Павленко, Николай Иванович

Николай Иванович Павленко
Место рождения:	Уманская, Ейский отдел, Кубанская область, Российская империя
Научная сфера:	история
Место работы:	Институт истории АН СССР; Институт истории СССР; МГПИ им. В. И. Ленина
Учёная степень:	доктор исторических наук
Учёное звание:	профессор
Научный руководитель:	А. А. Новосельский
Известен как:	специалист в области истории России XVII—XVIII веков
Награды и премии:

Никола́й Ива́нович Павле́нко (15 февраля 1916, станица Уманская, Ейский отдел, Кубанская область, Российская империя — 9 июня 2016, Москва) — советский и российский историк, специалист в области истории России XVII—XVIII веков. Доктор исторических наук (1963), профессор. Член Союза писателей (1987). Заслуженный деятель науки РСФСР.

Биография

В 1933—1936 годах работал учителем в сельских школах Краснодарского края, одновременно учился на заочном отделении исторического факультета Ростовского пединститута.

В 1939—1946 годах служил в РККА, командовал ротой. Участник войны с Японской империей, награждён орденом Красной Звезды.

С 1949 года работал в Институте истории АН СССР, в 1969—1975 годах — заведующий сектором источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин Института истории СССР. С 1954 года одновременно занимался преподавательской деятельностью. Работая в Институте истории, Павленко выступил в защиту т. н. «новонаправленцев» — группы историков, ставивших под вопрос неизбежность Октябрьской революции. В феврале 1975 года сектор Павленко был расформирован, после чего учёный покинул Институт истории СССР.

В 1975—1990 годах — профессор МГПИ им. В. И. Ленина.

Соавтор вузовского учебника «История России с древнейших времен до 1861 года» (совместно с В. Б. Кобриным и В. А. Фёдоровым; первое издание вышло в свет в 1989 году).

Образование и учёные степени

• Педагогический техникум г. Ейска (1933).
• Московский государственный историко-архивный институт (МГИАИ, 1939; перевёлся с третьего курса Ростовского педагогического института в 1936 году).
• Аспирантура МГИАИ; ученик профессора А. А. Новосельского. Своими учителями называет также академика С. Г. Струмилина, профессоров Б. Б. Кафенгауза и В. К. Яцунского,.
• Кандидат исторических наук (1949, диссертация «Берг-коллегия. 1719—1742 гг. Организация управления металлургической промышленностью в первой половине XVIII в.».
• Доктор исторических наук (1963, диссертация «История металлургии в России XVIII в.: заводы и заводовладельцы»).

Награды и звания

• 15 февраля 2006 награждён орденом Почёта за большой вклад в развитие отечественной и мировой культуры и многолетнюю творческую деятельность.
• орден Отечественной войны 2-й степени (11.03.1985)
• орден Красной Звезды (28.08.1945)
• медали
• Почётный гражданин города Ейска.

Историк российской металлургии

Основной темой научных исследований Н. И. Павленко в 50—60-х гг. была история металлургической промышленности. Она как нельзя более полно отвечала потребностям развития общества и науки в тот период, когда наша страна поставила задачу выхода на первые позиции в мире по выплавке металла. Комплексная разработка темы позволяла полнее познать и объяснить суть генезиса феодализма, первоначального накопления и становление абсолютизма в России. Две его капитальные монографии по истории металлургии (в их основе лежат кандидатская и докторская диссертации) и поныне представляют не только историографический интерес. В первой книге «Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII в. Промышленная политика и управление», вышедшей в 1953 году, были подвергнуты анализу особенности размещения металлургических заводов, их количественный и качественный рост, существенно уточнены объёмы и номенклатура производства, показана роль Берг-коллегии в формировании казённой промышленности, рассмотрен характер взаимоотношений государственных учреждений с частными предпринимателями, а также впервые в полном объёме были выявлены методы принуждения государства в отношении работных людей и приписных крестьян. Опубликованная почти десять лет спустя вторая монография — «История металлургии XVIII века» (1962) — является прямым продолжением первой. Первоначально автор намеревался рассмотреть в ней три крупных блока вопросов: 1) история заводов и заводовладельцев, 2) промышленная политика государства, 3) формирование заводских кадров и положение работных людей и мастеровых. Однако по ходу исследования богатство выявленного им первичного архивного материала заставило ученого ограничить первоначально намеченную программу. Глубокое и всестороннее решение получил только первый блок вопросов: возникновение промышленных производств, время и темпы строительства предприятий, происхождение заводовладельцев и накопленных ими капиталов. Специальному анализу было подвергнуто и изменение социального поведения промышленников, например их стремление к приобретению дворянских титулов. Внимание Павленко привлекли и вопросы общественного сознания формирующейся российской буржуазии. Вышеупомянутые книги Н. И. Павленко в содержательном плане органично дополняются рядом его статей, опубликованных как до выхода в свет монографий, так и позже.

