Петрусевич, Казимир Адамович

Казимир Адамович Петрусевич
Kazimierz Petrusewicz
Дата рождения:	4 марта 1872(1872-03-04)
Место рождения:	фольварк Новины близ д. Душево, Копыльский приход, Слуцкий уезд, Минская губерния
Дата смерти:	14 августа 1949(1949-08-14) (77 лет)
Место смерти:	Варшава
Дети:	сын академик Академии наук Польши Казимир Казимирович Петрусевич

Казимир Адамович Петрусевич (4 марта 1872, фольварк Новины близ д. Душево, Копыльский приход, Слуцкий уезд, Минская губерния — 14 августа 1949, Варшава) — адвокат, деятель российского революционного движения.

Биография

Родился в семье лесничего Адама Францевича и Эмилии (Стацкевич) Петрусевичей. Братья: Станислав и Алесь. В 1882 был определён на обучение в бесплатный интернат при Слуцкой гимназии, где обучался с 1882 по 1891. После окончания её подал документы на поступление в Петербургский университет, но его заявление было отклонено. Поступает на юридический факультет Императорского Киевского университета имени Святого Владимира, который оканчивает в 1895 с дипломом I степени. Поступает помощником присяжного поверенного к известному киевскому адвокату Цезарю Абрамовичу. Женится на Я. И. Иодко-Наркевич.

За участие в организации революционной демонстрации в Киеве 30 апреля 1897 высылается вместе с женой в Екатеринослав, где так же занимается адвокатурой и революционной деятельностью. В Екатеринославе работает помощником присяжного поверенного у Теодора Пяховского. Принимает участие как делегат от Екатеринославской социал-демократической организации в работе I съезда РСДРП в Минске. Вернувшись после в Екатеринослав и доложившись лидеру екатеринославской социал-демократии И. Х. Лалаянцу, Петрусевич той же ночью (10 марта 1898 года) был арестован. Находился в тюрьмах указанного города и Киева. 22 марта 1900 года по повелению монарха в числе других был сослан в Вологодскую губернию на пять лет. Губернатор определил ему местом пребывания сначала Тотьму, куда он прибыл в мае 1900 года. Затем его переводят на жительство под гласный надзор полиции в Сольвычегодск. 8 января 1902 получил свидетельство за № 101 частного поверенного при Сольвычегодском уездном съезде для занятия частной юридической практикой. С 11 мая по 27 мая 1902 года на квартире Петрусевича останавливался проездом в Сольвычегодске, бывший ссыльный в этом же городе Мариан Юлий Марианов Меленевский, что контролировалось местными жандармами. 20 января 1903 года Сольвычегодский уездный съезд мировых судей выдал проживающему в Сольвычегодске помощнику присяжного поверенного К. А. Петрусевичу свидетельство за № 247 на звание частного поверенного при уездном съезде. В 1903 стал членом консультации присяжных поверенных при Вологодском окружном суде. 3 июня 1903 у Петрусевича оканчивается срок ссылки, и он вместе с женой возвращается в Слуцкий у., Минской губернии. В 1908 в Вильно участвовал в процессе по защите белорусского поэта Якуба Колоса. Был уполномоченным земельного союза в Гомеле.

В 1919 переехал в Польшу и занялся адвокатской практикой. Он выступал защитником на политических процессах, и его великолепные речи печатались в газетах в тот период. Участвовал в процессе по защите интересов Евгения Ивановича Скурко. Выступил в защиту «Белорусской громады». За политическую активность его лишают звания профессора и освобождают от кафедры в Виленском университете. В годы войны он был на оккупированной территории и видел отступление немцев в Вильнюсе, описал это в письмах к родным, которые опубликованы в газете «Червоный штандар» выходившей в Литве на польском языке. После окончания войны его избирают членом Верховного суда Польской народной республики, Главного адвокатского совета. Правительство Польши наградило его орденом «Полониа Реститута»- «Возрождённая Польша».

Библиография

• Объявление.8.01. //ВГВ.,1902.-№ 3.-С.2.
• Объявление.20.01. //ВГВ.,1903.-№ 7.-С.2.
• Отчёт о деятельности консультации за 1903 год. Вологда, б./г.-С.8.
• Частные поверенные. //Адрес-календарь Вологодской губернии на 1904—1905 гг. Вологда,1904.-С.35.
• Каторга и ссылка. М.,1927.Кн.6.-С.36,106-107,108-109.Там же. М.,1927.Кн.7.-С.104.Там же. М.,1927.Кн.8.-С.47,57,61.(фото)
• Политические процессы в России 1901—1917 гг. Ч.1 (1901—1905) / Под ред. Л. И. Гольдмана. М.,1932.-С.92,121-122,179.
• Миронова Ж., Магидова А.Дом-музей I съезда Р. С. Д. Р. П. Минск,1968.-С.
• Шинкарёв Л. Далёкое близкое. Глубокий след. //Известия.1970.-№ 16(16326).-С.4.№ 17(16327).-С.4.
• Новиков И.Судьбы людские. О чём поведал снимок. //Правда.1975.-№ 124(20728).-С.6.
• Петрусевич К. А. //Белорусская ССР: Краткая энциклопедия. Минск,1979.-Т.1.-С.566,597,601.
• Петрусевич К. А. //Белорусская ССР: Краткая энциклопедия. Минск,1982.-Т.5.-С.490-491.
• Клейн Б. С. За дело правое. Борьба КПЗБ с буржуазным террором (1920—1938 гг.). Минск,1986.-С.143,146-147.
• Клейн Б. В годину испытаний: Историко-литературные очерки. Минск,1986.-С.31,32-33.фото между С.96 и 97.(К. А. Петрусевич вместе с присяжными поверенными Г. Д. Скарятиным, О. О. Грузенбергом и С. К. Вржосеком).
• Клейн Б. С. Помиловать не просили. //Клейн Б. С. Взгляд из прошлого. Историко-документальные очерки. Минск,1989.-С.137-151,153-154,156-159.
• Киселёв В. Н. На Российской окраине. //Минская правда.1990.-№ 214(10165).-С.1,3.(на белорусском языке)
• Петрусевич К. А. //Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Вологда,1988.-Ч.5.Вып.2.-С.351.
• Петрусевич К. А. //Памятники письменности в музеях Вологодской области. Каталог-путеводитель. Вологда,1998.-Ч.4.Вып.3.-С.191.

Ссылки

• [www.magister.msk.ru/library/politica/eidel01.htm Эйдельман Б. К истории возникновения Российской Соц.-Дем. Рабочей Партии.]
• [web.archive.org/web/20060206221525/www.advokat35.ru/pdf/2004/bulletin_1_2004.pdf Сурмачев О.Г. Адвокаты большой губернии.]

Отрывок, характеризующий Петрусевич, Казимир Адамович

– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.