Особняк Громова

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Особняк
Особняк Громова (Ратькова-Рожнова)
вид с Мраморного переулка
Страна	Россия
Санкт-Петербург	Миллионная ул., 7; Мраморный пер., 1; Дворцовая наб., 8
Архитектурный стиль	Эклектика
Архитектор	К. К. Рахау
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810511000

К:Википедия:Ссылка на Викисклад непосредственно в статье

Особняк Громова (Ратькова-Рожнова) — историческое здание в центре Санкт-Петербурга, на углу Миллионной улицы и Мраморного переулка.

В начале XVIII века на этом участке земли находился дом капитана Ипата Муханова, у которого в 1715 году его купил, поселившийся в Петербурге, молдавский господарь, Дмитрий Кантемир. По его заказу в 1720—25 годах молодой архитектор Бартоломео Франческо Растрелли построил на этом месте дворец, который стал первой самостоятельной работой архитектора. Растрелли спроектировал дворец в стиле петровского барокко с двумя флигелями, каждый из которых имел архитектурно оформленный фасад. Сохранились три чертежа строящегося дворца, хранящиеся в отделе гравюры и рисунка Национального музея Швеции: главный фасад дворца, выходящий на набережную Невы, фасад служебного корпуса, выходящий на Мраморный переулок, и фасад дома, выходящий на Миллионную улицу.

Главный фасад трёхэтажного дворца, выходящий на набережную Невы, был разделен на три части: центр, и два боковых ризалита (по другим источникам центральная часть фасада была двухэтажной, а ризолиты имели три этажа). Фасад имел характерное для того времени чёткое членение — горизонтальные междуэтажные тяги, вертикальные пилястры между окнами, остекление окон маленькими квадратиками, простые наличники и двухскатную кровлю. Фасад двухэтажного (трёхэтажного) флигеля, выходящий на Миллионную улицу, имел в центре большую арку для въезда в парадный двор, перед двумя входами во флигель были сооружены крыльца. Парадный вход был устроен через парадный двор со стороны Миллионной улицы. В декорировании обоих флигелей были использованы рустрированные пилястры. На первом этаже дворца находился просторный вестибюль, а над ним, на втором этаже, располагался двухсветный зал, лепка в котором и резьба на каминах была выполнена отцом зодчего Бартоломео Карло Растрелли. Симметрично, справа и слева от большого зала располагались меньшие залы. Первый этаж дворца для того чтобы казаться массивнее был обработан рустом, а второй и третий этажи, для подчёркивания высоты здания, украшали пилястры. Со стороны нынешнего Мраморного переулка были построены одноэтажные флигели, отделявшие дворец от соседнего участка.

В 1737 году дворец описывался следующим образом:

Двор каменный князей Кантемиров на большую Неву…, на нём палатное строение в 3 апартамента и кругом всего того двора всякие покои каменные и под палаты погреба, да подле того двора особый другой каменный на дворе в задней линии в 3 апартамента и под ним погреба, крыша гонтовая

В 1743 году на верхнем этаже была устроена церковь великомученика Феодора Стратилата.

Дворец Кантемира

Дворец Кантемира. Вид со стороны Миллионной улицы. Чертёж из коллекции Берхгольца. 1740-е	Дворец Кантемира. Вид со стороны Миллионной улицы. Гравюра Иоганна Штенглина. Середина XVIII века	Дворец Кантемира. Вид со стороны Дворцовой набережной. 1720-е

После смерти в 1723 году так и не дождавшегося завершения строительства дворца Дмитрия Кантемира, между его детьми и второй женой началась продолжительная тяжба о наследстве. По одним данным, дворец Кантемира достался его вдове Анастасии Ивановне, по другим перешёл к сыновьям Антиоху или Константину. В 1726 году во дворце жил поэт Василий Кириллович Тредиаковский, преподававший молодому Антиоху русский язык и стихосложение, а в следующем году в сдаваемых внаём помещениях дворца проживал граф Бурхард Миних. В 1755—57 годах в особняке располагалось английское посольство, при котором проживал его секретарь будущий польский король Станислав Понятовский.

