Оборона Риги (1941)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Оборона Риги 1941 года
Основной конфликт: Великая Отечественная война, Вторая мировая война
Дата	28-30 июня 1941
Место	Латвийская ССР, СССР
Итог	победа Германии
Противники
СССР Германия
Командующие
полковник А.С. Головко генерал-полковник Георг фон Кюхлер
Силы сторон
22-я мотострелковая дивизия НКВД, рабочие батальоны 18-я армия
Потери
неизвестно неизвестно

Оборо́на Ри́ги началась 30 июня 1941 года с момента приближения частей вермахта к городу со стороны левобережья Даугавы, однако ей предшествовал ряд предупредительных мероприятий советского командования, которое облегчило участь мирных жителей города и его защитников.

Ситуация на первом подготовительном этапе обороны

В первую очередь был принят ряд решений по мобилизации подразделений — в этих целях командованием Северо-Западного фронта было решено ввести в состав Военного совета фронта первого секретаря ЦК КПЛ Яниса Калнберзиня. Партия также отобрала специально приготовленных людей — комиссаров, в задачи которых входило укреление ответственных участков обороны города (мосты через Даугаву — Железнодорожный, Понтонный, Земгальский; места расположения средств связи). В то же время город испытывал острый недостаток в регулярных вооружённых формированиях Красной армии. В городе к началу немецкого вторжения располагался полк НКВД, а также командный состав и комендантская рота штаба округа.

Создание трёх рабочих батальонов городской обороны

Исходя из этого стало понятно, что эти силы нуждаются в весомом подкреплении. 25 июня в город на приём к Янису Калнберзиньшу были вызваны 18 бывших бойцов и представителей командного состава Интернациональных бригад, которые принимали участие в Гражданской войне в Испании. Участники этой встречи вспоминали о том, что им было поручено содействовать формированию рабочих батальонов и поддерживать в них боевой дух. В итоге для организации батальонов в качестве политруков или полковых комиссаров получили направление участники Интернациональных бригад Г. Брозиньш, Жан Карлович Фолманис, Альберт Спалан, Макс Гуревич, Л. Липкин, М. Марковников, А. Розенберг, Криш Годкалн и другие. Специально отобранные комиссары с широкими полномочиями приступили к укомплектовке рот рабочих батальонов, которые были расставлены по стратегически важнейшим объектам оборонительной системы (в первую очередь имелись в виду все вышеназванные мосты). Всего было укомплектовано три рабочих охранных батальоны, в каждом из которых насчитывались по три роты. После окончание укомплектовки охранных рабочих батальонов были назначены комбаты: Первым рабочим батальоном командовали А. Нарбатович и начальник штаба Г. Брозиньш. Второй батальон возглавили Годкалн и Розенберг, а командование Третьим рабочим батальоном приняли Ф. Вейсенфельд и Я. Беникис. Роты, сформированные из рабочих рижских промышленных предприятий участвовали в рытье окопов, в сооружении оборонительных укреплений и защитных укрытий из булыжников, материала, который имелся в наличии в городе в изобилии.

Дислокация частей защитников

Основная группа рабочих дислоцировалась во второй половине дня 27 июня у Понтонного моста (располагался на месте современного Каменного (Октябрьского моста), во главе с командиром Первого батальона рабочей организации самообороны А. Нарбатовичем. Вместе с ней расположился отряд пограничников, отошедших из Бауски, командование которым осуществлял депутат Верховного Совета Латвийской ССР О.Крастиньш. В зоне, подверженной особому риску, которая включала в себя территорию Железнодорожного моста и Центрального рынка, расположились бойцы Второго батальона под руководством Криша Годкална. Третий батальон рабочих получил распоряжение выехать из Риги и взять под усиленный контроль мосты, переправы и базовые узловые пункты на шоссейных и железных дорогах в районах Икшкиле, Крустпилса и на территории, примыкающей к Кегумской ГЭС. В этих отдалённых от линии обороны районах бойцы Третьего рабочего батальона вынуждены были находиться до 30 июня, не получая необходимых распоряжений по причине отсутствия связи с командованием.