Совокупность этих тематически объединённых работ позволила существенно продвинуть изучение мало разработанной в ту пору проблемы формирования рынка рабочей силы для металлургических мануфактур, точнее определить характер и соотношение принудительного и наёмного труда, показать сложность процесса формирования нового класса — буржуазии. Все названные проблемы относятся к числу основных проблем социально-экономического развития России в позднем феодализме.

Значительный научный интерес представляют и публикации документов по истории промышленности XVIII в., осуществленные Н. И. Павленко. В их числе — «Наказ шихтмейстеру» В. Н. Татищева, материалы совещания уральских промышленников 1734—1736 гг., инструкции заводским приказчикам A. Н. Демидова. Особо стоит отметить опубликованные в 1974 г. под редакцией Н. И. Павленко мемуары дмитровского купца И. А. Толченова. Этот «Журнал, или Записка жизни и приключений Ивана Алексеевича Толченова» является уникальным памятником истории культуры и быта России XVIII в.

Историк петровского времени

С 1970-х гг. научные интересы Н. И. Павленко всё заметнее концентрируются на одной, ведущей теме в проблематике истории России XVIII в., — деятельности и реформах Петра I. В 1973 г. опубликован сборник статей "Россия в период реформ Петра I ", отличавшийся новизной постановки и решения избранных проблем.

В 1975 г. в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга Н. И. Павленко «Пётр Первый». В 1990 г. после значительной доработки эта работа была издана под названием «Петр Великий». (В доработанном виде она переиздавалась в 2000 г.) Труды Н. И. Павленко о Петре — итог многолетней кропотливой и вдохновенной работы историка — представляют собой первую подлинно научную биографию царя. Все предыдущие работы о Петре, в том числе М. П. Погодина, Н. Г. Устрялова, М. М. Богословского, являлись скорее хрониками жизни, к тому же не были доведенны до конца хронологически. У работ Н. И. Павленко — одна основная, определяющая идея: Пётр I — деятель мирового масштаба. В авторском введении к книге о Петре специально подчёркивается, что преобразования первого императора имели «громадную общенациональную значимость. Они вывели Россию на путь ускоренного экономического, политического и культурного развития и вписали имя Петра — инициатора этих преобразований — в плеяду выдающихся государственных деятелей нашей страны».

Для того чтобы показать масштаб личности Петра, автор раскрывает различные грани его таланта. В характере монарха выделяются три страсти. Во-первых, это безудержная тяга к морю и к воде вообще — субъективная причина внешней политики Петра, сформировавшая его мировоззрение. Вторая страсть — военное дело, и, наконец, ремёсла. Пётр — человек, обладавший на протяжении всей жизни гиперактивностью. Его энергии хватило, чтобы сдвинуть с места огромную страну. Но одновременно с этим он имел противоположные качества: рассудительность, волю, упорство — в результате не было задачи, которую он бы не мог решить. Ко всем неудачам он относился с юмором, тут же делал из них выводы и в конце концов добивался своего. Оценивая петровские реформы, позволившие народу России подняться до уровня передовых европейских стран, Н. И. Павленко не стал создавать иконописный образ царя и явил читателю психологический портрет Петра. Для понимания личности Петра решающими являются главы «Государственное тягло» и «Фортеция правды», в которых автор доказывает, что главный смысл своей жизни и деятельности император видел в служении государству. Эту мысль Петр выразил сам в обращении к войскам перед Полтавской битвой: «О Петре ведали бы известно, что ему житие своё недорого, только бы жила Россия и Российское благочестие, слава и благосостояние». Государь служит России, а народ государю. Служба Петру тяжела и жертвенна, но и Петр несет эту службу наравне со всеми и даже больше иных. Потому он вправе был требовать этой службы от народа, вправе был навязывать ему избранный им курс. Петр выступал как бы в двух лицах: когда он был бомбардиром, корабельным мастером, каменщиком, капитаном, полковником, он выступал как частное лицо под именем Петра Михайлова или мастера Питера, пишущего шутливые челобитные «кесарю» Бутурлину. Не любил, когда к нему обращались как к царю; не царствует, но правит. Но и в составе Великого посольства, и на пьянке, и на крещении солдатских детей он оставался самодержцем. Его воле нельзя перечить, его деятельность — это работа, это и его прямые обязанности: обеспечение порядка и обороны, внесение личного вклада в дело страны, но и личный пример подданным тоже. Пётр играет идеального подданного, служащего своему государству. Он увлекает за собой, но при этом любит лезть во все дела лично, даже в самые мелочи, тем самым убивает инициативу окружающих. Своим «птенцам» он давал импульсы к деятельности, но сам постоянно жаловался на отсутствие помощников — не было человека равного ему по воле и энергии. Создается ощущение, что он был единственным человеком в стране, «заболевшим» Европой, а всех остальных заставляет полюбить её силой. Вся реформа образования и культуры направлена на воспитание таких помощников, это им царь подает пример службы. Его указы выполняют, но без него все дела встают. Он тащит все реформы и всю войну на себе. Он расставляет своих друзей на государственных постах, и служба вытесняет личные отношения.

