Отречение Эдуарда VIII

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 1936 в Британской империи разразился конституционный кризис после того, как король Эдуард VIII выступил с предложением жениться на американской светской львице Уоллис Симпсон, разведённой со своим первым мужем и добивающейся развода со вторым.

Правительства Великобритании и её доминионов выступили против этого брака по религиозным, юридическим, политическим и моральным причинам. Будучи британским монархом, Эдуард был номинальным главой англиканской церкви, законы которой не позволяли разведённым вновь вступать в брак, если их бывшие супруги пребывали в числе живых, таким образом Эдуард не мог жениться на Уоллис Симпсон и остаться на троне. Симпсон не годилась на роль королевы-консорта ввиду её двух предыдущих браков. Большая часть политической элиты полагала, что ею более руководит любовь к деньгам, чем любовь к королю. Несмотря на противодействие, Эдуард объявил о том, что влюблён в Симпсон и намеревается вступить с ней в брак, независимо от того, разрешит ли это правительство или нет.

Нежелание общества принять Симпсон в качестве королевы-консорта и отказ Эдуарда оставить её привели к его отречению от престола в декабре 1936. Акт об отречении был подписан 10 декабря и вступил в законную силу на следующий день 11 декабря. Парламент Южноафриканского союза одобрил отречение задним числом 10 декабря. Ирландское Свободное государство признало отречение 12 декабря.

Эдуард стал единственным монархом, добровольно отрёкшимся от престола, начиная с англосаксонского периода. На трон взошёл его брат Альберт, принявший имя Георга VI. После отречения Эдуард принял титул Его королевское высочество герцог Виндзор. На следующий год он вступил в брак с Симпсон. Супруги оставались в браке до смерти Эдуарда, последовавшей 35 лет спустя.

Эдуард и Уоллис Симпсон

Эдуард VIII сменил на троне своего отца короля Георга V 20 января 1936 года. Он был не женат, хотя несколько лет до коронации часто посещал мероприятия вместе с Уоллис Симпсон, женой британского предпринимателя Олдрича Симпсона. Олдрич был вторым мужем Уоллис. Первым был американский пилот Уин Спенсер, их брак завершился разводом в 1927 году. В 1936 году Уоллис Симпсон посещала официальные приёмы в качестве гостя короля, и, хотя её имя регулярно появлялось в циркуляре двора, имя её мужа отсутствовало. Летом того же года король не последовал традиции останавливаться на долгое время в замке Балморал, вместо этого он провёл выходные вместе с Симпсон на борту паровой яхты Нахлин в восточной части Средиземного моря. Круиз широко освещался американской и континентальной европейской прессой. Британская пресса сохраняла молчание о путешествии короля. Тем не менее канадцы и эмигрировавшие британцы, имевшие доступ к иностранной прессе, были весьма шокированы этим освещением в печати.

В октябре в высшем обществе начали ходить слухи о намерении Эдуарда жениться на Симпсон, как только она станет свободной. Кризис разразился к концу месяца, когда Уоллис подала на развод и американская пресса объявила о неизбежности брака между королём и Уоллис Симпсон. 13 ноября личный секретарь короля Алек Хардинг написал ему «Молчание британской прессы о дружбе вашего величества с миссис Симпсон не продлится долго… Судя по письмам от британских подданных, проживающих за рубежом в государствах, где у прессы развязан язык, эффект будет пагубным». Старшие британские министры знали, что Хардинг собирается написать королю, и, возможно, помогли ему набросать черновик письма.

