Мельников, Пётр Иванович

Пётр Иванович Мельников (1867 год — 28 декабря 1940 года) — оперный режиссёр-постановщик, работавший в Латвии с 1922 по 1940 год. С его именем связывается колоссальный творческий подъём Латвийской национальной оперы в 1920-е годы.

Семья, работа до Первой мировой войны

Дед Петра Мельникова Александр Петрович — бывший крепостной крестьянин, ставший преуспевающим купцом. Отец — Иван Александрович Мельников — «бархатный баритон», один из ведущих солистов Мариинского театра в Петербурге. В семье царил культ классической музыки. С ранних лет Пётр Мельников мечтал об оперной карьере, брал уроки вокала у бельгийского певца и педагога профессора Камилло Эмерарди в Киеве. После стажировки в Париже исполнял различные роли в Передвижной опере. Через некоторое время решил перестать заниматься сольным пением и связать свою жизнь с оперными постановками, после чего начал активнее пробовать себя в режиссуре.

С 1890-х годов работал в Москве в Частной русской опере у режиссёра Сергея Ивановича Мамонтова, впоследствии перебравшегося в Эстонию. Пётр Мельников в этот период своей режиссёрской деятельности любил обращаться к новым музыкальным произведениям, но также часто ставил несколько забытые русские оперы, творчески возрождая их для московских зрителей. Вместе с тем Пётр Мельников периодически обращался к русским классическим операм. Именно в ходе работы в Частной русской опере он приобрёл известность как глубокий и новаторский постановщик. В это время именно он привлекает к сценической деятельности в Частной русской опере ряд известных исполнителей, в том числе Фёдора Ивановича Шаляпина, дружба с которым началась в 1890-е и продолжалась долгие годы. Впоследствии Шаляпин приезжал в Ригу на гастроли по приглашению П. И. Мельникова. В 1911 году Шаляпин пригласил Мельникова поработать над постановкой «Хованщины», которая была поставлена сперва в Большом театре, а затем в Мариинском театре.

К удачным постановкам Мельникова можно причислить оперы на основе русских классических сюжетов: «Руслан и Людмила», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Князь Игорь», «Майская ночь» и некоторые другие. Также Мельников обращался к творческому наследию Джузеппе Верди и произведениям Рихарда Вагнера.

Работа в Риге

С 1918 по 1922 год проживал в Москве. В 1922 году принял приглашение от Латвийской национальной оперы заключить с ней контракт и прибыл в Латвию на постоянное место жительства. Он занял должность директора оперного театра, сменив на этом посту прежнего руководителя Дмитрия Фёдоровича Арбенина. Последующие десять лет его работы в Риге традиционно называются «русским десятилетием» в истории Латвийского оперного театра. Во второй половине 1920-х годов в Ригу приезжает яркий дирижёр Эмиль Альбертович Купер, с которым у Мельникова наладилось активное творческое сотрудничество. Вместе с Э. Купером Мельников работал три театральных сезона, и их совместные постановки пользовались большой популярностью у латвийской публики. Одной из самых примечательных совместных работ стала опера Н. А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже», поставленная на сцене ЛНО в сентябре 1926 года.

Все совместные постановки Мельникова и Купера (который перед отъездом в Чикаго получил должность художественного руководителя Латвийской оперы) неизменно шли с аншлагом и привлекали огромное количество любителей оперного искусства разной национальности. Ещё до прибытия Купера в Латвию П. И. Мельников завоевал репутацию новаторскими и глубокими постановками «Саломеи» Рихарда Штрауса, «Тоски» Джакомо Пуччини и «Сказок Гофмана» Жака Оффенбаха. Ряд постановок П. И. Мельникова, заслуживших высокую оценку латвийской публики и театральных критиков, был осуществлён при взаимодействии с выдающимися дирижёрами Латвийского оперного театра Теодором Рейтером и Янисом Мединьшем. Вместе с тем кульминацией его режиссёрского творчества стала именно постановка «Китежа», которая вскоре после грандиозного успеха на рижской сцене триумфально прошла в Париже, в Москве и на сцене знаменитой миланской оперы «Ла Скала» (последняя — в 1933 году — она была признана итальянскими рецензентами одной из самых ярких постановок последних сезонов), в связи с чем Мельников приобрёл европейскую известность.

