Пекори-Джиральди, Гульельмо
| Гульельмо Пекори-Джиральди | |||||||
| итал. Guglielmo Pecori Giraldi | |||||||
 Пекори-Джиральди в августе 1916 года. | |||||||
| Дата рождения | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения | |||||||
| Дата смерти |
15 февраля 1941 (84 года) | ||||||
| Место смерти | |||||||
| Принадлежность | |||||||
| Род войск | |||||||
| Звание | |||||||
| Сражения/войны |
Первая итало-эфиопская война | ||||||
| Награды и премии |
</td></tr> </table> Гульельмо Пекори-Джиральди (итал. Guglielmo Pecori Giraldi; 18 мая 1856, Борго-Сан-Лоренцо — 15 февраля 1941, Флоренция) — итальянский потомственный дворянин, граф, маршал (1926 год). СодержаниеБиографияРодился 18 мая 1856 года в Борго-Сан-Лоренцо, выходец из старинной аристократической семьи Флоренции, ведущей свою генеалогию с XIII века. Сын графа Франческо Пекори-Джиральди и аристократки Марии Джента. Получив классическое образование, в ноябре 1873 года поступил в Военное пехотно-кавалерийское училище[it] в Модене, а не следующий год — в Военную академию артиллерии и инженерных войск в Турине. В 1877 году окончил их, получив звание младшего лейтенанта артиллерии. Произведён в лейтенанта, а в 1884 году, проходя курс обучения в Военном училище сухопутных войск[it] в Турине, получил звание капитана. В декабре 1887 года, уже после битвы при Догали[it], направлен в Эритрею, где в тот период начинались колониальные завоевания Италии. В 1889 году вернулся в Италию и служил в корпусе «Неаполь». В 1891 году повышен в звании до майора и назначен в 78-й пехотный полк, в 1895 выполнял разведывательные миссии в Эльзас-Лотарингии, Каринтии и Зальцбурге. Затем вновь направлен в колонию Эритрея и занимался учреждением итальянской администрации в городе Ади Угри, считавшемся центром одного из наиболее сложных регионов, пока в 1898 году там не была создана система гражданской власти. После этого ещё несколько месяцев находился в подчинении губернатора Эритреи Фердинандо Мартини[it], командуя экспедиционным корпусом[1]. В 1900 году стал полковником Генерального штаба, первым начальником штаба корпуса «Флоренция», а с октября 1903 года — командующим колониальными войсками в Эритрее. В 1907 году произведён в генерал-майора и принял командование над бригадой «Пиза», а позднее — бригадой «Кунео»; в июле 1911 года в звании генерал-лейтенанта принял дивизию «Мессина», а в октябре 1911 года — 1-ю дивизию в Ливии, где шла Итало-турецкая война за право обладания колонией. В январе 1912 года переведён в запас, с началом Первой мировой войны, незадолго до вступления в неё Италии, вновь призван на срочную службу 1 марта 1915 года. Командовал 27-й дивизией, а с 10 августа 1915 года — VII корпусом. 9 мая 1916 года принял 1-ю армию и командовал ею в битве при Асиаго. В феврале 1917 года возвращён на постоянную действительную службу, в начале ноября 1918 года командовал 1-й армией в наступлении на Тренто, а с момента объявленного в эти же дни перемирия до 31 июля 1919 года занимал должность губернатора Венеции-Тридентина[2]. 24 февраля 1919 года назначен сенатором Италии, 10 марта 1919 года принёс присягу и вступил в должность. До 20 сентября 1919 года являлся заместителем председателя Совета сухопутных войск. 17 июня 1926 года получил звание маршала Италии[3]. После войны значительное внимание уделял организации благотворительной помощи нуждающимся семьям ветеранов 1-й армии, в первую очередь — сиротам погибших военнослужащих. Основал и возглавлял «Фонд 3 ноября 1918 года», который профинансировал и осуществил строительство часовни и воинского пантеона на горе Пазубио в провинции Виченца на месте боёв, где упокоены останки 5146 итальянских и 40 австрийских солдат. Умер 15 февраля 1941 года во Флоренции. Похоронен в пантеоне Пазубио[it][4]. Личная жизньВ 1900 году Пекори-Джиральди женился на графине Камилле Себрегонди, впоследствии вторым браком женат на графине Лавинии Эстер Марии Морозини. Бездетен[1]. Галерея
Напишите отзыв о статье "Пекори-Джиральди, Гульельмо"Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Пекори-Джиральди, Гульельмо– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно. – Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны. – Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет. Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена. – Ну, что, мой друг? – спросила графиня. – Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала… – Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги. Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню. – Вот Борису от меня, на шитье мундира… Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны… Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее. В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой. Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников. – Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите? – Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение… Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием. – Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей. – Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко. – La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу. Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей. – Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки. Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную. Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело. Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным. Категории:
Навигация | ||||||
