Марка лодзинского гетто
Поделись знанием:
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
| Марка лодзинского гетто | |||||
|---|---|---|---|---|---|
|
Mark (нем.) | |||||
| |||||
| Территория обращения | |||||
| Эмитент | 
| ||||
| Официально |  узники Лодзинского гетто
| ||||
| Производные и параллельные единицы | |||||
| Дробные | Пфенниг (1⁄100) | ||||
| Монеты и банкноты | |||||
| Монеты | 10 пфеннигов, 5, 10, 20 марок | ||||
| Банкноты | 50 пфеннигов, 1, 2, 5, 10, 20 и 50 марок | ||||
| История | |||||
| Введена | 9 июля 1940 года | ||||
| Валюта-предшественник | Польский злотый Оккупационная рейхсмарка | ||||
| Начало изъятия | действовала до уничтожения гетто 29 августа 1944 года | ||||
| Производство монет и банкнот | |||||
| Эмиссионный центр | Банк Лодзинского гетто | ||||
 Марка лодзинского гетто на Викискладе
| |||||
Марка лодзинского гетто (нем. Mark, польск. Marka getta łódzkiego) — денежная единица Лодзинского гетто в 1940—1944 годах. Делилась на 100 пфеннигов (нем. pfennig). За пределами гетто марки не имели никакого значения. В народе получили прозвище хаимки или румки.
Были в первую очередь активным инструментом для грабежа обитателей гетто Лодзи и средством их дополнительной изоляции от внешнего мира. Денежные знаки выпускались в виде банкнот и монет. Денежная система лодзинского гетто была единственной в своем роде, работающей в гетто в оккупированной Польше[1].
Первоначальный дизайн банкнот художника Винцента Браунера (польск. Wincenty Brauner), участника довоенной арт-группы Юнг Идиш (польск. Jung Jidysz), включал изображение человека, разрывающего цепи, и не был согласован немецкими властями. Автором финального варианта банкнот стал лодзийский архитектор Игнаци Гутман (польск. Ignacy Gutman), который был назначен руководителем строительного департамента гетто. На его варианте банкнот были изображены менора и размещённая в углу звезда Давида. За отрисовку банкнот и предпечатную подготовку отвечал графист Пинкус Шварц (польск. Pinkus Szwarc). Несмотря на тяжёлые условия и нехватку подходящих материалов, банкноты получились цельными и эстетическими[2].
Распоряжение № 70 Хаима Румковского, призывающее людей из гетто обменять банкноты и монеты рейха на фирменные квитанции, было издано 24 июня 1940 года[3]. Деньги гетто в народе получили прозвище «румки» или «хаимки» по имени главы еврейской администрации гетто — Хаима Румковскогоь[2].
Целью введения марки было пресечение незаконной торговли между гетто и городом, потому что кроме гетто «валюта» не имела никакого значения. Однако, что более важно, — создавался инструмент грабежа заключённых гетто. Другим аспектом введения квитанций было то, что никто из евреев не мог подать в суд на немцев, что у него украли деньги, потому что за отобранные деньги получал полное возмещение в марках гетто. Обмен денег принесла немцам огромную прибыль в виде нескольких миллионов марок. За укрывание любых других денег полагалась смертная казнь[2].
Эмитентом был Банк гетто. Деньги вошли в обращение 9 июля 1940 года, став единственной законной валютой в гетто[4]. Первые банкноты (квитанции, Quittung) были напечатаны 15 мая 1940 года в лодзинской типографии — С. Manitius на ул. Жеромского № 87. Дважды 10-пфенниговые монеты выпускало Почтовое управление[4]. Монеты чеканились в двух местах в гетто (на Жегерской и на Лагевнической)[5]. Наличные деньги были в обращении до конца существования гетто, до 29 августа 1944 года.