В 1762 году Екатерина II выкупила дворец у Кантемиров и передала его вернувшемуся из ссылки графу Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину. После смерти графа в 1768 году наследники продали особняк графу Владимиру Григорьевичу Орлову, который в свою очередь, после переезда в Москву в 1775 году продал его графу Павлу Мартыновичу Скавронскому (по данным П. М. Столпянского участок был ему подарен Екатериной II), а от него перешёл к его жене Екатерине Васильевне.

После смерти Скавронского Екатерина Васильевна в 1798 году вторично вышла замуж за графа Юлия Помпеевича Литта. Для новобрачных архитектором Луиджи Руска в стиле классицизм был перестроен корпус со стороны Миллионной улицы. После смерти графини Ю. П. Литта продал особняк министерству финансов, поселившись в его части по Миллионной улице, а после его собственной кончины особняк полностью перешёл во владение финансового ведомства. Здесь разместились канцелярия и типография министерства, а также квартира министра, в которой проживали занимавшие в это время должность Егор Францевич Канкрин и Фёдор Павлович Вронченко.

В 1868 году дом из казны выкупил купец Николай Дмитриевич Лоховицкий. По его указанию особняк перестроил архитектор Людвиг Фонтана, который изменил некоторые интерьеры, укрепил перекрытия, возвёл дворовые корпуса, переделал фасад со стороны Миллионной улицы. Сам Лоховицкий в доме не жил, поселив в нём своего брата, и сдавая квартиры в аренду. Одним из квартиросъемщиков в доме в это время был военный министр генерал-фельдмаршал Дмитрий Алексеевич Милютин.

В 1875 году особняк купил лесоторговец и меценат Илья Федулович Громов. По его заказу в 1879 году по проекту Карла Рахау комплекс из трёх отдельных жилых домов был перестроен в один большой особняк. Сохранив стены старой растреллиевской постройки, он полностью изменил декор фасадов, покрыв их дробной лепкой, повторяющей мотивы раннего классицизма с привнесением элементов барокко. Со стороны набережной он соорудил два тяжеловесных эркера, поддерживаемых кариатидами «египетского стиля». На углу Миллионной улицы и Мраморного переулка фасад украсила группа из трёх женских фигур, символизирующих плодородие, искусство и мореплавание. Внутреннюю отделку особняка осуществили скульптор А. М. Опекушин и художник К. Л. Аллиауди. В главном корпусе со стороны Невы он разместил парадные апартаменты, а в корпусах, выходящих на Мраморный переулок и на Миллионную улицу — комфортабельные квартиры дочерей домовладельца.

После смерти Громова в 1882 году владельцем особняка стал бывший управляющий делами семьи Громовых Владимир Александрович Ратьков-Рожнов. Особняк со стороны Дворцовой набережной он сдавал в наём, а затем продал министерству финансов, в 1898—1901 годах здесь размещалось посольство Османской империи, а в корпусах по Мраморному переулку и Миллионной улице семья Ратькова-Рожнова жила вплоть до 1917 года. После смерти Владимира Александровича домом владел его сын Ананий.

В корпусе, выходящем на Дворцовую набережную сейчас располагается Морской Регистр Российской Федерации, а корпуса, выходящие на Мраморный переулок и Миллионную улицу долгое время были жилыми. Здесь жили скульптор В. И. Ингал, поэт А. А. Прокофьев. В 1986 году эта часть здания была передана Институту Культуры.

Дворец Кантемира — Дом Громова

Дом Громова. Фасад, выходящий на Миллионную улицу	Дом Громова. Угол дома, выходящий на Миллионную улицу и Мраморный переулок	Дом Громова. Фасад, выходящий на Дворцовую набережную

Отрывок, характеризующий Особняк Громова

На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.