Органист и композитор Николай Львович Качалов, учившийся в 1920-е годы в Латвийской консерватории, вспоминал, что был искренне потрясён качеством постановки и высочайшим исполнительским мастерством актёров в оперном спектакле «Сказание о невидимом Китеж-граде». Он решил посещать этот спектакль каждый раз, когда он ставился на сцене ЛНО. Главную партии Февронии исполняла яркая прима Латвийской оперы Марианна Борисовна Черкасская, одна из любимых актрис Мельникова. Н. Качалов также высоко отзывался о декорациях к постановкам русских классических опер, которые осуществлял Мельников — их создавал латышский художник Янис Куга, один из основоположников латвийской профессиональной сценографии.

Другие наиболее примечательные совместные работы Мельникова и Купера на сцене ЛНО: «Отелло» Джузеппе Верди, а также другие постановки по произведениям Н. А. Римского-Корсакова: «Сказка о царе Салтане» (1925 год), «Садко» (1927 год), «Золотой петушок» (1928).

Работа в Лиепае, Таллине, Каунасе

Вскоре П. И. Мельников заключает выгодный контракт с Лиепайским оперным театром, который хотя и не являлся столичным театром, но был довольно посещаемым. В 1930 году в Лиепае П. И. Мельников ставит «Кармен», которая была восторженно принята местной публикой: большое число хвалебных отзывов о ней оставили латвийские театральные обозреватели. В 1933 году он осуществляет блестящую постановку «Пиковой дамы». Периодически П. И. Мельникова приглашают для работы в другие прибалтийские оперные театры, например, в Таллин, где он работает в театре оперы и балета «Эстония», куда его приглашает его старый друг Сергей Иванович Мамонтов. Также Мельников периодически приезжает в Каунас, на тот момент — столицу Литвы. Там он ставит спектакли в Каунасском драматическом театре при поддержке Андрея Жилинского и Михаила Александровича Чехова. В 1936 году Мельников снова радует ценителей оперного искусства яркой и самобытной постановкой «Фауста».

П. И. Мельников иногда обращался к постановкам классических образцов латышских оперных произведений: «Огонь и ночь» Яниса Мединя, «Островитяне» Альфреда Калныньша, «Вайделоте» Язепа Мединя.

Публикации в периодических изданиях

Статьи и заметки, написанные П. И. Мельниковым в рижских печатных изданиях, которые носили преимущественно мемуарный характер:

• «Направник на репетициях» (из воспоминаний бывшего Режиссёра Мариинской оперы).
• «Выдающиеся певцы недавнего прошлого». (из старых театральных воспоминаний).
• «Басы, баритоны и тенора» (за кулисами Мариинского т-ра).
• «Под сенью Мариинского т-тра». (из далекого прошлого).
• «Мои встречи с Чайковским».

Отзывы и воспоминания

• Марис Ветра, работавший с П. И. Мельниковым, оставил о постановщике такой отзыв:

Он был музыкально образован и стремился объединить музыку с движением и игрой… С ним… возросло уважение к выработанной до мелочей продуманной работе

(M.Vētra. Mans baltais nams, «Мой белый дом»).

• Оперный певец (тенор) и театральный педагог Николай Иванович Васильев так отозвался о работе П. И. Мельникова в Латвии:

Это был очень опытный, деятельный режиссёр, от которого я очень многому научился. …..под его опытным и ценным руководством воспиталось все, можно сказать, старшее и среднее поколение нашей сцены и все его вспоминают добрым, благородным словом

(Н.Васильев. Мои воспоминания о выдающихся деятелях искусства, с.43.).

Источники

• Институт русского культурного наследия Латвии russkie.lv: Пётр Иванович Мельников. www.russkije.lv/ru/lib/read/pyotr-melnikov-director-of-the-national-opera.html

Автор: Марина Михалец.

Отрывок, характеризующий Мельников, Пётр Иванович

Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.