| Год | Номинал | Изображение | Металл | Диаметр | Вес | Тираж | Гурт | №. в каталоге Пархимовича[7] |
примечание |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1942 | 10 пфеннигов | AL-Mg | 19,1 | 0,76 | 100 000 | гладкий | 13 | ||
| 1943 | 5 марок | AL | 22,5 | 1,57 | 32 000 000 | гладкий | 14a | тираж вместе с монетой 14b | |
| 1943 | 5 марок | AL-Mg | 22,7 | 1,03 | 32 000 000 | гладкий | 14b | тираж вместе с монетой 14a | |
| 1943 | 10 марок | AL | 28,3 | 2,6 | 100 000 | гладкий | 15a | толщина монеты 1,6-1,7 мм тираж вместе с монетами 15b и 15c | |
| 1943 | 10 марок | AL | 28,3 | 3,4 | 100 000 | гладкий | 15b | толщина монеты 2,1-2,2 мм тираж вместе с монетами 15a и 15c | |
| 1943 | 10 марок | 
|
AL-Mg | 28,3 | 3,4 | 100 000 | гладкий | 15c | толщина монеты 2,1-2,2 мм тираж вместе с монетами 15a i 15b |
| 1943 | 20 марок | 
|
AL | 33,45 | 6,98 | 600 | гладкий | 16 |
| Дата эмиссии | Серия | Номинал | Аверс | Реверс | №. в каталоге Пархимовича/Борковского[8] |
примечания |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 15 мая 1940 | 50 пфеннигов | 
|
|
156 | ||
| 15 мая 1940 | A | 1 Марка | 
|
|
157 | |
| 15 мая 1940 | 2 Марки | 158 | ||||
| 15 мая 1940 | 5 Марок | 
|
159 | |||
| 15 мая 1940 | 10 Марок | 
|
|
160 | ||
| 15 мая 1940 | 20 Марок | 
|
|
161 | ||
| 15 мая 1940 | 50 Марок | 
|
|
162 |
Напишите отзыв о статье "Марка лодзинского гетто"
Примечания
- ↑ Подобная система функционировала, помимо Лодзинского, только в гетто Терезиенштадт в Чехии.
- ↑ 1 2 3 Anna Augustowska. [www.sztetl.org.pl/pl/cms/wiedza/1364,monety-z-lodzkiego-getta/ Monety z łódzkiego getta] (польск.). Wirtualny Sztetl (17 апреля 2011). Проверено 28 ноября 2014. [web.archive.org/web/20130622055423/www.sztetl.org.pl:80/pl/cms/wiedza/1364,monety-z-lodzkiego-getta Архивировано из первоисточника 22 июня 2013].
- ↑ M. Miller. Europa wg Auschwitz. Litzmannstadt Ghetto. — 2009. — S. 109.
- ↑ 1 2 3 Andrzej Mikołajczyk. Leksykon Numizmatyczny. — Warszawa — Łódź: Wydawnictwo Naukowe PWN, 1994. — S. 116. — ISBN 8301097108.
- ↑ Jerzy Chałupski. [e-numizmatyka.pl/portal/strona-glowna/monety/lista-artykulow/Monety-lodzkiego-getta.html Monety łódzkiego getta] (польск.). e-numizmatyka.pl. Проверено 13 ноября 2014.
- ↑ 1 2 Czesław Kamiński. Ilustrowany Katalog Monet Polskich 1916—1987. — Warszawa: Krajowa Agencja Wydawnicza, 1988. — S. 43-45. — ISBN 8303026410.
- ↑ Janusz Parchimowicz. Katalog monet polskich obiegowych i kolekcjonerskich od 1916. — Szczecin: Wydawnictwo Nefryt, 1997. — ISBN 8390570939.
- ↑ Janusz Parchimowicz, Tomasz Borkowski. Katalog banknotów polskich i z Polską związanych. — Szczecin: Wydawnictwo Nefryt, 1997. — ISBN 839057098X.
См. также
Ссылки
- Anna Augustowska. [www.sztetl.org.pl/pl/cms/wiedza/1364,monety-z-lodzkiego-getta/ Monety z łódzkiego getta] (польск.). Wirtualny Sztetl (17 апреля 2011). Проверено 28 ноября 2014. [web.archive.org/web/20130622055423/www.sztetl.org.pl:80/pl/cms/wiedza/1364,monety-z-lodzkiego-getta Архивировано из первоисточника 22 июня 2013].
- Jerzy Chałupski. [e-numizmatyka.pl/portal/strona-glowna/monety/lista-artykulow/Monety-lodzkiego-getta.html Monety łódzkiego getta] (польск.). e-numizmatyka.pl. Проверено 13 ноября 2014.
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
|
Эта статья входит в число добротных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Марка лодзинского гетто
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