Однако Н. И. Павленко опровергает тезис И. Т. Посошкова об одиночестве Петра в его реформах. Хотя и можно говорить, что в личном плане император к концу жизни оказался одинок, но его реформы имели прочную социальную базу и потому достаточно быстро прижились в российском обществе, несмотря на то, что их реализация проводилась насильственными методами.

Оригинален жанр созданных Н. И. Павленко произведений — это не исторические исследования в привычном понимании, но и не историческая беллетристика, а живой рассказ, основанный на анализе огромного круга источников и синтезе практически всей имеющейся литературы по петровской эпохе. Книги Н. И. Павленко отличаются ярким, хорошо отработанным стилем и образным языком. Автор широко использует переписку того времени, цитирует реальные высказывания, наделяя повествование подлинным языком века. В частности, как отмечает Тарас Кознарский, раздел о гетмане Мазепе из биографии Петра представляет собой «концентрированные народные стереотипы и литературные заимствования под маской науки».

Н. И. Павленко не остановился на создании биографии Петра I, он обратился и к ближайшему окружению царя, к «птенцам гнезда Петрова». Первым его внимание привлёк светлейший князь Александр Данилович Меншиков, и в 1981 г. была написана книга «Полудержавный властелин». В 1983 году в издательстве Академии наук СССР «Наука» вышла книга «Александр Данилович Меньшиков» (отв. ред. академик А. П. Окладников).

В 1984 г. вышла в свет работа «Птенцы гнезда Петрова» с историческими портретами трёх верных помощников Петра I: первого боевого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, выдающегося дипломата и государственного деятеля Петра Андреевича Толстого и кабинет-секретаря царя Алексея Васильевича Макарова.

Подробно повествуя об этих непохожих героях, автор отмечает общие для них черты: «Все они тянули лямку в одной упряжке, подчинялись одной суровой воле и поэтому должны были сдерживать свой темперамент, а порой и грубый, необузданный нрав. В портретных зарисовках каждого из них можно обнаружить черты характера, свойственные человеку переходной эпохи, когда влияние просвещения ещё не сказывалось в полной мере. Именно поэтому в одном человеке спокойно уживались грубость и изысканная любезность, обаяние и надменность, под внешним лоском скрывались варварство и жестокость. Другая общая черта — среди видных сподвижников царя не было лиц с убогим интеллектом, лишенных природного ума. Наконец, бросается в глаза общность их судеб: карьера почти всех героев книги трагически оборвалась».

Умение видеть в неразрывном единстве частное и целое, индивидуальное и общее, отказ от односторонних и поспешных оценок позволили учёному создать подлинно научные биографии Петра I и его непосредственных помощников.

В 1990-е гг. Н. И. Павленко продолжил изучение личностей самодержцев XVIII века, наследников Петра Великого, его перу принадлежат монографии: «Екатерина Великая», «Анна Иоанновна. Немцы при дворе», «Пётр II» и др.

В 2008 г. в серии «Жизнь замечательных людей» в свет вышла книга Н. И. Павленко «Царевич Алексей», посвящённая одной из самых противоречивых личностей в российской истории.

Необходимо сказать и о том, что столь пристальное внимание Н. И. Павленко к конкретным историческим персонажам отвечает не только его личным научным пристрастиям, но и внутренней логике развития исторической науки на современном этапе, до этого на протяжении многих десятилетий почти полностью игнорировавшей изучение влияния субъективных факторов в историческом процессе, роли личности в последнем. Интересные по замыслу и оригинальные по исполнению статьи Н. И. Павленко о людях и событиях столь любимого им XVIII в. часто можно встретить на страницах строго научных изданий и предназначенных для более широкого круга читателей научно-популярных журналов «Наука и жизнь», «Знание — сила» и др. Он автор статей специального раздела «Страсти у трона» в журнале «Родина», в которых воссоздаются достоверные исторические портреты женщин-императриц династии Романовых.