Формирование роты комсомольцев

К тому же ещё 25 июня начали формироваться не только рабочие батальоны, но и охранное подразделение, получившее условное обозначение «особой комсомольской роты», в состав которой входили учащиеся подготовительных курсов Латвийского государственного университета, которыми в основном являлись дети выходцев из рабочего и крестьянского населения, приезжавшие из провинции для поступление в высшее государственное учебное заведение. В состав рабочего защитного формирования входили активисты-комсомольцы из Пролетарского, Кировского и Московского района Риги, а командование ротой принял заместитель председателя республиканского комитета по делам физкультуры и спорта Арвид Рендниек, который впоследствии станет одним из руководителей антинацистского сопротивления в оккупированной Латвии, займёт пост секретаря Рижского городского нелегального комитета комсомола, но будет схвачен немцами при пересечении линии фронта и расстрелян в Бикерниекском лесу в Риге.

Борьба с диверсионными группами

Практически каждый день защитники города вынуждены были оказывать активное сопротивление разного рода провокаторам, которые готовы были поддержать оккупационную власть, и диверсантам, которые направлялись на территорию столицы немецким военным командованием для осуществления подрывных актов. В частности, патрули рабочегвардейцев ликвидировали группы диверсантов-парашютистов, которые были выброшены в районах Шмерли, Красного квадрата («Сарканайс квадратс») и Межапарка, а также были приняты меры по обезвреживанию нескольких антисоветских группировок, которые развернули активную провокационную деятельность внутри города.

Два дня до начала осады Риги немецкими войсками, 27 и 28 июня в Риге наблюдалось постоянное хождение через мосты — в город приходили военные соединения Красной Армии, вынужденные отступать из Курземе, а также из города уходило гражданское население, спасавшееся от угрозы военного вторжения. Сама обстановка в столице была напряжённой ещё до начала блокады города с левобережья. Защитникам города постоянно приходилось иметь дело с немецкими диверсионными подразделениями. Во второй половине дня 27 июня местные пронемецкие вооруженные группы в целях содействия взятию города гитлеровцами заблокировали несколько зданий, находившихся в непосредственной близости от мостов, и подвергли спонтанному обстрелу позиции защитников города. Один из самых известных инцидентов произошёл на территории павильонов рижского Центрального рынка, которые заняли подразделения айзсаргов. Подразделения рабочегвардейцев открыли сильный огонь по позициям айзсаргов, в результате которого большинство забаррикадировавшихся погибло, а малая их часть была взята в плен. События вокруг Центрального рынка не являлись каким-то исключением — известно, что в других участках города имели место ожесточённые перестрелки, в которых деятельное участие принимали бывшие перконкрустовцы, которые из укреплённых позиций обстреливали колонны прибывавших в город военнослужащих.

Позиции защитников к вечеру 28 июня

Вечером 28 июня к городу подошли разрозненные части и соединения 10-го стрелкового корпуса, которые были ослаблены в предыдущих сражениях за Латвию. По приказу командира корпуса 62-й стрелковый полк его 10-й стрелковой дивизии занял участок системы обороны правее Железнодорожного моста. В организации укреплений на этом участке им помогали отдельные части 125-й стрелковой дивизии. Ещё правее от них располагались подразделения 5-го полка внутренней охраны НКВД совместно с бойцами рабочих батальонов. В непосредственной близости от Железнодорожного моста были предусмотрительно установлены орудия зенитной батареи и батареи корпусной полевой артиллерии. На путях железнодорожного вокзала стоял бронепоезд. Вокруг центрального железнодорожного узла расположились части Второго рабочего батальона.