На следующей неделе, 16 ноября король пригласил британского премьер-министра Стэнли Болдуина в Букингемский дворец и сообщил, что собирается жениться на Симпсон. Болдуин проинформировал короля, что народ не примет этого брака и заявил при этом: «…Королева станет королевой страны. Следовательно, при выборе королевы должен быть учтён голос народа». Австралийский высокий комиссар в Лондоне Стэнли Брюс, ранее занимавший пост премьера-министра Австралии, разделял мнение Болдуина. Брюс повстречал Хардинга в тот день, когда он писал письмо королю, и они вместе написали Болдуину, выразив ужас от идеи брака между королём и Симпсон. Генерал-губернатор Канады лорд Твидсмур заявил Болдуину что, несмотря на глубокое расположение, которое канадцы испытывают к королю, канадское общественное мнение будет возмущено, если Эдуард вступит в брак с разведённой женщиной.

Тем не менее, британская пресса хранила молчание, пока 1 декабря 1936 года Альфред Блант, епископ Бредфорда, не выступил с речью на собрании своей епархии. В своей речи Блант заявил, что король нуждается в благодати: «Мы надеемся, что он знает, в чём нуждается. Некоторым из нас нужны более весомые доказательства его осведомлённости». Пресса использовала его заявление как первый публичный комментарий о кризисе, сделанный известной персоной. На следующий день слова епископа были опубликованы на первых полосах газет. Когда позднее у епископа попросили разъяснений, он ответил, что ничего не слышал о миссис Симпсон, когда писал свою речь.

По совету аппарата короля Симпсон 3 декабря выехала из Британии на юг Франции, чтобы избежать внимания прессы. Она и король были сильно огорчены разлукой. Во время печального расставания король пообещал, что никогда не оставит Симпсон.

Возражения против брака

Возражения против брака короля происходили по нескольким направлениям.

Социальные

Стремление Эдуарда модернизировать монархию и сделать её более доступной было оценено народом. Однако этого боялась британская элита, многие её представители были оскорблены презрением Эдуарда к традициям, церемониям и принятым социальным нормам и нравам.

Религиозные

Эдуард стал первым британским монархом, предложившим вступить в брак разведённой женщине. Хотя король Генрих VIII отколол английскую церковь от Рима с целью аннулировать свой первый брак, он так никогда и не разводился, его браки были аннулированы. В то время англиканская церковь не позволяла разведённым венчаться в церкви, пока их прежний супруг (супруга) пребывали в числе живых. Монарх должен был исповедовать англиканскую веру и быть номинальным главой английской церкви. Желание Эдуарда жениться на Симпсон, женщине, два прежних мужа которой были живы, входило в конфликт с его положением Верховного правителя англиканской церкви.

Юридические

Первый развод Симпсон на основании «эмоциональной несовместимости» не был признан английской церковью и, в случае оспаривания в английских судах, не мог быть признан английскими законами. В то время церковь и английские законы признавали в качестве оснований для развода только супружескую измену. Следовательно, согласно этому аргументу её второй (и третий) браки рассматривались как двоемужие и считались недействительными.

Моральные

Королевские министры и семья короля считали, что происхождение и поведение Уоллис Симпсон не подходят для королевы. В обществе о Симпсон циркулировали слухи и инсинуации. Мать короля королева Мария часто говорила, что Симпсон могла установить сексуальный контроль над Эдуардом, избавив его от сексуальной дисфункции благодаря практике, изученной [ею] в китайском борделе. Эту точку зрения частично разделял доктор Алан Кэмпбелл, капеллан архиепископа Кентрберри, написавший о своём подозрении, что у короля «есть сексуальные проблемы, из-за которых он угодил под контроль миссис Симпсон». Даже официальный биограф Эдуарда Филипп Зишлер отметил: «Возможно, имеет место случай садомазохистских отношений…[Эдуард] получает удовольствие от презрения и издевательства, которыми она его одаряет».

Детективы полиции, наблюдающие за Симпсон, докладывали что она, встречаясь с Эдуардом, также имеет сексуальные контакты на стороне: с женатым автомехаником и коммивояжёром по имени Гай Трундл. Эта информация, возможно, была передана высокопоставленным фигурам политической элиты, включая членов королевской семьи. Говорили, что третьим любовником Симпсон был герцог Лейнстер. Американский посол Джозеф Кеннеди описывал Симпсон как «шлюху», его Роуз отказалась отобедать с Симпсон. Тем не менее, сам Эдуард или ничего не знал об этих заявлениях, или просто решил их игнорировать.