Н. И. Павленко проявлял интерес и к истории отечественной исторической науки. Ярким примером служит книга о М. П. Погодине — историке, журналисте, коллекционере, общественном деятеле, противоречивом и незаурядном человеке.

Труды

• Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII в. Промышленная политика и управление. М., изд. АН СССР, 1953.
• История металлургии в России XVIII века: Заводы и заводовладельцы. М., изд. АН СССР, 1962.
• Пётр Первый / Н. Павленко. — М.: Молодая гвардия, 1975. — 384, [34] с. — (Жизнь замечательных людей. Серия биографий. Вып. 14 (555)). — 100 000 экз. (в пер.) Переиздана в 1976, 2000, 2005, 2007, 2010.
• Александр Данилович Меншиков. М.: Наука, 1981, 1983, 1989.
• Птенцы гнезда Петрова. М., Мысль, 1984, 1988, 1989, 1994.
• Полудержавный властелин. М., Современник, 1988; 384 с., 150 000 экз.
• Пётр I и его время. М., Просвещение, 1983, 1989
• Пётр Великий. М., Мысль, 1990, 1994, 1998.
• Полудержавный властелин. М., Политиздат, 1991
• Страсти у трона. М., 1996.
• Вокруг трона. — М.: Мысль, 1998. — 864 с. (Всемирная история в лицах). ISBN 5-244-00904-4.
• Меншиков. М., Молодая гвардия, 1999 (ЖЗЛ).
• Соратники Петра. М., 2001 (в соавторстве с О. Ю. Дроздовой и И. Н. Колкиной).
• Анна Иоанновна. Немцы при дворе. М., 2002.
• Михаил Погодин: Жизнь и творчество / Н. И. Павленко. — М.: Памятники исторической мысли, 2003. — 360 с. — 800 экз. — ISBN 5-88451-137-X. (в пер.)
• Меншиков. — 2-е изд. — М. «Молодая гвардия», 2005. — 368 с. — (ЖЗЛ; Вып. 943). — 5000 экз. — ISBN 5-235-02844-9
• Пётр II. — М. «Молодая гвардия», 2006. — 281 с. — (ЖЗЛ). — 5000 экз. — ISBN 5-235-02886-4
• Екатерина Великая. — М., «Молодая гвардия», 2007. — 495 с. — (ЖЗЛ) — 5000 экз. — ISBN 5-235-02808-2
• Царевич Алексей. М., 2008. (ЖЗЛ).
• Лефорт. — М. «Молодая гвардия», 2009. — 232 с. — (ЖЗЛ; Вып. 1184). — 3000 экз. — ISBN 978-5-235-03247-7

Библиография

• Павленко Н. И. Пётр Первый / Павленко Н. И. — М.: Мол. гвардия, 1975. — 384 с.:
• Павленко Н. И., Артамонов В. А. 27 июня 1709. — М.: Молодая гвардия, 1989. — 272 с. — (Памятные даты истории). — 100 000 экз. — ISBN 5-235-00325-X. (обл.)
• Павленко Н. И. Екатерина Великая. — М.: Мол. гвардия, 1999. — 495 с.: ил., 5 000 экз., то же — [3-е изд.]. — М.: Мол. гвардия, 2003. — 495 с.: ил.
• Павленко Н. И. Петр I / Павленко Николай Иванович. — М.: Мол. гвардия, 2000. — 428 с.: ил. то же — М.: Мол. гвардия, 2003. — 428 с.: ил.
• Павленко Н. И. Соратники Петра / Павленко Николай Иванович, Дроздова Ольга Юрьевна, Колкина Ирина Николаевна. — М.: Мол. гвардия, 2001. — 494 с.: ил. — (ЖЗЛ: сер. биогр. ; Вып. 806). — Библиогр.: С. 477—493 (596 назв.). — ISBN 5-235-02432-X: 159.00.

Ссылки

• [www.yeisk.ru/puls/index.cfm?page=2&id=1716 Он вернул народу Петра Великого]
• [www.aif.ru/online/longliver/85/23_01 Интервью]
• [gvardiya.ru/news/publishing/258 Николаю Ивановичу Павленко — 95 лет! Поздравляем!!!]
• Борисёнок Ю. [rg.ru/2016/02/15/istorik-nikolaj-pavlenko-izdal-novuiu-knigu-k-svoemu-stoletiiu.html Столетие осмысленно и мудро]

Отрывок, характеризующий Павленко, Николай Иванович

На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.