Военные действия вермахта на подступах к Риге

Вооружённые силы вермахта развернули активное наступление по направлению к столице Латвии. 18-я немецкая армия под командованием Георга фон Кюхлера развернула широкомасштабное наступление двумя армейскими корпусами в направлении Риги и Яунелгавы. В юго-западном направлении приближались подвижные подразделения 26-го армейского корпуса, которые во второй половине дня 29 июня захватили Елгаву. Основные силы 1-го армейского корпуса отправились в сторону Яунелгавы, которая представляла собой стратегически важный форпост на подходах к столице. Авангард (два пехотных полка) отклонились от заданного курса и двинулись в северном направлении. На рассвете 29 июня они внезапно захватили Бауску и организовали прорыв к Риге в западном направлении, расположившись стройной линией на территории Задвинья, на левобережье Западной Двины. 30 июня в район Задвинья подошли подразделения 26-го армейского корпуса, которых уже дожидались осаждавшие. Между тем части Красной Армии потерпели неудачу в попытках остановить продвижение вражеского 41-го моторизированного корпуса по направлении к Екабпилсу. Ещё за день до начала блокады Риги, 29 июня в этом районе части противника захватили два важных плацдарма уже на правом берегу Даугавы. 1-я танковая дивизия СС «Адольф Гитлер» заняла удобную стратегическую позицию в окрестностях Крустпилса, а 6-я танковая дивизия дислоцировалась у Ливан. В условиях успешного продвижения моторизованных соединений вермахта в двух местах линия обороны советских войск оказалась прорванной — в полосе как 27-й, так и 8-й армий. В то же время при грамотно спланированном отступлении за Даугаву, основные силы Красной Армии удалось сохранить, притом что верховное командование вермахта строило планы по окружению и уничтожению этих частей.

Первые сражения на территории Задвинья

Отряды отходивших военных сил и отступавшие морские формирования первые приняли на себя бой на территории левобережья Даугавы. Часто бои в этом районе принимали упорный и затяжной характер, дело доходило до штыковых схваток, а немцы отмечали в своих дневниковых записях и официальных донесениях стойкость и мужество защитников: «В районе кладбища на левом берегу Даугавы большевики стреляли из-за каждой могилы, из-за каждого креста. Даже раненые бросали гранаты в немецких солдат». Так позже отмечал один из нацистских органов печати. Также по направлению к Риге организованно отступали боевые отряды курсантов Рижского пехотного училища, которым уже довелось поучаствовать в боях под Айзпуте. 29 июня рота курсантов Пехотного училища натолкнулась на армейские подразделения вермахта в Задвинье и завязали с ними упорный бой. Командовал курсантами лейтенант Павлов. Рабочие и морские части, отступавшие из Вентспилса и Лиепаи, присоединились к сражавшимся курсантам. Курсантам удалось нейтрализовать огонь нескольких пулемётов врага и прорваться на правобережье Даугавы. В ходе этих ожесточённых боёв отличились секретарь парторганизации роты Янис Кацен, а также двое курсантов, В. Кириллов и А. Стебулиньш, которые в будущем стали офицерами латышских стрелковых дивизий.

Успех на начальном этапе: подрыв мостов и танков противника

Отвлечённые активным сопротивлением сконцентрировавшихся частей защитников Риги, подразделения вермахта не смогли двинуться на помощь пришедшим раньше частям, перед которыми была поставлена задача в короткие сроки взять город и не выпустить из рук инициативу. Во время продолжительных боёв рабочие батальоны осуществили взрыв Понтонного и Земгальского мостов. Для того, чтобы подорвать Железнодорожный мост, требовалось большое количество взрывчатки, которым защитники не обладали, поэтому пришлось оставить переправу неповреждённой, но уделить больше внимания её укреплению. Именно по железнодорожному мосту на правый берег Даугавы прорвалось ударное авангардное подразделение вражеской армии, которое было ориентировано на оперативный захват основных стратегических точек города — в основном, участков связи. Однако попытка моментального захвата стратегического плацдарма рухнула, хотя и на правый берег прорвались три вражеских танка. Первый из прорвавшихся танков был подбит артиллерийской установкой с бронепоезда, который маневрировал на участке между ж/д вокзалом и набережной. Судьба второго танка оказалась не менее плачевной — он на большой скорости помчался по улице 13 января, где после непродолжительного боя он был выведен из строя артиллерийским огнём защитников. Третий танк, который после форсирования моста задержался в районе набережной, начал двигаться вдоль неё с целью подавить огонь артиллерии защитников, которая препятствовала продвижению пехоты вермахта через неразрушенную железнодорожную переправу.