Считалось, что Уоллис желает заполучить деньги Эдуарда, его конюший писал, что она, в итоге «получив наличные», оставила его. Невилл Чемберлен, ставший позднее премьер-министром написал в своём дневнике, что она была «абсолютно бессовестной женщиной, не любившей короля, но эксплуатировавшей его в своих целях. Она полностью разорила его, оставив без денег и драгоценностей…»

Политические

Когда Эдуард посещал шахтёрские посёлки, пострадавшие от Великой депрессии в Уэльсе, его комментарий «должно быть сделано что-нибудь» породил беспокойство среди избранных политиков, они опасались, что он будет вмешиваться в дела политики, чего конституционные монархи традиционно избегали. Рамсей МакДональд, лорд-председатель Совета, написал в ответ на комментарий короля: «Такие шальные выходки следует ограничить. Это есть вмешательство в политику, за этим нужно наблюдать конституционно». Будучи принцем Уэльским Эдуард публично отозвался о политиках левого крыла как о «чудаках» и выступал с речами, которые шли вразрез с политикой правительства. В ходе своего королевского правления он продолжал отказываться от советов министров, выступил против введения санкций против Италии после её вторжения в Эфиопию, отказался принять низложенного эфиопского императора и не поддерживал Лигу Наций.

Хотя комментарии Эдуарда снискали ему популярность в Уэльсе, он стал крайне непопулярен в Шотландии за свой отказ открыть новое крыло Абердинской больницы, объяснив, что не может это сделать, поскольку находится в трауре по своему отцу. На следующий день после [церемонии] открытия газеты поместили портреты короля, развлекающегося в ходе отпуска: он отказался участвовать в публичном мероприятии, чтобы встретиться с Симпсон.

Члены британского правительства были встревожены предстоящим браком после того, как получили информацию, что Уоллис Симпсон — агент нацистской Германии. Благодаря утечке информации министерство иностранных дел получило депеши Иоахима фон Риббентропа, германского посла в Великобритании, где он раскрывал свою твёрдую точку зрения, что противодействие браку вдохновлено целью «поразить прогерманские силы, действующие через миссис Симпсон». Ходили слухи, что Симпсон имеет доступ к секретным бумагам правительства, посылаемых Эдуарду, было общеизвестно, что он оставляет их безо всякого надзора в своей резиденции в Форт-Бельведере. Во время отречения Эдуарда офицеры личной охраны Симпсон, пребывавшей во Франции, посылали доклады на Даунинг-стрит с предположениями, что Симпсон может «летать в Германию».

Материалы ФБР, подготовленные после отречения короля, содержат дальнейшие серии претензий. Самое дискредитирующее обвинение — в том, что в 1936, находясь в романе с королём, Симпсон одновременно имела связь с Риббентропом. Источник ФБР (герцог Карл Александр Вюртембергский, проживающий монахом в США) заявил, что Симпсон и Риббентроп находятся в связи и что Риббентроп посылал ей по 17 гвоздик в день, по одной за каждую ночь, проведённую вместе. Обвинения ФБР были симптомом крайне порочащих сплетен, циркулировавших о женщине, которую Эдуард хотел сделать королевой.

Националистические

Отношения между США и Великобританией были напряжены в межвоенные годы, большинство британцев не желали принять американку в качестве королевы-консорта. В то время некоторые члены британского высшего класса относились к американцам с презрением и считали их социально неполноценными. Американская публика, напротив, ясно высказывалась за одобрение брака, как и подавляющая часть американской прессы.

