон к наращиванию скоординированных усилий по построению дружественных добрососедских отношений.

В первом разделе, озаглавленном «План Макапагала», излагается общее намерение по созданию конфедерации Мафилиндо. Сроки и механизм формирования этого объединения, как и его политико-административная структура не оговаривались — стороны ограничились планами создания Национальных секретариатов по делам Мафилиндо (англ. National Secretariats for Mapilindo Affairs) для проведения соответствующих консультаций.

Во втором разделе — «Малайзия и Северное Борнео» — стороны приветствуют создание Малайзии и заявляют о поддержке независимого самоопределения народа Северного Борнео. При этом на малайзийцев возлагалась обязанность проведения консультаций с властями Великобритании и Генеральным секретарем ООН на предмет оптимальной организации волеизъявления местного населения.

При этом Филиппины — даже в случае, если Северное Борнео, на основе волеизъявления его населения, войдёт в состав Малайзии — не отказываются от претензий на эту территорию, но обязуются отстаивать свои претензии мирным, переговорным путём, в соответствии с нормами международного права, положениями Устава ООН и Бандунгской декларации.

Следует иметь в виду, что другое калимантанское владение Великобритании, также находившееся в этот период в стадии подготовки к самоопределению — Саравак — в Манильском соглашении не упоминается (фигурирует в другом итоговом документе Манильского саммита — Совместном заявлении 5 августа).

В третьей, заключительной части соглашения декларируется договоренность о скорейшем проведении встречи на уровне глав правительств — собственно, Манильского саммита.

Последствия соглашения

Манильское соглашение, наряду с другими итоговыми документами Манильского саммита, способствовало снижению напряжённости в отношениях между Филиппинами, Малайзией и Индонезией. Однако практически сразу после завершения саммита выяснилось существенное различие в восприятии идеи объединения руководством трёх стран. Власти Индонезии выступали с откровенно гегемонистских позиций: так, по заявлениям руководителя Высшего совещательного совета Руслан Абдулгани, индонезийцам в конфедерации должна была принадлежать руководящая роль «уже в силу того, что их в пять раз больше, чем филиппинцев, и в десять раз больше, чем малайзийцев». Значительная часть филиппинской политической элиты не могла отказаться от претензий на Сабах.

В этих условиях никаких мер по запуску консультационного процесса о механизме создания Мафилиндо предпринято не было. Напротив, Куала-Лумпур без соблюдения согласованных в Маниле условий форсировал переговоры с Великобританией о формировании Федерации Малайзии, которые завершились провозглашением Федерации 16 сентября 1963 года. Ни Филиппины, ни Индонезия не признали нового государства — более того, последняя официально объявила о планах вооруженной борьбы с ним. Манильские договоренности не денонсировалось официально, однако все три стороны де-факто отказались от прописанных в них обязательств — в том числе по созданию Мафилиндо.

Литература

• Чуфрин Г. И., Левтонова Ю. О. АСЕАН в системе международных политических отношений. — М., 1993.
• Малетин Н. П. АСЕАН в системе международных отношений. — М., 1983.
• Малетин Н. П. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии — АСЕАН. — М., 1980.
• Малетин Н. П. Внешняя политика Индонезии. — М., 1973.
• Малетин Н. П. Внешняя политика Филиппин. — М., 1986.
• Дёмин Л. М., Другов А. Ю., Чуфрин Г. И. Индонезия. Закономерности, тенденции, перспективы развития. — М., 1987.
• Anwar D. F. Indonesia in ASEAN. Foreign Policy and Regionalism. — Singapore, 1994.
• Sabir M. ASEAN. Harapan dan Kenyataan. — Jakarta, 1992.
• Frans Welman. Borneo Trilogy: Sabah. — 2011. — Т. 1. — ISBN 978-616-245-078-5.

Отрывок, характеризующий Манильское соглашение

Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.