Разрушение башни церкви Святого Петра

Однако в ходе военных действий вооружённые силы противника действовали по стратегии наращивания прессинга, постоянно подвергая позиции рабоче-комсомольских отрядов обороны города воздушным бомбардировкам и прицельному огню артиллерийских орудий. В ходе так называемого первого артобстрела Риги погибла башня известной рижской церкви Святого Петра. Позже, уже после оккупации Риги в первые дни июля геббельсковский центр пропаганды развернул массированную антисемитскую кампанию, увязав разрушение башни церкви с большевистским отступлением, в ходе которого части Красной армии якобы не остановились перед уничтожением такого бесценного немецкого памятника культуры и архитектуры, коим является церковь Святого Петра. В то же время в воспоминаниях лейтенанта вермахта Гердта фон Хомейера, принимавшего непосредственное участие в артобстреле, можно встретить признание, что по его распоряжению был нанесён бомбовый удар по позиции советского корректировщика, который наводил огонь артиллерии защитников на место дислокации немецких подразделений, которые расположились аккурат у береговой кромки Западной Двины. На обзорной площадке башни Петровской церкви размещался штаб Противовоздушной обороны, которому регулярно поставлялись канистры с продовольствием. Эти ёмкости послужили неопровержимой уликой варварского поступка большевиков, намеревавшихся поджечь церковь при сдаче позиций. В качестве «симметричного ответа» на вандализм советских частей была осуществлена печально известная карательная акция 4 июля 1941 года. Исповедальные мемуары фон Хомейера были во фрагментарном виде опубликованы в газете «Берлинский обозреватель» в 1970 году, и их можно считать неоспоримым доказательством вины немцев, которая сама по себе может быть оправдана сравнительно объективным фактором военной стратегии, однако ни в коей мере не представляется возможным оправдать пропагандистский террор нацистов, имевший место после взятия Риги.

Гибель архитектурного ансамбля Ратушной площади и окружения

В ходе пожара 29 июня 1941 года погибли также памятник архитектуры стиля маньеризма — Дом Черноголовых, а также городская Ратуша, дом, некогда построенный главным городским мастером-строителем Хаберландом для городского головы Холландера, позже выкупленный русской купеческой фамилией Камариных, наружная часть старинного винного погреба при рате, магазин, в котором реализовывались кузнецовские фарфоровые изделия, торговый дом общепризнанного довоенного короля косметики фон Якша, здание русского торгово-экономического сообщества Ресурс (располагалось на месте, где сейчас находится Музей оккупации Латвии) и ряд других довольно значимых в архитектурном и историческом плане зданий и сооружений.

Выход подразделений обороны из окружения и взятие города

Из-за пожара всю территорию набережной города затянуло густой дымовой завесой, что затрудняло сражение, которое тем не менее было выиграно защитниками латвийской столицы. Таким образом, первая попытка немцев сходу прорваться и захватить город не увенчалась успехом. В течение некоторого времени после провалившегося штурма бои протекали сравнительно спокойно, в виде вялых перестрелок через Даугаву. На протяжении всего дня 30 июня вермахт активно готовился к переправе через реку несколько южнее Риги, в районе острова Доле, который располагался приблизительно в 5 километрах от города. После получения известий об опасности неизбежного окружения в случае почти стопроцентной удачи в прорыве противника через Доле, последовало распоряжение отрядам рабочегвардейцев покинуть блокированный с левобережья город. В ночь на 30 июня начался организованный отход защитников в северном направлении к Валке. В этом пограничном с Эстонской ССР городе разместилось эвакуированное правительство и ЦК КПЛ. В атмосфере хаотичных боестолкновений, произошедших днём, с наступлением ночи на 1 июля город оставили также части 8-й армии. С учётом сложившейся ситуации командование вермахта «благословило» 26-й армейский корпус на форсирование водной преграды — Даугавы — оно состоялось вечером 30 июня в районе Катлакалнса (южный пригород Риги). После того, как вооружённые силы противника убедились в отходе советских частей из города в северном и северо-восточном направлении, остальные подразделения оккупационной армии влились в город. В то же время были спасены жизни многих защитников города, которым посчастливилось избежать окружения, и которые впоследствии приняли участие в оборонительных боях Красной Армии в начальный период Великой Отечественной войны.

Ссылки

• [www.rigacv.lv/articles/nacalo_voini Девять огненных дней]
• [mechcorps.rkka.ru/files/mechcorps/pages/22_msd_nkvd.htm 22 мотострелковая дивизия НКВД]
• [www.proza.ru/2011/02/04/23 Виталий Ковалёв Прочитайте это]

Отрывок, характеризующий Оборона Риги (1941)

– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.