Рассмотренные варианты

В результате хождения слухов и аргументов среди британской элиты укрепилось мнение, что Симпсон не может стать королевой-консортом. Премьер-министр Канады Уильям Кинг пожелал Эдуарду делать «то, во что он верит сердцем». Канадское правительство воззвало к Эдуарду поставить свой долг над чувствами к Симпсон. Британский премьер-министр Стэнли Болдуин недвусмысленно заявлял королю, что народ воспринимает враждебно идею женитьбы на Симпсон, утверждая, что, если он сделает это вопреки совету своих министров, правительство уйдёт в отставку в полном составе. Король ответил (по его же собственным словам): «Я собираюсь жениться на Симпсон, как только она станет свободной для брака… если правительство выступает против брака, премьер-министр дал основания полагать это, тогда я готов стоять на своём». Находясь под давлением со стороны короля и встревоженный предполагаемым отречением, Болдуин согласился провести слушания по трём возможностям:

1. Эдуард и Симпсон вступают в брак, и она становится королевой (королевский брак).
2. Эдуард и Симпсон вступают в брак, но она не становится королевой, получая вместо этого титул, носимый по обычаю (морганатический брак).
3. Отречение Эдуарда и отстранение от наследования любых возможных его потомков, что позволит ему принять любые супружеские решения без последующих конституционных осложнений.

Второй выход из положения имел прецеденты в Европе, в том числе пример прадеда Эдуарда, герцога Александра Вюртембергского, но не имел параллелей с британской конституционной историей. Премьер-министры пяти доминионов (Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки и Ирландского свободного государства) провели совещания, большинство согласилось с тем, что нет альтернативы третьей возможности. Премьер-министр Канады Маккензи, премьер-министр Австралии Джозеф Лайонс и премьер-министр Южной Африки Джеймс Герцог выступили против первой и второй возможностей. Премьер-министр Новой Зеландии Майкл Сэвидж отверг первую возможность, но посчитал, что вторая «возможна… если некоторое решение в этих направлениях окажется осуществимой», хотя «следует руководствоваться решением правительства метрополии». Премьер-министр Ирландского свободного государства Имон де Валера, заявивший, что этот вопрос его не интересует, в то же время заметил, что Ирландское свободное государство, будучи католической страной, не признаёт разводов. Он предположил, что, если британский народ не примет Уоллис Симпсон, единственным возможным выходом станет отречение. Болдуин также проконсультировался с тремя ведущими оппозиционными политиками Британии: главой оппозиции Клементом Эттли, лидером либералов сэром Арчибальдом Синклером и Уинстоном Черчиллем. Синклер и Эттли согласились с тем, что первая и вторая возможности неприменимы, а Черчилль обещал поддержку правительству.

Тем не менее, Черчилль не поддержал правительство. В июле он посоветовал адвокату короля Уолтеру Монктону выступить против идеи развода, но его совет был проигнорирован. Как только кризис обрёл гласность Черчилль начал давить на короля, добиваясь приостановки какого бы то ни было решения, пока не будут проведены консультации с парламентом и народом. В личном письме редактору газеты The Times Джеффри Доусону Черчилль внушал, что задержка будет выгодна, давая время, за которое король мог разлюбить Симпсон. Болдуин отверг просьбу о задержке, по-видимому, он хотел разрешить кризис быстро. Сторонники короля утверждали, что между Болдуином, Джеффри Доусоном и архиепископом Кентербери Космо Лэнгом существовал заговор. Королевский врач Бертран Доусон, возможно, принимал участие в плане, имевшем целью вынудить премьер-министра уйти в отставку на основании сердечной болезни, в итоге Болдуин принял такое решение, поскольку данные электрокардиограммы показали, что в его сердце были шумы.

Политическая поддержка короля была разрозненной, его поддерживали политики, не входящие в основные партии, такие как Черчилль, Освальд Мосли и коммунисты. Дэвид Ллойд Джордж также поддерживал короля, хотя и не испытывал симпатии к Симпсон. Однако он не мог сыграть какой бы то ни было активной роли в кризисе, поскольку в это время находился на Ямайке со своей любовницей. В начале декабря начали циркулировать слухи, что сторонники короля объединятся в «королевскую партию», которую возглавит Черчилль. Однако согласованных усилий по организации движения предпринято не было, поскольку Черчилль не собирался возглавлять движение. Тем не менее, слухи нанесли серьёзный удар по королю и Черчиллю, так как члены парламента приходили в ужас от мысли, что король вмешается в политику.

Письма и дневники рабочего класса и отставных военнослужащих, в общем, показывают поддержку короля, средний и высший классы выражали негодование и неприязнь. The Times, The Morning Post, Daily Herald и газеты, принадлежащие лорду Кемсли, такие как The Daily Telegraph, выражали сопротивление браку. С другой стороны, газеты Express и Mail, принадлежащие соответственно лорду Бивербруку и лорду Ротермеру высказывали поддержку морганатическому браку. По собственной оценке короля газеты, высказывавшие поддержку, имели тираж в 12,5 млн, а те, что были против, — 8,5 млн.

При поддержке Черчилля и Бивербрука Эдуард предложил выступить с речью по радио, чтобы выразить своё желание остаться на троне или отказаться, будучи вынужденным отречься. Эдуард хотел высказать такие слова:

Никогда ни я, ни миссис Симпсон не настаивали на том, что она должна быть королевой. Всё, чего мы желаем, — то, что наша счастливая семейная жизнь должна принести ей соответствующий титул и достоинство, подходящее для моей жены. Теперь я могу придать вам свою уверенность, я чувствую что самым лучшим будет ненадолго уехать, так что вы сможете спокойно и хладнокровно, но без чрезмерной задержки, подумать над тем, что я сказал.

Болдуин препятствовал обращению короля с речью, заявив, что она шокирует людей и станет серьёзным нарушением конституционных принципов. Согласно современным соглашениям государь мог действовать только по рекомендации и совету министров, одобренному парламентом. В поисках народной поддержки в борьбе против правительства Эдуард решил выступить против советов своих министров, имевших обязательную силу, и вместо этого действовать как частное лицо. Министры полагали, что, предлагая произнести речь, Эдуард высказывал пренебрежительное отношение к конституционным соглашениям и угрожал политической нейтральности короны.

В 2013 году секретариат кабинета министров рассекретил информацию о том, что 5 декабря 1936 министр внутренних дел сэр Джон Симон приказал поставить на прослушивание телефоны Эдуарда и отдал распоряжение главпочтамту (контролировавшему британскую телефонную службу) перехватывать «телефонные связи» между Форт-Бельведером и Букингемским дворцом с европейским континентом.

Эдуард понял, что не сможет жениться на Симпсон и при этом сохранить трон, кроме того его запрос на радиообращение к империи для объяснения «своей версии истории» был отвергнут. 5 декабря король избрал третью возможность.

Юридические манёвры

В ходе осуществления развода Симпсон 27 октября 1936 её адвокат Джон Теодор Годдард опасался возможности вмешательства «патриотически настроенных» граждан (правового механизма для блокирования развода) и что такому вмешательству будет сопутствовать успех. Суд не мог признать развод по обоюдному согласию и дело, таким образом, должно было свестись к разводу по вине одного из супругов, то есть Эрнеста Симпсона, а его жена Уоллис Симпсон представала в роли пострадавшей стороны. Дело о разводе могло расстроиться, если бы кто-либо выступил с показаниями, что супруги Симпсон вступили в сговор с целью показать, что Симпсон изменял жене. 7 декабря 1936 король услышал, что Годдард планирует полететь на юг Франции, чтобы увидеть Уоллис Симпсон. Король вызвал Годдарда к себе и ясно запретил ему ехать, опасаясь, что визит может посеять сомнения у Симпсон. Годдард немедленно направился на Даунинг-стрит и встретился с Болдуином, в результате ему выделили аэроплан, чтобы доставить его прямиком в Канны.

В ходе своего визита Годдард проинформировал своего клиента, что возможное вмешательстве будет иметь шансы на успех. Согласно воспоминаниям Годдарда он видел свой долг в том, чтобы посоветовать ей забрать своё прошение о разводе. Симпсон отказалась, но она и адвокат позвонили королю, чтобы проинформировать о том, что она готова дать ему свободу, чтобы он остался на престоле. Однако было слишком поздно, король уже решился на отречение, даже если он не смог бы потом вступить в брак с Симпсон. Мнение о неизбежности отречения набрало силу, Годдард заявил: «Мой клиент был готов пойти на всё, чтобы облегчить положение, но воля другой стороны [Эдуарда VIII] была определена».

У Годдарда были проблемы с сердцем, кроме того до этого он не летал на самолётах, поэтому он попросил своего доктора Уильяма Кирквуда сопровождать его в поездке. Кирквуд работал в роддоме, что дало повод домыслам, о том, что Симпсон была беременной и даже сделала аборт. Пресса с азартом писала, что адвокат летал к Симпсон в компании гинеколога и анестезиолога (этот человек на самом деле был секретарём адвоката).

Отречение

10 декабря в Форт-Бельведере уведомление Эдуарда VIII об отречении было заверено тремя его младшими братьями: принцем Альбертом (сменившим Эдуарда на троне), принцем Генри, герцогом Глостерским, и принцем Георгом, герцогом Кентским. На следующий день уведомление приняло законную силу после выхода акта Парламента (Акт об отречении Его величества 1936 года). Согласно нововведениям 1931 согласно Вестминстерскому статуту единая корона империи была заменена на множество корон по одной для каждого доминиона, титул единого монарха остался для организации (получившей позже название Британское Содружество). Решение Эдуарда об отречении требовало одобрения каждого члена Содружества, данного должным образом. Парламент Австралии находился на сессии, парламенты других доминионов находились на каникулах. Однако правительство Ирландского свободного государства воспользовалось возможностью, возникшей в ходе кризиса, и в качестве главного шага на пути к республиканскому устройству провёл поправку к конституции, устранившей ссылку на корону. На следующий день Ирландское свободное государство признало отречение Актом о внешних отношениях. В итоге Южная Африка также юридически признала отречение, которое приняло законную силу 10 декабря, когда Эдуард выпустил королевскую санкцию, одобрив решение парламента. Так как Эдуард не успел короноваться, на дату его планируемой коронации была перенесена дата коронации его брата Альберта, принявшего имя Георга VI.

Сторонники Эдуарда считали, что он «был отстранён от трона обманом Болдуина», но большинство элиты было успокоено отставкой Эдуарда. Маккензи Кинг написал в своём дневнике 8 декабря 1936, что «чувство объективности Эдуарда было сильно подорвано его образом жизни, который он вёл годами». Получив новости об окончательном решении Эдуарда отречься от престола, Маккензи заметил в дневнике: «если этот человек таков, то лучше, чтобы он более не занимал трон». Личный секретарь Эдуарда Алан Лэскелс в начале 1927 сказал Болдуину: «Я думаю, что самым лучшим для него и для страны было бы перерезать самому себе горло».

11 декабря 1936 правление Эдуарда официально закончилось. Эдуард выступил с радиопередачей для Би-Би-Си из Виндзорского замка уже не будучи королём, радиоведущий сэр Джон Рейт представил его как «Его королевское высочество принц Эдуард». Текст официального обращения был обработан Черчиллем, тон его был смягчён, в обращении говорилось о невозможности для Эдуарда делать свою работу как он мечтал без поддержки женщины, которую он любит. Правление Эдуарда продолжалось 327 дней, став самым коротким правлением среди британских монархов после вызывающего споры правления леди Джейн Грей 380 лет назад. На следующий день после радиообращения он уехал в Австрию.

Герцог и герцогиня Виндзорские

12 декабря 1936 король Георг VI даровал своему старшему брату титул герцога Виндзорского с титулом Его королевское высочество. На следующий год 3 мая Симпсон завершила бракоразводный процесс. Процесс прошёл тихо и был отображён лишь в нескольких газетах. Газета The Times поступила особенно лицемерно, напечатав об этом небольшую заметку под, по-видимому, некорректным репортажем об отъезде герцога из Австрии.. После бракосочетания герцога Виндзорского и Уоллис Симпсон во Франции 3 июня 1937 она приняла титул герцогини Виндзорской, однако к большому неудовольствию Эдуарда, Георг VI неделей раньше выпустил жалованную грамоту, где отверг её право на титул Её королевского высочества.

Большую часть оставшейся жизни герцог Виндзорский прожил во Франции. Георг VI дал ему денежное пособие, не облагаемое налогом, герцог также зарабатывал написанием мемуаров и нелегальной валютной спекуляцией.. Он также получил прибыль от продажи замка Балморал и Садрингемского дворца Георгу VI. Оба поместья были личной, а не королевской собственностью, и, таким образом, перешли к Эдуарду независимо от его отречения.

В ходе Второй мировой войны Эдуард занимал пост губернатора Багамских островов, где вокруг него ходили слухи и обвинения, что он — сторонник нацистов. Сообщалось, что он сказал знакомым: «После конца войны, когда Гитлер разгромит американцев… мы возьмём своё… Они [Британское содружество] не желают видеть меня своим королём, но вскоре я стану их лидером». Он также сказал журналисту: «для мира будет трагедия, если Гитлер будет повержен». Подобного рода комментариями герцог и герцогиня поддерживали мнение, что они испытывают симпатию к нацистам и результатом кризиса 1936 года стало отстранение от трона человека с крайними политическими взглядами.. 13 декабря 1966 герцог дал объяснение своим взглядам в газете New York Daily News: «…в интересах Британии и Европы было продвижение Германии на восток и разгром коммунистов навечно… Я думал, что большая часть нации колеблется, пока наци и коммунисты бьют друг друга». Тем не менее, продолжают ходить утверждения, что Эдуард был отстранён от трона посредством угроз или политического заговора и «в значительной степени сохраняются поскольку, начиная с 1936, современное общественное мнение утратило большую часть своей силы и, таким образом, кажется, питает несоответствующие объяснения отъезду короля».

Влияние на культуру

Романтика Эдварда и Уоллис захватили воображение и интерес нескольких художников. Культурные изображения отречения и его последствия обширны, и охватывают различные средства массовой информации.

В частности, событие отражено в рекламном ролике чая.

Литература

• Beaverbrook, Lord (1966), The Abdication of King Edward VIII, London: Hamish Hamilton 
• Bradford, Sarah (1989), King George VI, London: Weidenfeld and Nicolson, ISBN 0-297-79667-4 
• Broad, Lewis (1961), The Abdication, London: Frederick Muller 
• Howarth, Patrick (1987), George VI, London: Hutchinson, ISBN 0-09-171000-6 
• Vickers, Hugo (2006), Elizabeth: The Queen Mother, London: Arrow Books, ISBN 978-0-09-947662-7 
• Williams, Susan (2003), The People's King: The True Story of the Abdication, London: Penguin Books, ISBN 0-7139-9573-4 
• Windsor, HRH The Duke of (1951), A King’s Story, London: Cassell and Co, OCLC [worldcat.org/oclc/1903717 1903717] 
• Ziegler, Philip (1991), King Edward VIII, New York: Alfred A. Knopf, ISBN 0-394-57730-2 

Ссылки

• [www.britishpathe.com/record.php?id=49780 Pathé Newsreel recording of Edward’s abdication speech] (requires Flash)

Отрывок, характеризующий Отречение Эдуарда VIII

Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.